нность. Значительная  часть государственной собственности должна была
стать   частной.   Это   было   и  политической,  и   экономической  задачей
одновременно. Без этого никакие реформы не возможны вообще. Делать это нужно
было быстро. Делать во что бы то ни стало - пусть даже с ошибками, под свист
недовольных (при любом разделе собственности обязательно бывают недовольные)
- создавать класс собственников.
   Даже  если  новый  собственник   бывшего  государственного  предприятия
оказывается слабым, он все равно в конце концов  вынужден  перепродать  свою
собственность  другому,   более   умелому  и  рачительному  хозяину,  что  и
происходило у нас.
   Говорят, что  наша  собственность  была при  продаже  недооценена. Мол,
продали ее за бесценок. Создавали искусственные барьеры, чтобы не пустить на
аукционы западный капитал.
   Да,   абсолютно  правильно.   Продали   за   так  называемый  бесценок,
относительный, конечно, - за  сотни миллионов долларов. Конечно, если бы эти
компании  - нефтяные, металлургические, химические  и  т. д. -  находились в
Западной Европе или в Америке, они  стоили бы на порядок или даже на порядки
дороже.
   Верно и  другое. Западные деньги на наш  рынок  действительно приходили
очень сложно. Но иначе в России не появились бы свои российские капиталисты,
свои российские собственники. Ясно,  что всего через пять лет после крушения
социализма конкурировать  с западным  капиталом отечественные  бизнесмены не
могли.
   Но даже и тех денег (относительно небольших), которые были заплачены за
приватизированные  предприятия, в  России  тоже  не было.  Откуда же  деньги
взялись? Это были  кредиты, которые смогли занять российские предприниматели
на западном финансовом рынке. То есть опять-таки западные деньги.
   Возникает  вопрос:  почему же  наши предприниматели не  могли  в кредит
взять  больше  денег,  тогда  ведь  и  государство смогло  бы  продать  свои
предприятия  дороже?  А причина  простая:  больше  никто  не  давал.  Именно
столько, сколько смогли заплатить российские бизнесмены, столько и стоило на
тот момент данное предприятие. Ни больше и ни меньше.
   Обращаю внимание, что основной этап приватизации практически закончился
к 96-му году. Только единицы предприятий были приватизированы после 96-го. В
том числе и знаменитый "Связьинвест".
   Запад  боялся вкладывать  большие деньги  в  Россию, боялся  одалживать
большие деньги российским бизнесменам. Наши же предприниматели  - рисковали.
Рисковали  крупно.  Понятно,  что,  если  бы   выборы  96-го  года  выиграли
коммунисты,   первое,  что   они   сделали  бы,   -  национализировали   всю
собственность. Поэтому,  заплатив сотни  миллионов  долларов,  отечественные
бизнесмены были кровно, в буквальном  смысле, заинтересованы в  стабильности
власти, ее преемственности.
   Вот  она  -  эта точка отсчета. Вот ответ на  вопрос:  почему  власть и
бизнес оказались рядом?
   В марте 96-го года  бизнесмены  сами предложили  оказать  помощь  моему
предвыборному штабу.  Никто  их  об этом не просил, обязательств перед  ними
никаких не было. Они  пришли не Ельцина защищать, а себя, свой бизнес,  свои
потраченные сотни миллионов долларов, которые им надо вскоре возвращать.
   ...Теперь   о   стоимости   предприятий.   Капитализация  купленных   у
государства приватизированных  предприятий,  как  я  уже  говорил,  была  на
порядок меньше, чем  если  бы  это предприятие находилось  в  другой,  более
стабильной стране. Значит, в чем  был  заинтересован наш  бизнесмен в первую
очередь?  В  политической стабильности.  Чем стабильнее общество,  тем  выше
стоимость,  капитализация  предприятия,  тем  богаче  предприниматель.  Если
общество  нестабильно  или   впереди  выборы  с  непредсказуемым  исходом  -
предприятие может вообще ничего  не стоить. Что  и  случилось перед выборами
96-го года.  Поэтому  бизнесмены  готовы  были  вкладывать  любые  деньги  в
политическую  стабильность, в  политику. Отсюда их  сверхактивное участие  в
политических процессах России.
   После  выборов  весь  российский  рынок  -  капитализация   всех  наших
предприятий - увеличился в несколько раз. Так мировой  рынок отреагировал на
политическую   стабильность  в  России.  Стоимость  всех  крупных  компаний,
купленных за сотни миллионов, сразу перевалила за миллиард.
   Так  что   те,  кто  пытается   представить  российских  олигархов  как
примитивных  отмывателей  денег  или  тех,  кто  дает  взятки, наживаясь  на
приватизации,  мыслят очень  плоско. Или, пользуясь  терминологией  сыщиков,
идут по ложному следу.
   Тем  не  менее  настало  время,  когда  привычка  олигархов  влиять  на
политику, на  власть, на общество стала  небезобидной для страны. Необходимо
было ввести этот процесс в какие-то четкие  рамки. Аукцион по "Связьинвесту"
был одной из первых таких попыток.
   Я  не сразу осознал масштабы этого явления и всю  его  опасность. Да, в
политику  вступили   большие  деньги.   Именно  эти  "политические"   деньги
представляют сейчас серьезную угрозу для развития России. Уже не коммунисты,
не гражданская война или смута, не местный сепаратизм, не  наши доморощенные
наполеоны  в генеральских погонах - а большие  деньги, которые пожирают друг
друга и  заодно  сносят  всю  политическую конструкцию, выстроенную  с таким
трудом.
   Финансовая элита пыталась управлять государственными делами по-разному:
одни  банки брали  в оборот московских чиновников, мэрию, другие работали  с
губернаторами, третьи - как Березовский или Гусинский - бросали  все ресурсы
на создание  мощных  телекомпаний, печатных  холдингов,  то есть,  по  сути,
пытались монополизировать СМИ. Помню, какая  битва разгорелась  за обладание
старейшей газетой России  -  "Известиями". Представители  двух конкурирующих
компаний буквально гонялись за сотрудниками редакции, чтобы  первыми скупить
акции. Некоторые журналисты начали  работать  на новых собственников сначала
неохотно, а потом уже с упорством и страстью, достойными лучшего применения.
   Новые, неожиданно  возникшие  в  тихих банковских  офисах  нелегитимные
центры  власти,  центры влияния на  политику,  грозили  сильно изменить  всю
конфигурацию  гражданского  общества. Страна еще никогда  не  сталкивалась с
подобной ситуацией. Демократические ценности нельзя продавать и покупать, но
из-за привычки  влиять  на политику  всеми  способами многие посчитали,  что
именно так можно и нужно делать.
   Все это было довольно горько осознавать...
   Еще до аукциона  по  "Связьинвесту"  Валентин  Юмашев  по  моей просьбе
встретился  с  Потаниным  и  Гусинским.  Владимир  Потанин  после  ухода  из
правительства  считал  себя  свободным  от   моральных  обязательств   перед
коллегами и сражался за новый бизнес всеми возможными способами.
   Юмашев  предложил им решить проблему  мирно, без информационной войны и
без  подкладывания  бомб  под  правительство: "В  конце  концов,  вы  можете
договориться  между собой.  Вложить  деньги  в  "Связьинвест"  пятьдесят  на
пятьдесят. Драка,  которую вы  ведете, убийственна для вас,  а главное,  для
всех остальных".
   Однако его предложение, как говорится, не нашло понимания.
   На аукционе 25 июля 1997 года были вскрыты два конверта.  Оба инвестора
привлекли иностранных партнеров.
   С  одной  стороны  были испанцы, с  другой - известный  предприниматель
Джордж Сорос.
   В  конверте  Гусинского была  означена сумма  меньшая,  чем в  конверте
Потанина.  И  эта  разница стоила  нам  двух  жесточайших  правительственных
кризисов и, возможно, одного финансового.
   Жестокая борьба без  правил внутри деловой элиты расшатывала не  только
экономику, она цепляла и политику, нарушала устойчивость всей системы.
   Один  из моих помощников тогда сказал:  "Не  удивлюсь, если через год у
нас будет  во  главе  администрации какой-нибудь  генерал,  а  правительство
возглавит коммунист".  Этот  прогноз показался мне  чересчур мрачным. Кто бы
мог  предположить,  что  через  год  во  главе  администрации  действительно
окажется генерал  Николай Бордюжа, а премьер-министром будет явно тяготеющий
к коммунистам Евгений Примаков!
   Позднее я узнал, что Гусинский и Березовский пытались доказать Чубайсу,
что банк Потанина, пользующийся,  по сути  дела, государственными  деньгами,
деньгами таможни, так же как  в случае  с  "Норильским  никелем",  поставлен
правительством в заведомо более выигрышные условия. Но им в ответ звучало: а
"Сибнефть" Березовского?  А  НТВ Гусинского  -  кто  ему выделил  престижный
метровый диапазон, кто дал льготы на сигнал,  разве не государство? Спор был
бесконечным.
   Я жестко  выступил против пересмотра  итогов  аукциона,  хотя эту  идею
поддерживали многие. На Чубайса были нацелены не только  журналистские перья
и речи воинственных депутатов. За пересмотр
   аукционов  по "Связьинвесту" и  "Норильскому никелю"  выступил  министр
внутренних дел Куликов, и даже Черномырдин выразил ряд  серьезных  сомнений.
Словом,  в борьбу  удалось  вовлечь  самые  разные  политические  силы,  все
пытались использовать эту ситуацию в своих интересах.
   Я счел своим  долгом публично заявить о поддержке правительства. "Споры
закончены", - сказал я  журналистам  по поводу итогов аукциона. И настоял на
том, что экономический  блок правительства  имеет  в этом вопросе  приоритет
перед всеми остальными. "Связьинвест" остался у Потанина.
   Однако  чувство  тревоги  не покидало.  Яростный тон  прессы,  взаимные
нападки, почти оскорбления не  оставляли иллюзий -  после окончания аукциона
война  между  правительством  и   финансовой  элитой  страны  не  только  не
закончилась,  но вступила  в новую фазу.  Необходимо  открытое вмешательство
президента,  мое  прямое  давление  на  обе конфликтующие стороны. И я решил
встретиться с банкирами.
   15 сентября этот  "круглый стол"  в Кремле состоялся. Присутствовали на
нем Фридман (Альфа-банк), Смоленский ("СБС-Агро"), Гусинский  ("Мост-банк"),
Ходорковский ("МЕНАТЕП"), Виноградов
   ("Инкомбанк"), Потанин (ОНЭКСИМбанк).
   Мне  казалось,  что  момент  для   встречи   благоприятный.  Обстановка
кремлевских залов действует на человека безотказно. Он чувствует, что пришел
в гости к государству,  а не  к доброму дедушке. Банкиры напряженно слушали,
некоторые записывали.  Мысль у  меня  была простая: если вы думаете и дальше
стричь купоны с  казны,  ничего не  получится. Если мы  хотим  выжить,  роль
государства надо укреплять. Во всех  сферах. Отделять бизнес от государства.
Не бояться финансового контроля со стороны правительства.
   Банкиры были  как  будто полностью согласны. Они говорили в один голос,
что этот конфликт всем осточертел. Что они  готовы играть по новым правилам.
Но эти правила должны  быть "длинными", они  не могут меняться каждый месяц,
каждый  квартал.  "Давайте  действовать  согласованно,   давайте  прекращать
давление на правительство". - "Да, конечно, Борис Николаевич". После встречи
все расходились вроде бы очень довольные друг другом.
   Однако я чувствовал, что на самом деле они не стали моими союзниками. Я
уперся в стену.
   Интересно,  что Потанин  был как  под  стеклянным  колпаком  -  меня не
покидало неуловимое  чувство,  что  он  отдельно от  всех  остальных.  После
встречи в  зале стояла какая-то  непривычная тишина. Я  много  раз  проводил
подобные  совещания. Сотни раз.  И  всегда добивался хоть  какого-то нужного
результата. Самые  разные люди вынуждены  были уступить,  в чем-то  пойти на
компромисс. Я им не давал иного выхода. А тут - за обещаниями, за улыбками -
вот эта  тишина.  Похоже, ни одна из  сторон не  считает себя виноватой. Нет
поля для компромисса. Нет конкретных уступок ни с той ни с другой стороны.
   Чубайс и Немцов решили действовать на опережение.
   4 ноября они приехали ко мне в Горки.
   Начал   Чубайс:   "Борис   Николаевич,   готовится  мощный   накат   на
правительство.  Это  будет большой политический  кризис". -  "Я знаю". - "По
этому поводу мы к вам  и  пришли.  Все нити кризиса в  руках Березовского  и
Гусинского.  Информационную войну надо кончать. Если вы уберете Березовского
из Совета безопасности, он моментально потеряет свой вес, его  мнение никого
не будет интересовать, конфликт закончится".
   Я смотрел на них и  вспоминал, как всего  год  назад Анатолий Борисович
приходил  ко  мне  и   убеждал  в   том,  что  Березовского  надо  назначить
заместителем секретаря  Совета  безопасности. Он говорил,  как  важно  таких
умных, пусть даже и сложных, неординарных людей, как Березовский, приглашать
работать во власть. Я тогда с ним согласился.
   И  что произошло за  год? Березовский поглупел?  Или во  власти уже  не
нужны  умные люди?  Вопросы бессмысленные. Не стал  я напоминать Чубайсу тот
наш разговор. Я понимал, что он сам его хорошо помнит.
   А вице-премьеры  продолжали убеждать меня, что Березовского  необходимо
увольнять из Совбеза. Человек, который путает  бизнес  с политикой, не может
занимать  эту  должность.  Приводили  примеры,  говорили,  что   Березовский
подрывает авторитет власти в стране. Это недопустимо.
   На эту  встречу я вызвал  и  Юмашева.  Он тоже внимательно  слушал,  не
спорил. Потом упрямо  сказал, что  сейчас против отставки,  поскольку это не
успокоит, а еще больше обострит конфликт.
   Я помедлил.
   "Ваша позиция ясна, Валентин Борисович. Спасибо. Готовьте указ".
   Почему тогда, в  ноябре, я  уволил Березовского?  Объяснить свои мотивы
будет, наверное, сложнее, чем кажется на первый взгляд.
   ... Я  никогда  не  любил  и не люблю  Бориса Абрамовича. Не  любил  за
самоуверенный  тон,  за  скандальную  репутацию,  за то, что ему приписывают
особое влияние  на Кремль, которого  никогда  не было.  Не любил,  но всегда
стремился  держать  его  где-то  рядом,  чтобы...   не  потерять.  Парадокс?
Наверное,  да. Но  для  того, кто профессионально  занимается политикой  или
управлением,  -  нет.  Мы,  представители  этой профессии,  порой  вынуждены
использовать людей, к  которым не испытываем особо теплых  чувств. Вынуждены
использовать их  талант,  профессиональные и деловые качества. Так было  и с
Борисом Абрамовичем.
   Да,  Березовский  -  несомненный  союзник.  Причем давний,  проверенный
союзник президента и демократических реформ вообще. Но союзник тяжелый...
   Как он сам сказал в телеинтервью: "Я видел Ельцина всего несколько  раз
в  жизни".  И  это  правда,  несколько  беглых  встреч,  несколько  коротких
разговоров, всегда  официальных. При этом Березовский в  глазах людей -  моя
вечная тень. За любым действием Кремля всегда видят "руку Березовского". Что
бы я  ни сделал, кого  бы ни назначил или ни  снял, всегда говорят одно и то
же: Березовский! Кто создает  этот таинственный ореол, эту репутацию "серого
кардинала"? Он же сам и создает...
   Да, я  знаю, что в  своем клубе в офисе "ЛогоВАЗа" Березовский собирает
влиятельных  людей,  руководителей  средств  массовой информации, политиков,
банкиров. Разговор  всегда  интересный, мыслит Борис  Абрамович  неожиданно,
хлестко -  дай Бог каждому. В  этих  кулуарах  рождаются смелые идеи, как бы
каждый раз  заново расставляются фигуры на политической доске. Наверное, это
создает определенный  имидж, прибавляет авторитет и вес его  словам. Но ведь
на этом все и заканчивается! Нет механизмов, посредством которых Березовский
мог бы оказывать влияние на президента.
   Но стоит  ситуации обостриться, как  Борис Абрамович уже на телеэкране:
"я лично резко  против... я  считаю...  я  уверен... "  Каждый  раз эфирного
времени  ему  дают  немало. И  народ думает:  так вот  кто у  нас  управляет
страной!
   Словом, Чубайс и Немцов дали мне повод избавиться от надоевшей порядком
"тени" - Березовского.
   И вместе с тем было  такое чувство, что Чубайс кладет голову под топор.
Интуиция  не обманула -  до  новой атаки на  правительство младореформаторов
оставались считанные дни.
   Реакция  Березовского и  Гусинского не заставила себя  долго ждать.  Их
сильные информационные команды на  ОРТ и НТВ  сделали все,  чтобы  в  глазах
общества  Анатолий Борисович оказался с  ярлыком  плута  и проходимца.  Лишь
немногие в стране  знали,  что в реальности Чубайс пострадал только  за свои
принципы,  которые отстаивал с энергией и убежденностью, достойными  "самого
либерального большевика".
   События  развивались  быстро.  Информация  о  не написанной  еще  книге
"Приватизация в  России" легла  на  стол  министру внутренних  дел  Анатолию
Куликову. Копия  договора  на  книгу  спокойно  лежала в  издательском  доме
"Сегодня". Ее авторы - Чубайс, Бойко, Мостовой и Казаков (первый заместитель
главы администрации) - должны были  получить в качестве гонорара по 90 тысяч
долларов.  Пресса кричала:  взятка,  подкуп! Казакова  я потребовал  уволить
сразу. Потом пришла очередь всех остальных.
   Анатолий Борисович написал мне письмо,  суть которого была  в  том, что
книга вполне реальная (и она действительно через некоторое время появилась в
книжных магазинах), договор составлен  по закону. Но он все же  считает себя
виноватым: не  подумал о реакции общества на высокий гонорар. Принял на себя
моральную ответственность за случившееся. Письменная форма, выбранная им для
общения,  не  была  случайной. Наши  встречи с  Чубайсом  стали  происходить
значительно реже.
   "Книжный   скандал"   был  тяжелейшим  ударом.  И  для  меня,   и   для
правительства.
   По сути дела, разом ушла вся чубайсовская команда - и из  Администрации
Президента, и  из  Белого дома. Чубайс лишился поста министра  финансов.  Но
остался  вице-премьером. Немцов  был  уволен  с  поста  министра  топлива  и
энергетики, тоже сохранив за собой пост вице-премьера.
   ... В  этот момент произошло незаметное на общем  фоне  событие: Сергей
Кириенко, недавно  приехавший из Нижнего Новгорода,  был назначен  министром
топлива и энергетики вместо Бориса Немцова.
   А  мне  настала  пора  задуматься   о   политическом  явлении,  которое
называлось "Анатолий Чубайс".
   ... Он фантастически, за считанные  дни, недели, месяцы, умел  наживать
себе  непримиримых  врагов.  Невозможно  было это объяснить рационально - ни
чертами  характера, ни  его участием  в приватизации, которая была для всего
постсоветского общества буквально как красная тряпка. Дальнейшая его карьера
показала,  что,  каким бы мирным делом Чубайс ни занимался  (электричеством,
например), он везде сумеет ввязаться в драку. Но вот парадокс: именно за это
Чубайса и уважали. Ненавидели, боялись - и все-таки уважали. Его "полоскали"
со  всех  флангов - он был самой желанной мишенью и для  коммунистов,  и для
либеральных журналистов, и для какой-то части интеллигенции, и для некоторых
бизнесменов. Но в этом напоре, в этой его одержимости своими идеями была для
меня и... притягательность.  Я никогда не  мог  забыть,  какая абсолютная  и
отчасти  зловещая тишина воцарялась  в зале заседаний во  время  выступлений
Чубайса. По  себе знаю: политик не может быть удобен для всех, не может быть
благостно принят  всеми. Если  это политик настоящий,  крупный  - он  всегда
вызывает чью-то отчаянную  ярость. Чубайс легко  совмещал в  себе и взрослый
напор, и  юношескую энергию. Я смотрел на  него,  и мне  казалось, что он не
просто одиозный "рыжий", набивший всем и вся оскомину либеральный экономист.
Он  -  представитель  того  поколения,  которое придет  после  меня.  Придет
обязательно.
   Всю осень и  зиму 1997/98 года  Виктор Степанович  при встречах говорил
мне: "Что-то  случилось  с  Чубайсом, Борис Николаевич.  Это какой-то другой
человек. Нетерпимый, ничего не желает слушать. Работать стало  очень сложно.
Это он у вас в Кремле стал таким. У меня в правительстве он таким не был".
   Я  еще  и  еще  раз  пытался  проанализировать  эти  слова, понять, что
происходит с правительством. Мысли были совсем невеселые.
   Связка Черномырдин-Чубайс,  на  которую  я  так рассчитывал, трещала по
всем