го  древа,
разделит ту же судьбу. Изнывая душой, но сохраняя улыбку  на  лице,  Найджел
терпел свою монотонную жизнь, а его бабушка все  откладывала  и  откладывала
злой час разлуки: вот когда  кончится  недород,  вот  когда  монахи  Уэверли
вернут то, что присвоили, вот когда его дядя умрет  и  оставит  ему  деньги,
чтобы он мог достойно снарядить себя, вот когда... ну, словом, она ссылалась
на любой предлог, лишь бы удержать его возле себя.
     Но  и  правда,  Тилфорду  требовался  хозяин,  потому  что  мир   между
аббатством и господским домом восстановлен не  был,  и  монахи  находили  то
один, то другой предлог отрезать у своих соседей еще один ломоть  их  земли.
На  том  берегу  извилистой  реки  над  зелеными  лугами  высились   тяжелая
квадратная башня и мощные серые стены угрюмого аббатства, где днем  и  ночью
звонил колокол, точно беспрестанно угрожая маленькому поместью.
     И эта хроника дней  былых  должна  начаться  в  самом  сердце  богатого
Цистерианского монастыря: мы расскажем  о  вражде  между  монахами  и  домом
Лорингов, о тех событиях, к которым  она  привела,  опишем  приезд  Чандоса,
небывалый поединок  у  тилфордского  моста  и  подвиги  Найджела  на  войне,
снискавшие ему славу. В хронике "Белого отряда" уже описано, каким человеком
был Найджел Лоринг. Те, кому он пришелся по сердцу,  могут  прочесть  здесь,
как и почему он стал таким. Отправимся же вместе в прошлое и обозрим зеленую
сцену Англии. Декорации - холм, равнина, река -  совсем  такие,  как  нынче,
актеры же во многом неотличимы от нас самих, а во многом и  в  мыслях,  и  в
поступках столь от нас далеки, будто обитали они на иной планете.

                                  Глава II
                        КАК ДЬЯВОЛ ЯВИЛСЯ В УЭВЕРЛИ

     День был первое мая, день святых апостолов Иакова и Филипа*. Год же был
одна тысяча триста сорок девятый от Рождества Спасителя нашего*.
     После девятичасовой молитвы и до полуденной, а потом  после  полуденной
молитвы и  до  трехчасовой  аббат  Джон,  настоятель  Уэверлийской  обители,
занимался делами у  себя  в  приемной,  исполняя  многотрудные  обязанности,
возложенные на него вместе с саном. На много миль вокруг на юг и  на  север,
на запад и восток раскинулись  плодородные  земли  процветающего  монастыря,
всевластным  хозяином  которого  он  был.  В  самом  их  сердце  поднимались
массивные здания аббатства - церковь и кельи, трапезная, странноприимный дом
и дом капитула*, полные хлопотливой жизни. За распахнутыми окнами  слышались
приглушенные голоса братьев, которые прохаживались по аркаде внизу,  занятые
благочестивой беседой. С той стороны внутреннего двора  доносились  переливы
духовного песнопения - там регент разучивал его  с  хором,  а  зычный  голос
брата Питера гремел в доме капитула, где он растолковывал послушникам  устав
святого Бернарда.
     Аббат Джон поднялся, чтобы размять затекшие  ноги.  Он  обвел  взглядом
зеленеющую траву и изящные готические  арки  открытой  галереи,  под  сводом
которой прогуливались братья.  Облаченные  в  черно-белые  одеяния,  склонив
головы, они медлительным шагом попарно описывали круг  за  кругом.  Наиболее
усердные принесли из  скриптория*  свои  рукописи,  разложили  под  ласковым
солнцем свои дощечки  с  красками  и  сусальным  золотом  и,  сутуля  плечи,
склонялись над белыми листами бумаги. А неподалеку расположился чеканщик  со
своими резцами. Хотя ученость и искусства не были у цистерианцев  в  той  же
чести, как у ордена бернардинцев, из  которого  они  выделились,  библиотека
Уэверли могла похвастать множеством как бесценных книг, так и  благочестивых
ревнителей книжной мудрости.
     Однако истинную славу свою цистерианцы видели  в  трудах  под  открытым
небом, и по галерее, возвращаясь с полей или из сада, то  и  дело  проходили
братья-трудники, чьи лица были обожжены  солнцем,  рясы  подсучены,  а  руки
сжимали выпачканные в земле мотыги или лопаты.
     Сочные пойменные луга, где  паслись  тонкорунные  овцы,  хлебные  поля,
отвоеванные у вереска и папоротника,  виноградники  на  южном  склоне  холма
Круксбери, цепь рыбных садков, осушенное,  превращенное  в  огороды  болото,
вместительные  голубятни  опоясывали  величавое   аббатство,   как   видимые
доказательства усердия его обитателей.
     Круглое румяное  лицо  аббата,  пока  он  оглядывал  свое  внушительное
хозяйство, светилось  тихим  довольством  -  такой  образцовый  царил  везде
порядок.  Как  всякий  глава  богатой  обители,  аббат  Джон   -   четвертый
настоятель,  носивший  это  имя,  -  был   наделен   многими   талантами   и
достоинствами. Через посредство им самим выбранных  помощников  он  управлял
обширным имением и держал в строгости и благочинии многочисленных обитателей
монастыря, удалившихся туда от житейских соблазнов.  С  теми,  кто  был  ему
подчинен, он был суровым и требовательным начальником, но с теми, кто  стоял
выше него, - ловким и обходительным  дипломатом.  Он  вел  ученые  беседы  с
соседними аббатами и лордами, с епископами и папскими легатами, а порой и  с
его величеством королем. Он должен был разбираться в самых разных  предметах
- ведь ему приходилось выносить решения и по вопросам церковной доктрины,  и
по  вопросам  земледелия,  архитектуры,  охраны  лесов,  осушения  болот   и
соблюдения феодального  права.  Он  олицетворял  собой  правосудие  во  всех
держаниях аббатства, которые охватывали немалую  часть  Гемпшира  и  Суррея.
Монахам его  неудовольствие  грозило  долгой  эпитимьей*,  ссылкой  в  более
строгую обитель или даже темницей и цепями. И мирян он мог подвергнуть любой
каре, кроме смерти телесной, зато в его власти было отлучить их  от  церкви,
то есть обречь на гибель духовную, куда более страшную.
     Таково было могущество аббата, и не удивительно, что его  румяное  лицо
несло печать властности и что монахи, подняв глаза и увидев в окне это лицо,
потуплялись еще смиреннее, а выражение их становилось еще благочестивее.
     Стук в дверь напомнил аббату о сиюминутных заботах,  и  он  вернулся  к
своему столу. Он уже беседовал нынче с келарем и  коадьютором,  с  подателем
милостыни, капелланом и чтецом, но теперь, в  ответ  на  его  разрешение,  в
дверь вошел высокий тощий монах, самый важный  и  самый  доверенный  из  его
помощников,   брат   Сэмюэл,   ключарь,   обязанности   которого   в    миру
соответствовали обязанностям управителя, так что  материальное  благополучие
монастыря и сношения с суетным светом находились полностью в его ведении. Во
всем, что касалось их, он поступал  по  своему  усмотрению,  отвечая  только
перед аббатом. Брат Сэмюэл был жилистым стариком с узловатыми руками, острые
черты его хмурого лица не озарялись светом духовным и отражали  лишь  вечную
озабоченность суетными мирскими  делами  и  хлопотами.  Под  мышкой  он  нес
толстую счетную книгу, в другой руке сжимал тяжелую связку ключей - знак его
должности,  а  также  в  минуты  раздражения   и   орудие   наказания,   как
свидетельствовали шрамы на головах многих вилланов* и братьев-трудников.
     Аббат устало вздохнул, потому что  и  ему  приходилось  терпеть  немало
мучений от своего усердного управителя.
     - Так что же привело тебя сюда, брат Сэмюэл? - осведомился он.
     - Святой отец, я пришел доложить, что продал шерсть мастеру Болдуину  в
Винчестере на два шиллинга за тюк больше, чем в  прошлом  году,  потому  что
из-за падежа овец цена повысилась.
     - Ты поступил похвально, брат Сэмюэл.
     - Еще я должен доложить тебе, что выселил лесника Уота из его дома.  Он
не уплатил рождественский оброк и прошлогодние недоимки за кур.
     - У него, брат Сэмюэл, жена и  четверо  детей.  Аббат  был  добродушным
человеком, хотя легко
     уступал настояниям своего не столь мягкосердечного ключаря.
     - Истинно так, святой отец. Но если я спущу ему, как же мне  взыскивать
недоимки с лесников Путтенема или вилланов в деревнях? О таком  снисхождении
сразу узнают повсюду, и что тогда останется от богатств Уэверли?
     - Что еще, брат Сэмюэл?
     - Рыбные садки, святой отец.
     Лицо аббата посветлело. Тут он был знатоком. Устав ордена отказывал ему
во многих радостях  жизни,  а  потому  он  весьма  ценил  те,  которые  были
дозволены.
     - Как там форель, брат Сэмюэл?
     - Форель благоденствует, святой отец. Но в садке, где  содержится  рыба
для твоего стола, не осталось ни одного карпа.
     - Карпам требуется галечное дно. И пускать  их  в  садок  необходимо  в
точной пропорции - три самца на одну самку, брат ключарь, а место для  садка
нужно выбрать безветренное, каменистое и песчаное, и рыть  на  глубину  двух
локтей, и чтобы по берегам были ивы и трава. Ил для линя, брат Сэмюэл. А для
карпа - галька.
     Ключарь наклонился к нему, как вестник скорби.
     - В садке с карпами завелись щуки, - сказал он.
     - Щуки! - вскричал аббат в ужасе. - Да лучше уж пустить  волка  в  нашу
овчарню. Но как могла попасть щука в садок? Никаких щук весной там не  было,
а щуки не падают с дождем и не выныривают из  источников.  Садок  необходимо
осушить, не то в Великий пост нам придется есть вяленую рыбу, и  всю  братию
поразит тяжкая хворь, прежде чем Светлое Воскресенье  положит  конец  нашему
воздержанию.
     - Садок будет осушен, святой отец. Я уже отдал распоряжение.  В  ил  мы
посадим душистые травы для нашего стола, а когда срежем их,  снова  наполним
верхний садок водой и рыбами из нижнего, - пусть жиреют, объедая  оставшиеся
стебли.
     - Превосходно!  -  воскликнул  аббат.  -  По-моему,  в  каждом  хорошем
хозяйстве надобно иметь три садка - осушенный под травы, мелкий под  мальков
и молоди и глубокий под взрослых рыб, а их часть брать для стола,  остальных
же оставлять плодиться. Но ты не ответил  мне,  как  могли  попасть  щуки  в
монастырский садок?
     Гримаса ярости исказила угрюмое лицо ключаря, и  его  костлявые  пальцы
так сжали связку ключей, что они звякнули.
     - Желторотый Найджел Лоринг! - сказал он. - Мальчишка  поклялся  чинить
нам вред, и вот его месть.
     - Откуда тебе это ведомо?
     - Полтора месяца назад он изо дня в день удил щук в большом  Фронемском
озере. Его там видели. А потом его дважды встречали по ночам на  Хэнклейском
холме. Под мышкой он нес связку соломы. И уж конечно, солома была мокрая,  а
внутри связки лежала живая щука.
     Аббат покачал головой:
     - Я наслышан о необузданности этого юноши, но теперь, если ты  говоришь
правду, он перешел все пределы. Достаточно дурно  было  и  то,  что  он,  по
слухам, охотился на королевских оленей в Вулмерском лесу, а  также  проломил
голову разносчику Хоббсу, который неделю пролежал между жизнью и  смертью  у
нас в лазарете, и спасло  его  только  искусство  брата  Питера,  врачующего
травами. По пустить щук в монастырский садок... что могло  толкнуть  его  на
столь дьявольское дело?
     - Он же ненавидит Уэверлийское аббатство, святой отец, за то,  что  мы,
дескать, завладели землями его родителя.
     - Но ведь сие отчасти правда.
     - Святой отец! Мы владеем только тем, что нам принадлежит по закону
     - Справедливо, брат Сэмюэл, однако,  говоря  между  нами,  бывает,  что
более тяжелый кошелек перевешивает чашу весов правосудия. Когда  я  проезжал
мимо старого дома и видел старуху с морщинистым  лицом,  чьи  злобные  глаза
шлют мне проклятия, которые произнести вслух она не смеет, то не раз  желал,
чтобы у нас были другие соседи.
     - Желание твое, святой отец, мы скоро исполним. Об этом  я  как  раз  и
собирался доложить тебе. Нам, несомненно, не составит труда  изгнать  их  из
здешних мест. Над ними ведь висит неуплата щитовых денег* за тридцать лет, а
стряпчий Уилкинс по моему поручению составит такой перечень причитающихся  с
них платежей, что придется этим гордецам, чья нищета равна  их  высокомерию,
продать крышу у себя над головой, лишь бы расплатиться. Не долее  чем  через
три дня они будут у нас в руках.
     - Они принадлежат к старинному и славному роду, брат Сэмюэл. Я не хотел
бы обойтись с ними слишком сурово.
     - Вспомни о  щуках  в  рыбном  садке!  Аббат  вспомнил,  и  сердце  его
ожесточилось.
     - Деяние поистине дьявольское - мы же только-только пустили туда  новых
форелей и карпов. Ну что же, закон есть закон, и, если ты  сумеешь  обратить
его им во вред,  нарушения  его  в  том  не  будет.  А  уплаты  от  них  уже
потребовали?
     - Дикон, управитель, вчера  ходил  в  господский  дом  с  двумя  своими
помощниками, и они еле унесли ноги. Бежали во всю прыть с  воплями,  а  этот
бешеный сорвиголова гнался за ними по пятам. Он ростом мал и на вид  щуплый,
но от ярости силы его удесятеряются. Управитель клянется,  что  пойдет  туда
снова, только если с ним пошлют пяток лучников.
     Услышав об этой новой дерзости, аббат побагровел от гнева:
     - Я покажу ему, что служители церкви, хотя среди ее детей и нет  никого
смиренней и ниже нас, тех, кто следует заветам  святого  Бернарда,  способны
постоять за своих против дерзких насильников! Иди вызови  этого  человека  в
суд аббатства! Пусть явится в дом капитула после утренней молитвы.
     Но осмотрительный ключарь покачал головой:
     - Нет, святой отец, время еще не приспело. Прошу тебя, дай мне три дня,
чтобы собрать все обвинения против него. Не забудь, что  дед  и  отец  этого
непокорного сквайра* в свое время слыли лучшими рыцарями  на  службе  самого
короля, были в большой  чести  у  него  и,  снискав  славу,  пали,  исполняя
рыцарский долг. А леди Эрминтруда Лоринг была первой дамой при дворе  матери
нашего государя. Роджер Фиц-Алан,  владелец  Фарнема,  и  сэр  Хыо  Уолкотт,
комендант Гилфордского замка, оба были товарищами по оружию отца Найджела  и
состоят с ним в родстве по материнской линии.  Уже  шли  разговоры,  что  мы
обошлись с ними без милосердия. А потому мой совет  -  мудро  выждать,  пока
чаша дурных его деяний не переполнится.
     Аббат открыл было рот,  чтобы  ответить,  но  тут  их  беседу  прервали
неподобающе громкие восклицания монахов в галерее  под  окном.  Возбужденные
вопросы  и  ответы  разносились  по  двору.  Ключарь  и  аббат  в  изумлении
уставились друг  на  друга,  пораженные  тем,  что  вышколенная  ими  братия
позволяет   себе    подобное    нарушение    монастырской    дисциплины    и
благопристойности. Но в ту же  минуту  на  лестнице  послышались  торопливые
шаги, дверь распахнулась, и в нее вбежал белый как мел монах.
     - Отче аббат! - возопил он. -  Увы!  Увы!  Брат  Джон  убит,  и  святой
помощник коадъютора убит, а на пятивиргатном поле* бесчинствует дьявол!

                                 Глава III
                          ЗЛАТОЙ КОНЬ ИЗ КРУКСБЕРИ

     В те простодушные времена жизнь являла собой  чудо  и  глубокую  тайну.
Человек ходил по земле в трепете и боязни, ибо совсем близко над его головой
находились Небеса, а под его ногами совсем близко прятался Ад. И во всем ему
виделась рука Божья - ив радуге, и в комете, и в громе, и  в  ветре.  Ну,  а
дьявол в открытую бесчинствовал на земле. В  сумерках  он  устраивал  засаду
позади живой изгороди, он зычно хохотал в  ночном  мраке,  он  рвал  когтями
грешника на смертном одре, хватал некрещеного младенца  и  сводил  судорогой
члены эпилептика. Гнусный Враг рода человеческого  вечно  таился  за  плечом
человека, нашептывал ему черные помыслы,  толкал  на  злодейства,  пока  над
головой у него, смертного,  витал  Ангел-Хранитель,  указывая  ему  узкий  и
крутой путь добра. Да и как же было усомниться  в  истинности  всего  этого,
коли сам папа, священнослужители, ученые мудрецы и  король  на  своем  троне
верили - и верили истово? И на всем белом свете не  раздавалось  не  единого
возражения?
     Каждая прочитанная книга, каждая  увиденная  картина,  каждая  история,
рассказанная нянькой или матерью, - все учили тому  же.  А  вера  тех,  кому
доводилось ездить по свету, только укреплялась: повсюду им встречались храмы
и часовни, где хранились те  или  иные  реликвии  того  или  иного  святого,
окруженные легендами о бесчисленных  нескончаемых  чудесах,  доказательством
которых служили груды костылей, оставленные там  исцеленными,  и  серебряные
вотивные сердечки*, висящие вокруг. Куда бы человек ни  обратил  взгляд,  он
раз за разом убеждался,  сколь  тонка  завеса,  отделяющая  его  от  ужасных
обитателей невидимого мира, и сколь легко она рвется.
     Вот почему слова перепуганного  монаха  показались  тем,  к  кому  были
обращены, очень страшными и ничуть не смешными.  Румяные  щеки  аббата  даже
побелели на миг, однако он взял со стола распятие и храбро поднялся на ноги.
     - Веди меня к нему! - приказал он. - Покажи мне  гнусное  исчадие  ада,
посмевшее наложить лапу на братьев благочестивой обители  святого  Бернарда.
Беги к моему капеллану, брат! Пусть приведет с собой  брата,  сподобившегося
изгонять бесов, и принесет реликварий*, а также хранящуюся в алтаре  раку  с
костями святого Иакова*. Они и наши смиренные сердца помогут нам возобладать
над всеми силами тьмы.
     Однако ключарь был наделен более скептическим  умом.  Он  стиснул  руку
монаха повыше локтя с такой силой, что ее надолго украсили пять синяков.
     - Разве входят в келию аббата, не постучав, не склонив головы или  хотя
бы не сказав "Pax vobiscum"? {Мир вам (лат.).} - грозно вопросил он. - Не ты
ли был самым кротким из наших послушников? В доме капитула не поднимал глаз,
истово пел в хоре и ревностно соблюдал все правила устава. Так опомнись же и
отвечай на мои вопросы без уверток. В каком обличий явился гнусный бес и как
навлек погибель на наших братьев? Видел ли ты его собственными  глазами  или
повторяешь услышанное от других? Говори же или тотчас пойдешь и встанешь  на
скамью покаяния в доме капитула!
     Эта речь несколько образумила напуганного  монаха,  хотя  совсем  белые
губы, выпученные глаза и прерывистое дыхание свидетельствовали, какой  страх
он продолжает испытывать.
     - С твоего разрешения, святой  отец,  и  твоего,  преподобный  ключарь,
случилось это так. Джеймс, помощник коадьютора, брат Джон и я  после  второй
молитвы  резали  папоротник  на  холме  Хэнкли  для   коровника.   А   когда
возвращались в обитель через пятивиргатное поле, святой  отец  Джеймс  начал
было  благочестиво  рассказывать  нам  житие  святого  Григория,  как  вдруг
раздался шум словно бы бушующего потока, и  гнусный  бес  перепрыгнул  через
высокую стену вокруг луга и кинулся к нам быстрее ветра.  Брата-трудника  он
сбил с ног и втоптал в рыхлую  землю.  Потом  ухватил  зубами  доброго  отца
Джеймса и помчался по полю,  встряхивая  его,  точно  узел  старого  тряпья.
Пораженный таким зрелищем,  я  застыл  на  месте,  прочитал  "Верую"  и  три
"Богородицы", но тут дьявол бросил отца Джеймса и ринулся на меня. С помощью
святого Бернарда я перелез через стену, но он успел хватануть меня зубами за
ногу и вырвать целую полосу из моего одеяния.
     В подтверждение этого он  повернулся  и  показал  лохмотья,  в  которые
превратился сзади его длинный балахон.
     - Но в каком же обличий явился Сатана? - нетерпеливо спросил аббат.
     - Огромного желтого, точно золото, коня, святой отец. Лютого жеребца  с
огненными глазами и зубами дракона.
     - Желтого жеребца! - Ключарь свирепо уставился на злополучного  монаха.
- Ах ты глупец! Случись и в самом деле Князю Тьмы предстать перед тобой, как
же поведешь ты  себя,  коли  испугался  желтой  лошади?  Отче,  это  жеребец
вольного хлебопашца  Эйлуорда,  взятый  нами  за  те  пятьдесят  полновесных
шиллингов, которые он нам задолжал, а  уплатить  никак  не  может.  Говорят,
такого скакуна не найти  нигде  опричь  королевских  конюшен.  Отец  у  него
испанский боевой конь, а мать - арабская кобыла тех же кровей, что  и  кони,
которых Саладин* держал только для себя и, по  слухам,  делил  с  ними  свой
шатер. Я забрал жеребца в уплату долга и велел работникам,  кото