нушительностью,  смерил
взглядом  противостоящие  группы  людей  с  мечами  и  разъяренных  монахов,
заставив все головы повернуться к себе.
     - Excusez! - сказал он,  пришептывая,  по-французски.  -  Excusez,  mes
amies! {Извините! Извините, друзья мои! (франц.).} Я думал, что отвлеку  вас
от молитв или праведных размышлений,  но  никогда  еще  мне  не  приходилось
видеть под монастырской  крышей  благочестивых  занятий  подобного  рода,  с
мечами взамен молитвенников  и  лучниками  взамен  послушников.  Боюсь,  мое
появление не ко времени, но я приехал с поручением от того,  кто  не  терпит
промедлений.
     Аббат да и ключарь тоже успели несколько опомниться и  сообразить,  что
зашли куда дальше, чем намеревались, и что избежать  невероятного  скандала,
сохранив достоинство и доброе имя Уэверли, им  будет  не  так-то  просто.  А
потому, вопреки снисходительной, если не сказать дерзкой, манере  держаться,
они обрадовались появлению незнакомца и его вмешательству.
     - Я аббат Уэверли, сын  мой,  -  сказал  прелат.  -  Если  данное  тебе
поручение касается дел общих, так зала капитула самое подходящее место, дабы
сообщить о нем. Если же нет, я приму тебя в своей келье, ибо  вижу,  что  ты
высокородный рыцарь и не стал бы без достойного повода нарушать  отправление
нашего правосудия, тем более в деле, которое, как ты изволил верно заметить,
тяжко для мирных служителей божьих вроде  нас,  смиренно  следующих  заветам
святого Бернарда.
     - Pardieu {Черт побери (франц.).}, отче аббат! - сказал  незнакомец.  -
Достаточно взглянуть на тебя и твою братию, чтобы увидеть, как мало  вам  по
вкусу это дело. И быть может, оно станет еще меньше вам по  вкусу,  когда  я
скажу, что посмею предложить этому, видимо благородному, юноше  в  окне  мою
помощь, если эти лучники будут и дальше ему докучать.
     От такого прямолинейного предупреждения улыбка аббата исчезла, и  брови
его насупились.
     - Благородный сэр, если ты и вправду явился  сюда  с  поручением,  тебе
больше подобало бы  изложить  его,  нежели  подстрекать  виновного  восстать
против справедливого приговора суда.
     Незнакомец обвел залу насмешливо-вопросительным взглядом:
     - Поручение мое не к тебе, отче аббат. А к тому, кто мне неизвестен.  Я
побывал у него в доме, и меня послали сюда. Зовут его Найджел Лоринг.
     - Значит, оно ко мне, благородный сэр.
     - Я так и подумал. Я знавал твоего отца, Юстеса  Лоринга,  и,  хотя  из
пего можно было бы выкроить двоих таких, как ты,  все  же  печать  его  ясно
видна на твоем лице.
     -  Тебе  неизвестна  суть  дела,  -   вмешался   аббат.   -   Если   ты
законопослушный человек, то не станешь вмешиваться, ибо сей молодой  человек
тяжко оскорбил закон, и все верные  подданные  короля  обязаны  оказать  нам
поддержку.
     - И вы притащили его сюда, чтобы учинить  над  ним  суд!  -  воскликнул
незнакомец с веселым смешком. - Грачи задумали судить сокола! Видно,  судить
оказалось легче, чем карать. Позволь сказать тебе, отче аббат, что ты рубишь
дерево не по себе. Когда тебе и подобным тебе дали  власть  судить,  то  для
того лишь,  чтобы  ты  мог  унять  драчливого  слугу  или  наказать  пьяного
дровосека, а совсем не затем, чтобы ты  хватал  того,  в  чьих  жилах  течет
лучшая кровь Англии, и натравливал  на  него  своих  лучников,  если  он  не
согласился с твоим приговором.
     Аббат не привык выслушивать под крышей своего аббатства  столь  суровые
упреки, произнесенные столь надменно, да еще в присутствии настороживших уши
монахов.
     -  Быть  может,  тебе  придется  узнать,  что  суд  аббатства  обладает
неведомой тебе властью, сэр рыцарь, - сказал  он.  -  Да  и  рыцарь  ли  ты?
Слишком уж неучтивы твои речи. Прежде чем мы продолжим разговор, могу  ли  я
узнать твое имя и звание?
     Незнакомец рассмеялся.
     - Да вы и вправду мирные служители Божьи! - произнес он высокомерно.  -
Во Франции или в Шотландии не нашлось бы воина, который, увидев этот знак на
моем щите или знамени (тут он прикоснулся к  эмблеме  на  своем  плаще),  не
узнал бы червленую башню Чандоса.
     Чандос!  Джон   Чандос!   Украшение   английского   воинства,   зерцало
странствующих рыцарей, герой полсотни сражений и стычек,  муж,  известный  и
почитаемый повсюду в Европе! Найджел уставился на него, словно  ему  явилось
небесное  видение.  Лучники  в  смущении  попятились,  а  монахи,  наоборот,
придвинулись поближе, пожирая  глазами  героя  французских  кампаний.  Аббат
сменил тон, а его сердитое лицо расплылось в улыбке.
     - Да, сэр Джон, в нашей мирной  обители  мы  не  искушены  в  рыцарских
гербах, - сказал он. - Но как ни толсты наши стены, слава о  твоих  подвигах
проникла и к нам сюда. Коль  тебе  угодно  принять  участие  в  сем  юном  и
сбившемся с пути сквайре, то не нам мешать твоему  желанию  сотворить  добро
или отказать в милости, о которой ты ходатайствуешь. И я воистину  рад,  что
он обрел покровителя, в коем найдет для себя во всем благой пример.
     - Благодарю тебя за твою любезность, отче  аббат,  -  небрежно  ответил
Чандос. - Но у сего юного сквайра есть друг получше меня, более милостивый к
тем, кого он любит, и более грозный для тех, кто вызвал его гнев. От него-то
я и приехал.
     - Прошу тебя, благородный, всеми почитаемый сэр, -  сказал  Найджел,  -
сообщить мне, что тебе поручено.
     - Поручено мне, mon ami {Друг мой (франц.).}, передать, что  твой  друг
скоро прибудет в ваши края и хочет переночевать  в  Тилфордском  поместье  в
знак его любви и уважения к вашему роду.
     - Наш дом к его услугам, - ответил Найджел, - но от души  надеюсь,  что
солдатская пища и бедный кров придутся ему по вкусу. Мы  встретим  его  всем
лучшим, что только у нас есть, но лучшее это очень скромно.
     - Он и вправду солдат, причем из лучших, - сказал Чандос со смехом. - И
ему доводилось спать на постелях пожестче, чем та, что он найдет  у  тебя  в
доме.
     -  У  меня  мало  друзей,  благородный  сэр,  -  произнес   Найджел   с
недоумением. - Прошу, назови мне его имя.
     - Эдуард.
     - Сэр Эдуард Мортимер, быть может? Из Кента? Или сэр Эдуард  Брокас,  о
котором столько рассказывает леди Эрминтруда?
     - Нет. Известен он просто как Эдуард. Ну а если  тебе  так  уж  хочется
знать, то его родовое имя - Плантагенет. Ибо гостеприимства под твоим кровом
ищет твой и мой государь, его величество король Англии Эдуард.

                                 Глава VI,
             В КОТОРОЙ ЛЕДИ ЭРМИНТРУДА ОТПИРАЕТ ЖЕЛЕЗНЫЙ СУНДУК

     Эти невероятные, оглушающие слова Найджел выслушал словно во сне. И как
во  сне  он  смотрел  на  улыбающегося,  ласкового  аббата,  на   искательно
изогнувшегося  ключаря  и  на  лучников,  которые  раздвигали  перед  ним  и
королевским посланцем толпу,  сгрудившуюся  перед  дверью  капитула.  Минуту
спустя он уже шагал  рядом  с  Чандосом  по  тихой  галерее,  а  впереди  за
распахнутыми воротами вилась по лугам широкая рыжая дорога. После  безумного
отчаяния при мысли о бесчестье и темнице, еще недавно леденившей его  пылкое
сердце, весенний воздух казался еще теплее и душистее. Он уже прошел портал,
но тут почувствовал, что  его  дергают  за  рукав,  и,  оглянувшись,  увидел
открытое загорелое лицо и карие глаза лучника, вступившегося за него.
     - Ну, а мне что ты скажешь, сэр сквайр?
     - Что я могу сказать, любезный? Только  одно:  что  благодарю  тебя  от
всего сердца. Клянусь святым Павлом! Ты бросился мне  на  выручку,  когда  и
кровный брат не мог бы сделать для меня больше.
     - Э, нет! Этого мало.
     Найджел покраснел от досады тем сильнее, что Чандос слушал их  разговор
с обычной своей насмешливой улыбкой.
     - Если ты слышал, что говорилось в суде, - сказал юноша, -  то  знаешь,
как скудно мое имущество.  Черная  Смерть  и  монахи  совсем  разорили  наше
поместье. Я охотно наградил бы тебя за помощь горстью золотых,  ты  ведь  их
просишь? Но золота у меня нет, и потому придется тебе удовольствоваться моей
благодарностью.
     - На что мне твое золото! - резко сказал Эйлуорд. -  Да  набей  ты  мой
кисет золотыми монетами, мою верность тебе не купить,  будь  ты  мне  не  по
сердцу. Но я видел, как ты сладил с золотистым конем, и я видел, как  ты  не
покорился аббату, и вот такому господину  буду  рад  служить,  коли  у  тебя
найдется мне место. Я видел твоих челядинцев и не спорю, в дни  твоего  деда
они, наверное, все были молодцы как на подбор, но кто из них  теперь  сумеет
натянуть тетиву длинного лука? Из-за тебя я бросил службу в  аббатстве,  так
где же мне  искать  другую?  Если  я  останусь  здесь,  то  мне  конец,  как
истершейся тетиве.
     - Ну, пусть это тебя не заботит,  -  вмешался  Чандос.  -  Pardieu!  На
французской границе всегда есть нужда в крепких, метких лучниках, которые не
боятся и самого черта. У меня под знаменем двести таких молодцов, и буду рад
увидеть тебя между ними.
     - Благодарю тебя, благородный сэр, - сказал Эйлуорд. - И я встал бы под
твое знамя без размышлений, потому как  слышал,  что  в  битвах  оно  всегда
впереди, а на войне, это и я знаю,  тому,  кто  держится  сзади,  добычи  не
видать никакой. А все же если сквайр возьмет  меня,  то  я  пойду  за  пятью
розами Лорингов: хоть родился я под Чичестером, но вырос в  здешнем  краю  и
здесь научился держать в руках длинный лук. И как свободному сыну свободного
держателя, мне сподручней пойти на службу к соседу, чем к чужому.
     - Я же объяснил тебе, любезный, -  сказал  Найджел,  -  что  мне  нечем
платить тебе за службу.
     - Только возьми меня на войну, уж плату  я  сам  раздобуду,  -  ответил
Эйлуорд. - А до той поры я у тебя ничего не прошу, кроме местечка  за  твоим
столом да шести футов твоего пола -  не  то  мне  в  аббатстве  заплатят  за
нынешний день колодками на ноги, чтобы бичу было способней погулять по  моей
спине. С этого часа Сэмкин Эйлуорд твой лучник, сквайр Найджел, и вот  этими
десятью пальцами клянется, что ты об этом никогда  не  пожалеешь,  а  не  то
пусть его тут же дьявол унесет! - С этими словами он поднес  руку  к  каске,
закинул  длинный  лук  за  спину  и,  почтительно  пропустив  своего  нового
господина перед собой, последовал в нескольких шагах позади.
     - Pardieu! Я приехал a la bonne heure  {Вовремя  (франц.).},  -  сказал
Чандос. - Я прискакал из Виндзора, но нашел твой дом пустым, если не считать
благородной и очень величественной старой дамы. Она  поведала  мне  о  твоих
невзгодах, я прогулялся до  аббатства  и  успел  как  нельзя  более  кстати:
длинные стрелы для твоей плоти, колокольный звон, молитвенник  и  свечи  для
твоей души сулили мало хорошего... Но если зрение меня  не  обманывает,  это
сама благородная дама.
     И правда, из двери господского дома им навстречу вышла леди Эрминтруда,
согбенная, исхудалая, опирающаяся на клюку, и все-таки  внушающая  почтение.
Узнав о конфузе, каким завершился суд, она разразилась  кудахтающим  смехом,
погрозила клюкой высоким стенам аббатства за  рекой  и  проводила  именитого
гостя в залу, где его уже ждало лучшее  угощение,  какое  она  только  могла
собрать. В ее собственных жилах текла кровь Чандосов,  прослеживаемая  через
де Греев, де Мултонов, де  Валенсов,  де  Монтегю  и  прочее  ее  высокое  и
благородное родство; во всяком случае обед был уже съеден и со стола убрано,
когда она, наконец, завершила свои розыски, обозначила все степени родства и
свойства   и   перечислила   рассечения,   столбы,   косоугольники,   фигуры
обремененные и  не  обремененные,  а  так  же  клейноды  в  родовых  гербах,
указывающие на общих предков. Ведь леди  Эрминтруда  знала  каждую  веточку,
каждый бутон любого фамильного древа, восходящего  ко  времени  Нормандского
завоевания да и к более ранним временам.
     Однако всему наступает конец, и  когда  они  остались  в  зале  втроем,
Чандос сообщил ей причину своего приезда.
     - Король Эдуард никогда не забывал  благородного  рыцаря  сэра  Юстеса,
твоего сына, - сказал он. - На той неделе он отправляется в Саутгемптон, и я
его гонец. Он повелел известить тебя,  высокородная  досточтимая  дама,  что
будет ехать не спеша и, побывав в Гилфорде, переночует в твоем доме.
     Слушая его, леди Эрминтруда гордо порозовела, но тут же ее  лицо  вновь
стало бледным от горечи.
     - Воистину это великая честь для дома Лорингов, - сказала она, - но  ты
сам видишь, каким убогим стал наш кров, как  скудно  наше  угощение.  Королю
неизвестно, как мы обеднели,  и  я  боюсь,  не  сочтет  ли  он  нас  скупыми
невежами.
     Чандос поспешил  рассеять  ее  опасения.  Королевская  свита  сразу  же
отправится дальше в замок Фарнем. Королева и ее дамы в этой  поездке  короля
не сопровождают. А сам король - закаленный воин и умеет быть  неприхотливым.
Да и как бы то ни было, раз он известил их о  своем  намерении,  у  них  нет
иного выхода, кроме как сделать все, что в их силах. В заключение Чандос  со
всевозможной деликатностью сказал, что его кошелек к  их  услугам.  Но  леди
Эрминтруда уже обрела обычное спокойствие.
     - Нет, любезный родич, сие не подобает, - сказала она. -  Я  приготовлю
для короля все, что будет мне по силам. Он же вспомнит, что Лоринги, пусть у
них больше ничего нет, всегда отдавали  в  его  распоряжение  свою  жизнь  и
кровь.
     Чандос намеревался в этот же день заехать  в  замок  Фарнем,  а  оттуда
отправиться дальше, однако изъявил желание принять в Тилфорде горячую ванну.
Подобно большинству своих собратьев-рыцарей,  он  обожал  нежиться  в  воде,
нагретой  настолько,  что  непривычный  человек  не  пролежал  бы  в  ней  и
полминуты. Тотчас в покой для гостей  принесли  ванну  -  стянутую  обручами
широкую кадушку, и Чандос пригласил Найджела составить ему компанию, пока он
будет отмокать и прогревать свои кости.
     Найджел примостился на краю высокой постели и, болтая ногами, взирал  с
любопытством и изумлением на насмешливое лицо, всклокоченные лимонные волосы
и жилистые плечи прославленного бойца за колышущейся  завесой  пара.  Чандос
был в разговорчивом настроении, и Найджел с жадностью засыпал  его  тысячами
вопросов о войнах, впивая каждое слово, доносившееся до него  из  клубящихся
облаков, точно вещания древних оракулов. Да и  Чандос,  ветеран,  давно  уже
видевший в войне лишь привычное дело, словно вновь обрел пыл  своей  далекой
юности,  отвечая  на  торопливые  вопросы  Найджела  и  наблюдая,  с   каким
восхищенным вниманием тот выслушивает отпеты.
     - Расскажи мне  про  жителей  Уэльса,  благородный  сэр!  -  воскликнул
сквайр. - Какие они воины?
     - Весьма отважные, - ответил Чандос, плещась' в кадушке. - Если поехать
в их долины с небольшим отрядом, можно отвести душу в недурных стычках.  Они
вспыхипают, точно вереск, но если  ты  сумеешь  устоять  против  жара  этого
пламени, глядишь, оно и поугаснет.
     - Ну а шотландцы? - не отступал Найджел. - Ты ведь и с ними воевал, как
рассказывали.
     - Шотландским рыцарям равных в мире не  сыскать,  и  тому,  кто  сумеет
продержаться против лучших из них, будь то Дуглас, Мэррей или Ситон,  больше
уже учиться нечему. Какой бы ты ни был закаленный боец, а поедешь на север и
непременно повстречаешь бойца не  хуже.  Если  уэльсцы  подобны  вересковому
пожару,. то - pardieu! - шотландцы - это торф, ибо они тлеют, и конца  этому
нет. Я провел много счастливых часов на шотландской  границе:  ведь  даже  в
мирное время оливикские Перси или комендант Карлайла  всегда  найдут,  из-за
чего повздорить с пограничными кланами.
     - Помнится, отец говаривал, что копейщики у них редкостные.
     - Лучшие в мире. Копья длиной в двенадцать футов, и держат они их  одно
к одному. А вот лучники  у  них  скверные,  не  считая  уроженцев  Этрика  и
Селкерка, которые растут в лесах. Прошу тебя, Найджел, открой ставень, а  то
пар стал уж слишком густым. А вот в Уэльсе слабы копейщики,  зато  на  наших
островах не отыщутся другие такие лучники, как  уроженцы  Гвента.  Луки  они
делают из вяза и пускают стрелы с такой силой, что  я  сам  видел,  как  под
одним рыцарем стрела убила лошадь, пробив прежде его кольчужный налядвенник,
бедро и седло. Но чего стоит самая грозная стрела  в  сравнении  с  нынешней
новинкой - железными шарами, которые вспыхнувший  огненный  порошок  швыряет
так, что они сокрушают грудь под панцирем, точно камень - куриное яйцо? Наши
отцы про такое и не слышали.
     - Тем лучше для нас! -  вскричал  Найджел.  -  Ибо  нам  дано  свершать
благородные подвиги, прежде неведомые!
     Чандос расхохотался  и  посмотрел  на  раскрасневшегося  юношу  с  чуть
насмешливым сочувствием.
     - Твоя манера выражаться, - заметил  он,  -  напоминает  мне  стариков,
которых я знавал мальчиком. В те дни, дух истинных странствующих рыцарей еще
не совсем угас, и  говорили  они,  как  ты  сейчас.  Хоть  ты  и  молод,  но
принадлежишь иному веку. Откуда у тебя такие мысли и слова?
     - У меня была только одна наставница. Леди Эрминтруда.
     -  Pardieu!  Она  выпестовала  прекрасного  соколенка,  готового   бить
королевскую добычу, - сказал Чандос. - Я рад буду снять с тебя  клобучок  на
первой твоей охоте. Хочешь поехать со мной на войну?
     На глаза Найджела навернулись слезы, и он горячо  сжал  протянутую  ему
сквозь пар худую руку.
     - Клянусь святым Павлом! О каком счастье мог бы я  еще  просить?  Но  я
страшусь покинуть бабушку, ведь о ней некому заботиться, кроме меня. Но если
бы можно было...
     - Власть короля велика. Довольно об этом, пока он не прибудет сюда.  Но
если ты хочешь поехать со мной...
     - Кто этого не захотел бы? Найдется ли в Англии хоть один  сквайр,  кто
не пожелал бы стать оруженосцем Чандоса и служить под его знаменем!  А  куда
ты отправляешься, благородный сэр? И когда?  В  Шотландию?  В  Ирландию?  Во
Францию? Но, увы...
     Радостное лицо омрачилось. На мгновение Найджел забыл, что  необходимое
снаряжение было ему по карману не больше, чем золотая посуда. И во мгновение
ока все его радужные надежды разлетелись вдребезги. Ах уж  эти  материальные
заботы, встающие между  нашими  мечтами  и  их  осуществлением!  Разумеется,
оруженосец такого рыцаря должен быть одет и вооружен так, чтобы ни перед кем
не ударить лицом в грязь. А даже всего дохода, приносимого  Тилфордом,  едва
ли хватило на сносные доспехи.
     Проницательный и многоопытный Чандос сразу догадался  о  причине  такой
перемены.
     - Если ты будешь сражаться под моим знаменем, то вооружить тебя  обязан
я, - сказал он. - И слушать ничего не хочу!
     Однако Найджел грустно покачал головой:
     - Это невозможно. Леди Эрминтруда скорее продаст и наш дом и всю землю,
еще оставшуюся нам, чем позволит мне принять твой щедрый и  милостивый  дар.
Но я не отчаиваюсь. Лишь на прошлой неделе я  обзавелся  благородным  боевым
конем, который достался мне даром, так, может  быть,  и  доспехи  будут  мне
ниспосланы таким же образом.
     - Откуда же у тебя конь?
     - Его мне отдали уэверлийские монахи.
     - Что за чудо! Pardieu! Судя по тому, что мне довелось увидеть, они для
тебя расщедрились бы разве что на проклятия!
     - Конь не был им нужен, вот они и отдали его мне.
     - Следовательно,  остается  просто  отыскать  кого-то,  кому  не  нужны
доспехи, чтобы он отдал их тебе. Однако надеюсь, ты передумаешь  и,  раз  уж
твоя  достойнейшая  бабушка  доказала,  что  мы  в  родстве,  разрешишь  мне
снарядить тебя на войну.
     - Благодарю тебя, милорд, и если уж я должен буду просить  помощи,  то,
конечно, обращусь к тебе. Но только сначала испробую другие способы. А пока,
добрый сэр Джон, молю, расскажи мне что-нибудь о твоих славных  поединках  с
французами. Ведь вся страна восхваляет твои подвиги, и я  слышал,  что  твое
копье за одно утро выбило из седла трех могучих рыцарей. Так оно и было?
     - Да. Что и доказывают вот эти шрамы на  моем  теле.  Глупые  безумства
моей юности и