,  по
опыту, Гельмут Коль всегда был нашим  неформальным лидером. В его отсутствие
старшинство естественным путем перешло ко мне.
   Когда-то очень  давно  он пошутил:  "Не  бойся, Борис,  если проиграешь
выборы, я  тебя устрою  работать  в  Германии, я знаю,  что  у  тебя  диплом
строителя".
   ... И вот  прошло время. Мы  с Гельмутом  построили все, что смогли,  в
своей жизни.  И мне очень  хочется, чтобы наша общая постройка  -  отношения
наших стран - никогда не развалилась, стояла прочно, веками.
   Надеюсь, что мой диплом действительно в этом помог.



РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

   Я вхожу в свой кабинет. Несколько шагов - и я за столом.
   Этот стол  я  знаю  как свои пять  пальцев,  как  выученное еще в школе
стихотворение.
   На столе лежат папки. Красные, белые, зеленые. Они лежат в определенном
порядке, который установлен  долгой практикой. Если сдвинуть их или поменять
местами - во мне что-то произойдет, я  знаю это точно. Как минимум я испытаю
безотчетное раздражение или тревогу.
   Слева от  стола  -  президентский  пульт  связи.  С этого пульта я могу
связаться с любым руководителем, да что там, с любым человеком в стране.
   ... Самые важные - красные папки. Это документы, которые  нужно  срочно
прочесть.
   Или подписать.
   Тонкая стопка моих сегодняшних решений. Немедленных. Безотлагательных.
   Она лежит  по центру, чуть справа от меня. Прежде всего в  ней - указы.
Письма в  официальные органы (например, в  Думу или  Совет Федерации). Вышел
указ из папки - и состоялась отставка или
   назначение.  Не вышел  -  решение не принято.  Этих указов  ждут  порой
несколько  человек.  Порой  - вся  страна. Так  или  иначе,  содержимое этих
красных   папок   уже  завтра  окажется  в  программе   новостей.  Возможно,
национальных, а возможно, и мировых. Но  моя работа - это не только отставки
и назначения. Не только публичные выступления и визиты. В этой главе  я хочу
рассказать, из чего складывается незаметная, будничная сторона этой работы.
   К содержанию красных папок я еще вернусь. Но одно я знаю точно: то, что
лежит в них сегодня, завтра становится итогом, вехой, главным событием. Если
в папке оказалось невнятное, непродуманное решение, значит, что-то не так во
всей системе. В механизме принятия решения. Что-то не так во мне.
   Справа от красных - белые папки.
   В  них  вся  жизнь  государства.  Государства,  как определенной,  если
хотите, машины, со своим режимом управления,  со  своим двигателем и ходовой
частью.
   По  этим белым папкам  можно понять, как работает эта машина. Не стучит
ли двигатель. Не отваливаются ли колеса.
   В них - документы различных ведомств, министерств, ждущие согласования.
Это не мои  решения, не мои  приказы,  не моя  прямая ответственность. Но за
каждой  строкой  -  сложнейшие   взаимосвязи  государственного   управления.
Секретный доклад или просьба руководителя правительства, отчеты Министерства
обороны или ФСБ,  финансирование государственных программ -  тут  может быть
многое,  что   остается  за  кадром  политических  новостей.  Но  именно  из
документов этих  белых  папок,  порой  тихо  проходящих  мимо  общественного
внимания, и состоит реальная жизнь огромного государства.
   На каждом таком документе - моя виза, мое поручение.
   Зеленые  папки.  Как правило,  это  законы.  Законы, регулирующие жизнь
граждан. Подпись президента  под  законом - и он становится нормой для всех.
На долгие годы вперед.  Возможно, на десятилетия. Дать им жизнь или наложить
вето?
   И принимая решения по документам из зеленых папок, я призываю на помощь
весь свой человеческий опыт, свое понимание нашего времени. Порой это бывает
гораздо труднее, чем принять какое-то политическое или кадровое решение.
   Вот судьба лишь одной зеленой папки.
   22  июля 97-го года я подписал  обращение к гражданам России в  связи с
отклонением  Федерального   закона  "О   свободе   совести   и   религиозных
объединениях".
   "Это  было  тяжелое  решение, - написал  я  в своем  обращении. - Закон
поддержали 370 депутатов Государственной Думы,  Русская православная церковь
и десять других религиозных организаций России".
   ... История  этого закона  такова. После  падения СССР  в новую  Россию
потоком хлынули  миссионеры  из  самых  разных  стран  мира. Среди них  были
мудрые, достойные люди,  но были и коммерсанты от религии, были и те, кто не
останавливался ни  перед чем, лишь  бы завладеть юными,  неокрепшими душами.
Религиозные секты заполонили  залы пустующих кинотеатров и дворцов культуры.
Псевдомиссионеры  вербовали  восторженных  поклонников  среди   студентов  и
старших школьников, порой
   тоталитарные  секты  становились причиной многих человеческих трагедий:
люди бросали свои семьи, работу, учебу, дети уходили от родителей  "в бега",
начинали бродяжничать. Это был колоссальный ущерб для их духовного развития,
для их  психики. Я знал о подобных  случаях. Знал,  что православная церковь
апеллирует к правительству,  указывая  на такие  полукриминальные или просто
криминальные    эпизоды,   и   ставит   вопрос   о   серьезном   ограничении
конституционных положений о свободе совести.
   Закон, принятый Думой, вводил жесткие ограничения на пути возникновения
новых   религиозных   объединений.   Ограничения   такие,  что,   по   сути,
устанавливался запрет на появление в России новых конфессий.
   После  принятия закона  в обществе разгорелась ожесточенная  дискуссия.
Интеллигенция,  правые партии, либералы  требовали от президента  отклонения
закона как противоречащего основополагающей
   норме цивилизованного права - свободе совести. Папа  римский, президент
Клинтон,  лидеры мировых конфессий, парламентарии практически всех  стран, в
конце концов, мои помощники считали, что я обязан  наложить вето на принятый
Думой закон.
   А  с другой стороны,  вот  что  писал мне  патриарх Всея  Руси  Алексий
Второй: "Закон совершенно справедливо различает  религиозные объединения  по
степени их  присутствия в  России,  по численности  их последователей  и  по
времени  их образования.  Он  создает серьезные  предпосылки  для ограждения
личности    и    общества     от    разрушительной    псевдорелигиозной    и
псевдомиссионерской  деятельности,  наносящей  очевидный  вред  духовному  и
физическому  здоровью  человека, национальной  самобытности  нашего  народа,
стабильности и гражданскому миру в России".
   Такова была позиция нашей церкви.
   ... Тончайший,  сложнейший  вопрос  о  духовной  свободе человека.  Да,
использовать эту  свободу  во вред - действительно легко. Многие десятилетия
наши  люди насильственно были лишены религии,  и  вот теперь тысячи, десятки
тысяч новообращенных,  плохо  понимая  традиции  своей страны, отличия одной
конфессии от другой,  рванулись  в заоблачную высь личного спасения. Русская
православная   церковь  говорит:  нечестно  использовать  их  наивность,  их
безграмотность  в  религиозных  вопросах,  как  делают  это  сейчас  заезжие
проповедники.  Надо  поставить   хоть  какой-то  заслон   этой   безудержной
эксплуатации нашего российского легковерия.
   Права ли наша церковь? Да, права.
   Но ведь Российская  Конституция - не формальный документ. В  ее статьях
отражена вся глубина взаимоотношений человека и общества.
   Имеет ли  право государство вмешиваться и диктовать, во  что верить, во
что не  верить?  Нет,  не имеет. В кого  мы  превращаем  таким образом наших
граждан? В послушных овец?
   Право меньшинства должно быть  четко  закреплено  в Конституции.  Право
быть несогласным, право находиться в оппозиции,  право выражать свое мнение.
В том числе и право быть не такими, как все.
   Пусть в  нашей стране  всего  лишь  несколько тысяч католиков.  Но если
новый закон создает реальные препятствия для их духовной жизни - такой закон
я  подписывать  не  могу. Я прекрасно помнил, как  в советское время жестоко
преследовались  сектанты, как легко было  ходящему не в обычную церковь, а в
молельный дом стать объектом преследования КГБ.  Неужели мы  и сейчас  будем
продолжать эту практику? Нет и еще раз нет.
   Что делать  мне? Подпишу закон  - от нас отвернется весь цивилизованный
мир, мы опять окажемся в политической изоляции. Отклоню - сильнейший удар по
Русской   православной   церкви,   по  традиционным,   небогатым  российским
конфессиям. Западные религиозные  объединения,  за которыми  стоят миллиарды
долларов и которые немедленно, на законных основаниях, рванутся в страну, их
просто уничтожат.
   Решение я  нашел там,  где оно обычно и находится, - посередине.  Да, я
отклоню закон. Но вместе  с отклонением я внесу в него поправки. В поправках
будет  отражена  суть  предложений  русской  церкви  и  других  традиционных
конфессий - псевдорелигии и псевдомиссионеры не смогут растлевать неокрепшие
души людей.
   Я  отклонил  закон  в том  виде,  в  каком он  был  принят  Федеральным
Собранием.  Направил   в   Совет  Федерации  и  Государственную  Думу   свои
предложения по совершенствованию закона.  И ислам, и  буддизм, и иудаизм,  и
другие традиционные  для  нашей страны  религии,  и  представительства самых
разных мировых церквей должны иметь в законе  четкую  опору, государственные
гарантии.
   Вскоре закон был принят с президентскими поправками.
   Так завершилась эта эпопея летом 1997 года.
   Зеленая папка с прошениями о помиловании  - самая трудная для меня. Как
решать вопрос  о жизни и смерти?  Как одним росчерком пера определить участь
человека, о которой, по большому счету, знает только Бог?
   ...Комиссия  по  помилованию  при  Президенте России  под  руководством
известного писателя Анатолия Приставкина заседала раз в  неделю. По  каждому
случаю  эксперты  - юристы, психологи - выносили  свой  вердикт. После этого
заключение комиссии попадало мне на стол.
   Это были страшные, леденящие душу документы. Порой именно в их сухости,
в спокойном перечислении был весь ужас.
   Гражданин  Б.,  1971  года  рождения,  имеет  мать,  ранее не  судим...
Приговорен  к  смертной казни  за убийство  из  автомата  начальника караула
лейтенанта П. и причинение тяжких телесных повреждений рядовому Д.
   Я  помнил  этот  эпизод.  Эту  историю.  Солдат,  расстрелявший  своего
начальника.  Совсем  молодой  парень. Да,  виновен,  лишил  жизни  человека,
молодого офицера, к тому же наверняка отца, главу семьи.  Но кто  знает, что
там произошло, в его психике? Не выдержал испытаний? Сорвался?  Какой надлом
произошел  в  этой  неокрепшей душе? Я  согласен  с аргументами  комиссии  -
помиловать. Тем  более что амнистии по таким статьям у нас  не бывает, а ему
теперь предстоит отбыть наказание сроком пятнадцать лет.
   Гражданин М., 1973 года рождения, холост, ранее не судим,  приговорен к
смертной казни за изнасилование и убийство девушки, а также за изнасилование
трех малолетних.
   Я очень долго  колебался.  Казалось, что оставлять жизнь такому зверю -
нельзя.  И все  же  внял  доводам  комиссии.  Смертная  казнь была  заменена
двадцатью  пятью годами лишения свободы. И после этого было установлено, что
убийство и изнасилование девушки было совершено не им. Это выяснилось в ходе
расследования другого  уголовного дела,  когда поступило заявление о явке  с
повинной  от  гражданина  К.  По  другим  преступлениям  наказание  М.  было
определено - 15 лет лишения свободы.
   Правосудие не может быть ограниченным. Выборочным. Да, за изнасилование
детей,  я  считаю,  надо  карать  жестоко. Однако несколько  лет  назад  под
давлением Совета Европы мы ввели мораторий на  смертную  казнь. Очень многие
были по-человечески против этой меры.  Потому что не могут такие  чудовищные
преступления  оставаться безнаказанными.  Следователи и  суды,  прокуроры  и
общественное мнение по  понятным причинам абсолютно безжалостны  к маньякам,
преступникам с  подобными отклонениями в психике,  ведь их деяния  - жуткие,
леденящие  кровь. Но вспомним  историю самого жестокого маньяка  - Чикатило.
Сколько  безвинных  подозреваемых   было   осуждено,   прежде   чем  поймали
ростовского "потрошителя".
   Опираться только на мнения специалистов, на заключения экспертов - тоже
нельзя. Еще и на свою совесть, на свое разумение. Может, моя бессонница, мои
тревожные, невеселые ночи наедине с собой - родом из этой зеленой папки?
   Тяжело.  Уговариваю себя, что раскаяние этим людям еще может помочь. Но
иногда рука словно сама тянется к перу: в помиловании отказать.
   Каждый должен нести свою меру ответственности. Каждый.
   Но человек мог  попасть под расстрел за не совершенное им преступление.
Да,  возможно,   жуткий  человек,  возможно,  страшный.  Но  не  совершавший
убийства!  Для меня это  еще одно доказательство того, насколько совершенной
обязана быть судебная система. И насколько это тяжелый, необратимый приговор
- смертная  казнь. Если  допущена  ошибка,  ее уже  не  исправить,  на нашей
совести - жизнь.
   А  вот еще  одна папка  - в ней совсем другие  истории,  совсем  другая
жизнь.  Наградные представления 97-го года.  Любимые мои документы...  Хотя,
казалось бы, подпись под ними не требует размышлений, моей работы. Почему же
тогда любимые? Это  очень важно  - сознавать, что в государстве живут  такие
люди.
   Вот наугад несколько наградных листов. Писатель Виктор Астафьев - орден
"За  заслуги  перед   Отечеством"  II  степени.  (Орден  "За  заслуги  перед
Отечеством" I степени -  государственная реликвия, хранится  в  единственном
экземпляре.)  Живет в  деревне  Овсянка под Красноярском, там у себя  создал
деревенскую библиотеку.  Наш  сегодняшний  Лев  Толстой.  Меня  лично  такая
аналогия не смущает.
   Академик  Басов. Один  из  изобретателей  лазера.  Нобелевский лауреат.
Легенда нашей науки! Орден "За заслуги перед Отечеством" II степени.
   Конструктор   Калашников.  Михаила  Тимофеевича,   современного  Левшу,
создателя уникального русского  автомата, страна наградила высшим российским
орденом - Андрея Первозванного.
   Вроде бы простое дело - награды.  Что тут сложного - взять и подписать.
Но...
   Я считал и считаю, что в любом деле,  даже  самом спокойном, есть повод
для  неожиданного решения. Вот история с присуждением Государственной премии
создателям фильма "Белое солнце  пустыни". Приближался 25-летний юбилей этой
замечательной картины. Но коллеги-кинематографисты посчитали: если страна  и
ее руководство вовремя не оценили  создателей фильма, наверстывать упущенное
поздно. Награждение задним числом будет нелепым. Странным.
   Но  я пошел  напролом. Я был абсолютно убежден  в своей  правоте.  Если
такой - любимый, народный  -  фильм не  наградить  Государственной  премией,
тогда  зачем  вообще нужны премии?! Когда-то  фильм  был лишен  наград из-за
слишком "легкомысленного" отношения к революционной теме. А теперь за что?
   Наверное, это был тот редкий случай,  когда я про себя подумал: хорошо,
что я президент.
   ... И  своим указом ввел  дополнительную премию. Специально для  фильма
"Белое солнце пустыни". Лауреатами  Государственной премии за 1997 год стали
режиссер Владимир Мотыль, актеры Анатолий Кузнецов, Спартак Мишулин и другие
замечательные  мастера, подарившие нам блестящую картину. Очень приятно было
пожать руку Владимиру Яковлевичу  Мотылю  в Георгиевском  зале Кремля.  И не
было за державу обидно. Напротив, приятно было за державу.
   ... Правда, бывало с наградами и по-другому.
   Приближалось   80-летие   Александра  Исаевича   Солженицына,  великого
русского писателя, изгнанного из страны в 70-х годах и вернувшегося домой, в
Россию,  совсем  недавно.  Юбилей  писателя  должен  был  широко  отмечаться
российской   общественностью.  Для  меня  было  ясно,  что  жизнь,  прожитая
Солженицыным, - это настоящий гражданский подвиг, и Россия  должна наградить
писателя своим высшим орденом - Андрея Первозванного.
   В  то же  время  интуиция  подсказывала:  не  все будет  так  просто  с
Александром Исаевичем.  Он привык  быть  в  оппозиции. И несмотря на то  что
вернулся на Родину, по-прежнему настороженно и очень критически относится ко
всему, что здесь происходит.
   ...  И  тут действительно мне на стол ложится записка  моих советников,
занимающихся  вопросами культуры.  В  записке  они  сообщают, что  Александр
Солженицын в случае присвоения ему ордена скорее всего откажется от него.
   Помню, я даже слегка растерялся.
   Действительно, что делать?
   Вроде бы, без всяких  сомнений, необходимо награждать писателя. Но ведь
в случае его отказа возникнет очень неловкая ситуация. Как после этого будут
себя  чувствовать другие выдающиеся люди России, которым уже был вручен этот
орден или будет вручен? И  если  точно известно, что он  откажется,  надо ли
тогда искусственно  создавать шум, ажиотаж,  некое общественное событие? Раз
не хочет Александр Исаевич принимать орден, может быть, и не награждать его?
   Но что-то говорило мне: нет, неправильно это, несправедливо. Да, сейчас
писатель   настроен  жестко,  многие   вещи  в  окружающей  действительности
воспринимает  вот так:  на эмоциях, на обидах. Это его  характер. Но  именно
этот характер помог  ему пережить  все несправедливости,  все тяготы  жизни,
выпавшие на его  долю! Может быть, пройдут годы  и он по-другому оценит этот
орден?
   Я  подписал  указ  о награждении  Александра  Исаевича  орденом  Андрея
Первозванного.  И вместе  с  указом  написал ему  личное письмо,  в  котором
говорил о том,  что эту награду присудил  ему не я лично,  это награда -  от
всех благодарных граждан России.
   ...Я очень  надеюсь,  пройдет время,  и Александр Исаевич  изменит свое
решение. Но даже если этого не случится, уверен, что поступил правильно.
   Возвращаюсь к красным папкам.
   Все ли важнейшие документы попадают  в них?  И  что  происходит дальше,
после того как документ подписан?
   Заведующий  президентской  канцелярией Валерий Павлович Семенченко, как
правило, никогда не выпускал из рук документы "особой важности", "совершенно
секретные" или "конфиденциальные". Все эти  грифы означали для него одно: из
рук в руки. Семенченко входит, держа  в руках пакет, докладывает его суть, и
я внимательно читаю. Если нужно - подписываю. (Дело в том, что эти документы
не должны открыто лежать на столе, даже на моем, президентском.) После  чего
Семенченко  удаляется  в приемную  и  посылает "фельда" (курьера фельдсвязи)
адресату, предварительно  оповестив  его  по  телефону  закрытой связи.  Как
правило,  это  закрытые  отчеты  разведки, справки о новых видах вооружений,
доклады об острых ситуациях, возникших в связи с международной деятельностью
государства.
   Валерий Семенченко со мной еще с Московского  горкома партии. Оттуда он
был изгнан  за  близость к  опальному  первому секретарю. Так что  пострадал
из-за  меня.  В 1990  году  я  позвал Валерия  Павловича  разгребать  завалы
документов  и  писем,  оставшиеся  от  коммунистического  Верховного  Совета
России.
   Именно он в конце рабочего дня складывает  папки в  мой, президентский,
сейф  и опечатывает его своей личной  печатью. Именно он бдительно следит за
документами, которые  лежат на моем столе. Любая моя  пометка  или резолюция
мгновенно  доносится до тех, кому  она предназначена. И так  десять лет. Без
единого  промаха,  задержки, оплошности. Семенченко  - человек  безотказный,
порядочный,  верный. И очень добросовестный. Именно  то,  что  требуется  от
человека на этом месте.
   После того как срочная почта подписана, завизированы документы из белых
и зеленых папок, Семенченко уходит.
   Я  вызываю  руководителя  кремлевского протокола Владимира  Николаевича
Шевченко.
   Мы обсуждаем с ним график моего текущего рабочего дня.
   Среда, 3 сентября
   10.00. Запись радиообращения (к этой строчке плана я еще вернусь).
   10.45. Церемония проводов Р. Херцога, президента ФРГ.
   11.35. Телефонный разговор с Леонидом Кучмой.
   11.45. Помощник по юридическим вопросам Краснов.
   12.00. Министр внут