ничего более.
     - Как можешь ты  называть  их  глупыми  безумствами?  Разве  не  такими
подвигами можно обрести заслуженную честь и прославить свою даму?
     - Тебе и положено так думать, Найджел. В твоем возрасте подобает  иметь
горячую голову и неустрашимое сердце. Вот  и  я  был  таким  -  сражался  за
перчатку моей дамы или во исполнение  обета,  а  то  и  просто  из  любви  к
поединкам. Но с возрастом, когда ты ведешь на битву других, начинаешь думать
иначе - не столько о своей чести, сколько о безопасности  всего  войска.  Не
твое копье, не твой меч, не твоя сильная рука решат ее  исход,  и  победу  в
почти проигранном сражении всего чаще приносит холодный рассудок.  Тот,  кто
знает, когда его конники должны  атаковать  и  когда  им  следует  сражаться
спешившись, тот, кто умеет расположить своих лучников и своих жандармов так,
чтобы они поддерживали друг друга, тот, кто способен хорошо укрыть  засадные
отряды и бросить их в бой в решающую минуту,  тот,  кто  держит  в  уме  все
болота и овраги вокруг, - вот  человек,  который  куда  нужнее  войску,  чем
Роланд, Оливер и все остальные паладины Карла Великого*.
     - Благородный сэр, если его  рыцари  не  блеснут  доблестью,  из  самых
обдуманных его планов ничего не выйдет.
     - И то верно, Найджел. А потому пусть каждый оруженосец отправляется на
войну с душой такой же огненной, как твоя. Однако дольше медлить я не  могу,
поручения короля должно исполнять в срок. Одевшись, я прощусь с  благородной
леди Эрминтрудой и отправлюсь в Фарнем. Но ты снова увидишь меня здесь в тот
день, когда сюда прибудет король.
     К вечеру Чандос уже неторопливо  ехал  по  мирным  сельским  дорогам  и
наигрывал на лютне, потому что любил музыку и славился умением петь  веселые
песни. Заслышав звучный  голос,  то  повышавшийся,  то  понижавшийся  в  лад
звенящим струнам, крестьяне выходили из своих хижин, смеялись  и  хлопали  в
ладоши. Мало кто из видевших  его  мог  бы  догадаться,  что  этот  странный
одноглазый всадник с лимонными волосами на самом  деле  -  самый  закаленный
боец и самый хитрый военачальник во всей Европе. Только раз, когда он въехал
в Фарнем, к нему  подбежал  одетый  в  лохмотья,  весь  израненный  ветеран,
радуясь, как верный пес, увидевший хозяина. Чандос бросил ему ласковое слово
вместе с золотой монетой и направил коня к замку.
     Тем временем Найджел и леди Эрминтруда, оставшись  наедине,  растерянно
смотрели друг на друга.
     - Погреб почти  пуст,  -  сказал  Найджел.  -  Бочка  пива  да  бочонок
Канарского вина. Не королю же и его свите пить такое!
     - Нам нужны вина из Бордо. А если  он  только  переночует,  то  теленка
пестрой коровы, кур и гусака достанет, чтобы приготовить пристойный ужин. Но
сколько с ним будет людей?
     - Десятеро, не меньше.
     Старуха в отчаянии заломила руки.
     - Милая бабушка, не терзайте так своего сердца! - сказал Найджел. - Нам
стоит только слово сказать, и король остановится  в  аббатстве,  где  его  и
придворных попотчуют, как надлежит.
     - Ни за что! - вскричала леди Эрминтруда.  -  Мы  навеки  покроем  себя
стыдом и позором, если позволим королю проехать мимо нашего дома, после того
как он милостиво пожелал войти в него. Нет, решено! Не думала  я,  что  буду
когда-нибудь вынуждена это сделать, но я знаю, таково было бы его желание, и
я сделаю это!
     Она подошла к железному сундуку, сняла с пояса связку  ключей,  выбрала
самый   маленький   и   отперла   замок.   Взвизгнули   заржавевшие   петли,
свидетельствуя,  как  редко  откидывала  она  крышку,  чтобы   заглянуть   в
неприкосновенные недра  своей  сокровищницы.  Сверху  лежали  останки  былых
нарядов: шелковый плащ, расшитый золотыми  звездами,  серебряная  сетка  для
волос, сверток венецианских кружев. Под ними покоились завернутые в шелковые
лоскутки мужская охотничья перчатка,  детский  башмачок,  выцветшая  зеленая
лента,  завязанная  "узлом  любви",  несколько  писем,  написанных  большими
корявыми буквами, и платок с ликом святого Томаса. Старуха  с  благоговейной
нежностью отложила их в сторону и достала с самого дна три укутанные в  шелк
предмета,  развернула  их  и  положила  на  стол  кованый  золотой  браслет,
усаженный неограненными рубинами, золотой поднос и высокий  кубок,  тоже  из
золота.
     - Ты слышал о них от меня, Найджел, но видишь в первый раз,  ибо  я  не
открывала сундука из страха, что наша великая нужда соблазнит нас превратить
их в звонкую монету. Я прятала их подальше от моих глаз и от моих мыслей. Но
теперь во имя чести нашего дома мы должны расстаться с ними. Кубок этот  мой
муж, сэр Ниил Лоринг, получил после взятия Белграда, когда он и его товарищи
от обедни до вечерни сражались на турнире с цветом  французского  рыцарства.
Поднос подарил ему граф Пемброк на память о его доблести на Фолкерском поле.
     - А браслет, милая бабушка?
     - Ты не станешь смеяться, Найджел?
     - Нет. И с какой стати?
     - Браслет был  наградой  Царице  Красоты,  и  его  в  присутствии  всех
высокородных английских дам преподнес мне сэр Ниил Лоринг за месяц до  нашей
свадьбы. Царица Красоты -  я,  Найджел,  такая  сгорбленная  и  морщинистая.
Пятерых храбрых рыцарей выбило из седла его копье - вот  так  он  добыл  для
меня эту безделку. И теперь, на исходе моих земных дней...
     - Нет, нет, милая бабушка! С ним мы не расстанемся!
     - Так надо, Иайджсл. Он бы этого пожелал. Я  словно  слышу  его  голос.
Честь была для него всем, а прочее он не ставил ни во что.  Возьми  браслет,
Найджел, и поскорее, не то моя  решимость  ослабеет.  Завтра  ты  поедешь  в
Гилфорд к золотых дел мастеру Торольду и выручишь за все это столько  денег,
сколько нам требуется, дабы оказать королю достойный прием.
     Она отвернулась к сундуку, чтобы скрыть, как дрожат ее сморщенные губы,
и лязг захлопнувшейся железной крышки заглушил вырвавшееся у  нее  горестное
рыдание.

                                 Глава VII
                  КАК НАЙДЖЕЛ ПОЕХАЛ ТОРГОВАТЬСЯ В ГИЛФОРД

     Когда рано поутру Найджел выехал из Тилфорда, яркое июньское солнце уже
озаряло дорогу  в  Гилфорд.  Сердце  его  полнилось  беспричинной  радостью,
рожденной юностью и чудесным временем года. Могучий золотистый  конь  весело
гарцевал под ним, разделяя беззаботное настроение своего господина. Во  всей
Англии вряд ли нашлась бы другая такая бодрая и  счастливая  пара.  Песчаная
дорога вилась то по ельникам, где веяло сладким смолистым  духом,  то  среди
вересковых холмов, уходивших к небу на север и на юг, - крутых и  безлюдных,
ибо на бесплодной почве верхних склонов мало что росло, да и воды там  почти
не было. Найджел проехал круксберийский выгон, а затем обширные путтенемские
вереска, где свернул на полускрытую папоротником и  дроком  песчаную  тропу,
выводившую к Пути Паломников там, где эта  древняя  дорога  поворачивала  на
восток от Фарема и Сила. То и дело  рука  его  нащупывала  седельную  сумку,
потому что в нее, проверив, насколько надежно она  приторочена,  он  бережно
уложил бесценные сокровища леди Эрминтруды. Глядя  на  могучую  светло-рыжую
шею  перед  собой,  ощущая  свободные   движения   могучего   коня,   слушая
приглушенный песком перестук его копыт, юноша готов был петь  и  кричать  от
радости бытия.
     Позади него на бурой лошаденке, которая прежде носила на себе Найджела,
ехал  Сэмкин  Эйлуорд,  лучник,  взявший  на  себя   обязанности   слуги   и
телохранителя молодого сквайра. Его широкоплечая крепкая  фигура,  казалось,
вот-вот совсем придавит к земле низкорослую клячу, но он  беззаботно  трусил
на ней, насвистывая задорную песенку, с  таким  же  легким  сердцем,  как  и
Найджел. Все крестьяне кивали веселому лучнику, а крестьянки улыбались  ему,
и он  не  столько  смотрел  вперед,  сколько  оглядывался  назад  на  каждое
смазливое личико.  Только  один  раз  встречный  обошелся  с  ним  не  столь
приветливо. Это был высокий,  седой,  краснолицый  мужчина,  с  которым  они
поравнялись на вересковой пустоши.
     - День  добрый,  батюшка!  -  воскликнул  Эйлуорд.  -  Ну,  как  там  в
Круксбери? И черная новая коровушка и ярочки из Элтона? И Мери, молочница, и
вся твоя снасть?
     - Не тебе бы спрашивать, бездельник! -  ответил  тот.  -  Ты  прогневил
уэверлийских монахов, а я усадьбу держу от них, и они  меня  сгонят  с  моей
земли. Ну, да срок выйдет через три года, и уж я останусь до его конца,  как
бы они меня ни выживали. Только кто бы мне раньше сказал,  что  из-за  тебя,
Сэмкин, я свою усадьбу потеряю! Хоть  ты  и  такой  верзила  вымахал,  я  бы
повыбил пыль добрым ореховым прутом из этой вот зеленой куртки, попадись  ты
мне в Круксбери!
     - Завтра, батюшка, и повыбьешь. Я утром загляну  тебя  проведать.  А  в
Уэверли ты бы на моем месте то же самое сделал или что-нибудь почище.  Ну-ка
ответь мне, старый ты сорвиголова, и ответь по-честному, стоял бы  ты  сложа
руки и смотрел  бы,  как  последнего  Лоринга  -  вон  он  едет,  веселый  и
радостный, - так смог бы ты смотреть сложа  руки,  как  по  приказу  жирного
монаха в него пускают стрелу прямо у тебя на глазах? Скажешь, смог бы? Тогда
я от тебя отрекаюсь, и ты мне больше не отец!
     - Погоди, Сэмкин! Коли дело так  было,  ты,  выходит,  не  очень  уж  и
виноват. Только горько терять старую нашу усадьбу. Я же сердцем  прикипел  к
доброй этой землице.
     - Да о чем ты? Еще три года впереди, а за такое время чего не случится!
Я вот на войну отправлюсь, взломаю один-два французских сундука, ты выкупишь
усадьбу вместе с землицей, и будет аббат Джон со своими управителями тебе не
указ. Чем я хуже Тома Уитсеффа из Чурта?  А  он  через  полгода  вернулся  с
кисетом,  битком  набитым  французским  золотом,  и  под   ручку   с   двумя
французскими девицами!
     - Господи, избави нас от девиц, Сэмкин! А вот денег ты можешь  нагрести
не  меньше  всякого,  кто  побывал  на  войне.  Только  поторопись,   малый,
поторопись! Вон твой господин уже за гребень спустился.
     Лучник помахал отцу рукой в перчатке, ударил каблуками лошадку и вскоре
поравнялся со сквайром, который, оглянувшись, придержал коня.
     - Верно ли я слышал, лучник, -  спросил  Найджел,  -  будто  в  здешних
местах появился разбойник?
     - Это так, благородный сэр. Был он вилланом сэра Питера Мандевилла,  но
сбежал от него в леса. Его прозвали Путтенемским Лесовиком.
     - А почему его до сих пор не изловили? Если он разбойник  и  грабитель,
избавить здешний край от такого злодея дело благое.
     - Из Гилфорда дважды посылали стражников ловить его, но  у  лиса  много
нор, и выкурить его из них очень нелегко.
     - Клянусь святым Павлом! Если бы мне не нужно  было  торопиться,  я  бы
попробовал его отыскать. А где он прячется?
     - За Путтенемом тянется большое  болото,  а  по  ту  его  сторону  есть
пещеры. В них он и укрывается со своими людьми.
     - Значит, у него есть шайка?
     - Да, он там не один.
     - Это был бы славный подвиг! - промолвил Найджел, - Когда король  уедет
от нас, мы потратим денек на путтенемских разбойников. А нынче, боюсь, нам с
ними не переведаться.
     - Они подстерегают паломников на Винчестерской дороге, а люди в здешних
краях их любят, потому что тут они никого не  трогают  и  за  помощь  платят
щедро.
     - Легко быть щедрым, когда деньги у тебя краденые, - заметил Найджел. -
Но, думается мне, вряд ли они посмеют напасть на  двух  воинов  с  мечами  у
пояса вроде нас с тобой, и, значит, нам они навстречу не попадутся.
     Тем временем они миновали безлюдные вересковые пустоши и  ехали  теперь
по большой дороге, по  которой  паломники  с  запада  Англии  добирались  до
национального святилища в Кентербери.  Дорога  эта  от  Винчестера  вела  по
красивой долине Итчен до Фарнема, где разветвлялась на две: первая  тянулась
по гряде, носившей название Кабаньей Спины, а вторая уходила на юг  к  холму
святой Екатерины, где и посейчас видны серые  развалины,  которые  в  давние
времена были величественным и богатым святилищем,  куда  отовсюду  стекались
паломники. На эту вторую дорогу и свернули Найджел с Эйлуордом,  торопясь  в
ГилФорд.
     Попутчиков у  них  не  оказалось,  зато  они  встретили  большую  толпу
паломников, возвращавшихся домой, - к их шапкам были прикреплены изображения
святого Томаса, раковины улиток и маленькие оловянные фляжки, а на спине они
несли узелки с покупками. Чумазые, обносившиеся  в  дороге,  вид  они  имели
довольно плачевный. Мужчины шли пешком, женщины ехали на  ослах.  И  люди  и
ослы уныло брели вперед, словно больше всего им хотелось поскорее  добраться
домой. Потом до деревни Путтенем  они  больше  никого  не  видели,  если  не
считать двухтрех бродячих менестрелей да нищих, сидевших у дороги в  надежде
выклянчить медную монетку у сострадательного прохожего.
     Солнце припекало уже очень сильно, ветер гнал клубы пыли,  и  сквайр  и
лучник с удовольствием промочили глотку кружкой эля в придорожной  харчевне,
где смазливая хозяйка простилась с Найджелом очень холодно,  потому  что  он
остался равнодушным к ее чарам, чего никак нельзя было сказать об  Эйлуорде,
которого она наградила полновесной пощечиной.
     По ту сторону Путтенема дорога вела через густой лес, где под  могучими
дубами и буками густо разрослись папоротник я  ежевика.  Там  им  встретился
дозор - крепкие  молодцы,  одетые  в  кожаные  шапки  и  панцири,  усаженные
металлическими бляхами. Вооружены они были мечами и копьями и вели на поводу
отличных коней, держась тенистой стороны дороги. При виде двух всадников они
остановились и спросили, не нападал ли на них кто-нибудь.
     - Поберегитесь, - добавил один. - Путтенемский Лесовик и его жена вышли
на промысел. Вчера они убили купца, ехавшего с запада, и забрали сто золотых
монет.
     - Его жена?
     - Да. Она с ним не расстается и  много  раз  выручала  его,  когда  ему
грозила беда. Если он берет силой, так она  -  хитростью.  Рад  буду,  когда
увижу поутру, как их головы скатятся на зеленую траву.
     Дозор направился к Фарнему - как оказалось, в  противоположную  сторону
от  разбойников,  которые,  без  сомнения,  следили  за  ними   из   кустов,
окаймлявших дорогу. За  ее  поворотом  Найджел  и  Эйлуорд  увидели  высокую
грациозную женщину: сидя на пригорке  над  дорогой,  она  горько  плакала  и
ломала руки. При виде несчастной  красавицы  Найджел  пришпорил  Бурелета  и
подскакал к ней.
     - Что тебя удручает, прекрасная дама? - спросил он.  -  Не  могу  ли  я
оказать  тебе  хотя  бы  малую  услугу?  Или  паче  чаяния   нашелся   столь
жестокосердный негодяй, что причинил тебе зло?
     Красавица встала и обратила на него взор, полный мольбы и надежды.
     - О, спасите моего злополучного отца! - вскричала она.  -  Быть  может,
вам повстречались стражники? Они обогнали нас и, боюсь, ускакали уже далеко!
     - Да, они отправились дальше, но мы их можем заменить.
     - Так поспешите же, поспешите, молю вас! Быть может, в эту  минуту  они
его убивают! Они утащили его вон в ту чащу. Я слышала его голос, но он умолк
в отдалении. Поторопитесь, молю!
     Найджел спрыгнул на землю и бросил поводья Эйлуорду.
     - И я с тобой! Сколько было грабителей, госпожа?
     - Двое силачей.
     - Значит, нам нельзя разделяться, сквайр.
     - Иного выхода нет, - возразил Найджел. - Через такую чащу  лошадям  не
пробраться, а оставить их у дороги одних мы не можем.
     - Я их постерегу, - предложила красавица.
     - Бурелета удержать не просто. Оставайся здесь, Эйлуорд, пока я тебя не
позову. Ни шагу за мной, я тебе приказываю!
     С  этими  словами  Найджел,  радостно  предвкушая  редкое  приключение,
выхватил меч и быстро скрылся в чаще.
     Он бежал долго и быстро от поляны к поляне,  продирался  сквозь  кусты,
перепрыгивал через колючие плети ежевики, легкий на ногу, как молодой олень,
оглядывался по  сторонам,  напрягал  слух,  но  различал  только  воркование
горлиц. Но не останавливался, подгоняемый мыслью о плачущей красавице у него
за спиной и о плененном старце впереди. Только  совсем  запыхавшись  и  сбив
ноги, он наконец остановился, прижал руку к боку и вспомнил, что у него есть
свое дело и нужно ехать дальше в Гилфорд.
     Тем временем Эйлуорд нашел свой грубоватый  способ  утешить  красавицу,
которая продолжала рыдать, прижавшись щекой к седлу Бурелета.
     - Да утри глазки, лапушка, - сказал он. - Гляжу я на тебя, и вот-вот  у
самого слезы потекут ручьем.
     - Увы, добрый лучник, он был  лучшим  из  отцов!  Такой  добрый,  такой
заботливый! Будь ты с ним знаком, ты не мог бы не полюбить его.
     - Ну-ну, ничего плохого с ним не случится. Сквайр  Найджел  вернет  его
тебе целым и невредимым.
     - Нет, нет! Больше я его уже не увижу! Поддержи  меня,  лучник,  или  я
упаду.
     Эйлуорд охотно обвил рукой гибкий стан. Бедняжка положила руку  ему  на
плечо и прильнула к нему, но глаза на бледном лице смотрели куда-то мимо,  и
вспыхнувший в них жадный огонек,  злорадное  торжество  и  жестокая  радость
внезапно предупредили  лучника  о  грозной  опасности.  Он  оттолкнул  ее  и
отскочил в сторону, только-только  избежав  сокрушительного  удара  дубиной,
которую сжимал в обеих руках верзила, еще более высокий и широкий в  плечах,
чем он сам. Перед  ним  мелькнули  свирепо  стиснутые  крупные  белые  зубы,
растрепанная борода, сверкающие, как у дикого зверя, глаза,  и  в  следующий
миг он бросился на врага, поднырнув под снова занесенную страшную дубину.
     Обхватив плотное туловище разбойника, уткнувшись головой в его косматую
бороду, Эйлуорд давил, пыхтел, нажимал. Сплетенные  в  тесном  объятии,  они
боролись на пыльной дороге, и призом победителю была жизнь.  Дважды  могучий
разбойник чуть было не опрокинул Эйлуорда, и дважды более молодой  и  ловкий
лучник сумел удержаться на ногах и не ослабил хватки. А затем  наступил  его
черед. Заведя ногу под колено противника, он мощным рывком опрокинул его.  С
хриплым криком разбойник упал на спину и не успел еще коснуться  земли,  как
Эйлуорд уперся коленом ему в грудь, а  свой  короткий  меч  погрузил  ему  в
бороду, приставив острие к горлу.
     - Клянусь десятью моими пальцами! - пропыхтел он. - Только  шевельнись,
тут тебе и конец!
     Впрочем, тот лежал неподвижно, потому что падение его оглушило. Эйлуорд
посмотрел по сторонам,  но  женщины  нигде  не  было  видно.  Дубина  только
опускалась в первый раз, когда она  уже  скрывалась  за  деревьями.  Лучника
одолел внезапный страх: а что, если его юного господина заманили в гибельную
ловушку? Но его дурные предчувствия тут же и рассеялись: по  дороге  к  нему
бежав Найджел, вышедший на нее много дальше.
     - Клянусь святым Павлом! - крикнул он. - Кого это ты придавил к  земле?
И где дама, оказавшая нам честь попросив у нас помощи? Увы, мне  не  удалось
найти ее отца!
     - Тем лучше для тебя,  благородный  сэр,  -  сказал!  Эйлуорд,  -  ибо,
сдается мне, что батюшка ее сам дьявол.  По-моему,  она  жена  Путтенемского
Лесовика, а это сам Лесовик, который подобрался ко мне, чтобы раскроить  мою
голову дубиной.
     Разбойник  уже  открыл  глаза  и  угрюмо  переводил  взгляд  со  своего
победителя на новопришедшего.
     - Везучий ты человек, стрелок, - сказал он. - Со многими мне доводилось
бороться, но никому еще не удавалось меня повалить.
     - Да уж, хватка  у  тебя  медвежья,  -  согласился  Эйлуорд.  -  Однако
трусливая это  штука  подослать  жену,  чтобы  она  меня  держала,  пока  ты
размозжишь мне голову! И уж вовсе злодейство заманивать путников в  лoвyшкy,
умоляя их о жалости и  помощи,  так  что  мы  чуть  было  не  погибли  из-за
собственного мягкосердечия. И тот,  кто  вправду  будет  нуждаться  в  нашей
помощи, теперь ее не получит из-за твоих грехов.
     - Когда против тебя весь свет, - пробурчал разбойник, - то воюешь с кем
и как можешь.
     - Ты заслуживаешь петли хотя бы за то, что об