принимал  резолюцию за  резолюцией. Думские  коммунисты вели
активные  переговоры с Милошевичем о  создании  военно-стратегического союза
двух государств. Началась вербовка добровольцев для войны на стороне сербов.
Политики всех мастей пытались набрать очки на косовском конфликте. Например,
мэр   Москвы  Юрий  Лужков   прямо  высказывал  поддержку   демонстрантам  у
посольства.  Милиция   в   большей   степени  охраняла   не  посольство,   а
демонстрантов.
   И хотя  далеко  не  все общество занимало  в  те  дни столь  же яростно
антинатовскую позицию, как красные депутаты  в Думе, но в целом настроение у
россиян  было  и  вправду  крайне  тревожным,  напряженным.  Люди  принимали
югославскую трагедию очень близко к сердцу.
   Россиян волновала не только судьба сербов и Сербии. В каждой российской
семье  есть  фронтовики, есть  "дети войны",  то  есть дети, оставшиеся  без
отцов.  Та война  для  нас  очень  близка,  так  уж  мы  воспитаны,  что  не
воспринимаем ее далекой историей.
   Поэтому любое  обострение  в Европе ощущаем как самый тревожный сигнал.
Агрессия НАТО, какими бы  благородными причинами она  ни обосновывалась, для
россиян психологически стала настоящим потрясением.
   В  Белграде  выступали  наши  артисты,  газеты  и  журналы  были  полны
антиамериканских статей.
   За  несколько  лет  после 1991  года наше общество действительно  стало
другим.  Новые отношения,  новые  ценности - демократические, порой наивно и
безоглядно  западнические  -  незаметно  входили в быт и образ жизни каждого
россиянина.   Не   все   это   приняли   сразу,   не   все   были   довольны
взаимопроникновением  культур, идеологий, экономик,  политических и духовных
систем.  Но постепенно  ценой  больших  усилий  наш народ  начал  понимать и
принимать этот совершенно новый и непривычный для нас мир.
   И вот из-за югославской войны в течение нескольких недель все это могло
быть разрушено, окончательно и бесповоротно.
   Примириться с этим я не мог.
   Как я уже говорил, действовал по двум направлениям: давление на  НАТО и
давление на Милошевича.  Нужно было остановить эту войну -  во  что бы то ни
стало.
   Между  тем  расчет  натовских  стратегов  и  политиков  явно  срывался.
Югославский народ  консолидировался перед лицом внешнего  врага. Югославская
армия, не  имевшая  прикрытия с воздуха,  но  вполне боеспособная  на земле,
готова была  к вторжению сухопутных войск, могла  упорно  сражаться на своей
территории.
   Россия  активно  искала  мирный  выход  из  кризиса.  14  апреля  своим
представителем по урегулированию  ситуации  в  Югославии  я назначил Виктора
Степановича  Черномырдина. Он  провел  много десятков часов с  Милошевичем -
наедине и вместе с финским президентом Мартти Ахтисаари.
   Мой  выбор  Черномырдина  был,  естественно, не  случаен. Было  сильное
давление со стороны профессионалов-мидовцев, которые считали, что для такого
рода переговоров необходим дипломат со  стажем, высокого  ранга, может быть,
замминистра  иностранных  дел.  Другие, напротив,  говорили,  что  в связи с
обострением  отношений   с   Западом  возглавить  российскую  миссию  должен
известный  политик,  которого  там  уважают.  Например,  активно  советовали
назначить   Гайдара,   который  долго  жил  в  Югославии  вместе  с   отцом,
корреспондентом "Правды". После долгих размышлений я остановил свой выбор на
Черномырдине.
   Я доверил Виктору  Степановичу очень трудную миссию. Пожалуй,  никакому
другому  политику я бы  в тот  момент ее доверить не мог. У Черномырдина был
огромный  вес  и авторитет  как  в  Югославии,  так и  на Западе,  в  глазах
американской  политической  элиты.  Это  уникальное   сочетание  давало  ему
возможность  строить переговорную  линию свободно,  ориентируясь  только  на
конечный результат: скорейшее прекращение военных действий.
   Именно здесь Черномырдин проявил свои лучшие качества, качества старого
политического  бойца:  выдержанность,  гибкость,  твердую  волю к  разумному
компромиссу.
   22 апреля мне позвонил  Тони Блэр. Это был уже  не первый наш разговор.
Мы созванивались в  третий  или  четвертый  раз  с  начала  кризиса.  У  нас
состоялась беседа, которая тоже очень показательна для тех дней.
   Вот выдержки из стенограммы моего разговора с Тони Блэром. Я говорил:
   "Убежден, что НАТО делает большую ошибку, продолжая бомбить югославские
территории.   Последствия   были  неверно  просчитаны.  Вместо  давления  на
Милошевича  вы  укрепили его позиции.  Вместо  решения гуманитарной проблемы
сегодня  мы   имеем  дело  с  подлинной   гуманитарной  катастрофой.  Вместо
переговорного процесса,  для запуска которого Лондон сделал немало, мы имеем
откат к военной конфронтации.  Нас  тревожат  сообщения о  планах проведения
наземной операции альянса в Косово. Скажу прямо: это путь в пропасть.
   ...Тони,  призываю  тебя:   найди   силы  остановить  безумие.   Это  -
европейская, а может быть,  и мировая война. Милошевич не капитулирует. Если
будут  прекращены  бомбежки, откроется  путь  к восстановлению переговорного
процесса  между сербами  и  албанцами,  Югославией  и  НАТО, включая  США  и
Великобританию.
   Опомнитесь сейчас, ибо завтра будет поздно. Отвечать за все, что  может
произойти,  будет тот,  кто  без согласования  с  Советом  Безопасности  ООН
развязал эту войну".
   Специально привожу здесь  эту длинную цитату целиком. За время, которое
прошло после  нашего разговора  с Клинтоном,  ситуация ушла  далеко  вперед.
Стало  ясно,  что  бомбежки ничего не  дадут. Но позиция НАТО  не претерпела
никаких изменений. Блэр слово  в  слово повторял мне все то  же самое, что и
Клинтон  месяц назад:  мы  прилагали максимальные усилия  на  переговорах  в
Рамбуйе, чтобы найти политическое,  мирное решение этой проблемы. Но то, что
Милошевич  сделал  с беженцами, действия  с  его  ведома сербских  военных и
полиции мы не можем позволить с моральной точки зрения...
   Я спросил: а бомбежка колонны беженцев, в которой находились и албанцы,
и сербы, - что, тоже морально оправданна?
   Блэр  ушел  от ответа. В  конце разговора  пожелал  успеха  переговорам
Черномырдина с Милошевичем.
   ...Переговоры топтались на месте. Бомбардировки продолжались. Югославия
постепенно  превращалась  в  руины  - в  страну без электростанций,  мостов,
промышленности, без  административных  объектов,  без дорог,  без  топлива и
продуктов питания. Ежедневно пилоты НАТО делали  до тысячи самолето-вылетов.
Перед  ними  ставилась  конкретная цель:  разрушить  экономику страны. Чужой
страны.
   13 мая ко мне в Москву со срочным визитом приехал президент Франции Жак
Ширак.
   "Вы продолжаете безжалостные бомбардировки Югославии, а России отводите
роль натовского спецкурьера  для  навязывания  ваших  ультиматумов Белграду.
Неужели не ясно, что вы бомбите не только Югославию? - спросил я его. - Хочу
тебе сказать откровенно и по-дружески, - продолжал я, - в эти игры мы играть
не можем и не будем. Мы требуем если не прекратить, то хотя бы приостановить
бомбардировки".
   Ширак сказал, что он  приехал в Москву говорить не только  о Косово. Он
напомнил  мне,  что  я  двигаю Россию  в  будущее, возвращаю ее в сообщество
наций, а вот Милошевич - это человек из прошлого, из плохого прошлого.
   ...Я внимательно слушал Жака.
   Разговор неожиданно принял совсем другой оборот.
   Ширак  дал  мне  понять,   что  среди  союзников  по  НАТО   существует
мировоззрение  США  и мировоззрение  Франции.  Видение США простое - мир под
руководством США в плане политики. Но Франция с этим не согласна. Он сказал,
что  не хочет, чтобы побеждала эта  плоская концепция однополярного мира. Но
дело в  том,  что  сегодня у  американцев есть  средства  для ведения  такой
политики.
   Жак в двух  словах  объяснил мне,  как в  последнее  время, буквально в
течение   последнего  года,  изменилась  обстановка  в  Европе  из-за  смены
правительств. Все  началось с Испании, потом появились Блэр, Шредер. Все они
неожиданно  поддержали  жесткий  американский  курс  - возможно,  в связи  с
внутриполитической конъюнктурой. По крайней мере так я понял мысль Ширака.
   Но,  продолжал  французский  президент, Франция  придерживается  другой
концепции,  концепции  многополярногомира.   Даже  наш  батальон   в  Косово
выполняет исключительно гуманитарную миссию, сказал он.
   В  конце  разговора Жак  неожиданно  решительно заявил,  что  я  должен
наконец определиться: я за Милошевича или против. У России, говорил он, есть
всего  два  пути:  остаться  в стороне  и  стать  маргиналом или  входить  в
современный  мир   под   твоим   руководством.  Россия   должна   утверждать
общечеловеческие, демократические принципы.
   Все правильно, думал я. Только  как мне  утверждать эти демократические
принципы под грохот косовских бомбежек?
   Виктор Степанович пять  раз  встречался с Милошевичем. Четыре раза один
на  один. Порой  переговоры велись по  девять часов  подряд,  без  перерыва.
Черномырдин  рассказывал  мне,  что в  самые тупиковые  моменты  переговоров
спрашивал Милошевича  напрямую:  неужели ты считаешь,  что  сможешь выиграть
войну?
   Милошевич  отвечал: нет,  но мы  и не  проиграем. Нас 400 лет не  могли
покорить. Пусть сейчас попробуют. Пусть только  попробуют сунуться! Наземная
операция обязательно провалится.
   У  Милошевича  были  свои  причины для  уверенности в провале  наземной
операции НАТО.  Югославская армия,  обстрелянная и боеспособная, была готова
воевать. Югославский  народ был  готов сплотиться  вокруг Милошевича. Больше
того,  Милошевич  порой  прямо  просил  Черномырдина  вести переговоры таким
образом, чтобы наземная операция началась как можно быстрее!
   Примерно  через месяц позиция Милошевича изменилась -  он  уже не хотел
эскалации конфликта, просил остановить войну. "Но побежденным все равно быть
не могу!" - заявлял он  Черномырдину.  Россия не могла равнодушно взирать на
то,   как   погибают  люди,  как   страдает  мирное  население.  Черномырдин
подталкивал  Милошевича  к  переговорам,  несмотря на  то  что тот  выдвигал
неприемлемые условия: требовал, например, чтобы вместо  войск НАТО в  Косово
были введены войска России, Украины, Индии, третьих стран.
   Свою  роль сыграл  здесь и проект вхождения Югославии  в союз России  и
Белоруссии,  который  активно  обсуждала  наша  Дума.  Идея  была  абсолютно
политиканская, агрессивная, да и нереальная. Тем  не  менее я пошел даже  на
то, что разрешил оперировать на переговорах этой конструкцией, чтобы усыпить
бдительность Милошевича.
   На самом же деле главной целью этой  работы Черномырдина было склонить,
заставить Милошевича вести с Западом мирные  переговоры.  Черномырдин жестко
давил на последнего коммунистического  лидера Европы, давая ему  понять, что
военной  поддержки от России не будет, а ресурсы  политической поддержки уже
исчерпаны.
   А от американцев Черномырдин добивался передачи политического механизма
урегулирования  кризиса  в  руки  ООН.  Вывода  НАТО  за  рамки политической
составляющей переговоров. Милошевич не мог принять капитуляцию ни от России,
ни  от НАТО. Виктор Степанович дважды летал в США, два часа вел переговоры с
Клинтоном,  четыре часа  -  с  Альбертом Гором. Восемь условий  капитуляции,
согласованных с Милошевичем, хотя и  в измененном виде,  попали в  резолюцию
ООН.  Капитуляция  перестала  быть  унизительной.  Она  была  оформлена  как
резолюция Совета Безопасности ООН.
   Милошевич  попросил время подумать, согласовать  документ со  Скупщиной
(югославским парламентом),  с военными. В результате документ был принят без
единой поправки.
   Черномырдин сделал все, что мог. Война была остановлена.
   И все это  при том,  что Милошевич вел  себя абсолютно беспринципно.  В
отношениях  с  Россией  его главной ставкой были  взрыв недовольства россиян
моей внешней политикой, раскол в  обществе, подталкивание нас к политической
и военной конфронтации с Западом.
   28 мая в ходе нового визита Черномырдина  в Белград югославская сторона
сообщила,   что   принимает  общие   принципы   косовского   урегулирования,
предложенные  "восьмеркой" (созыв министров  иностранных дел "восьмерки" для
специального обсуждения косовской проблемы).
   1-2 июня в Бонне Черномырдин,  Ахтисаари и Тэлботт договорились,  что в
Косово будет два международных присутствия - российское и НАТО.
   2-3 июня в Белграде состоялись переговоры  Черномырдина и  Ахтисаари  с
Милошевичем.  Власти  Югославии согласились с планом мирного урегулирования,
принятым  в  Бонне.  План  Черномырдина-Ахтисаари  состоял  из  10  пунктов.
Наиболее   важные  из  них  представляли  изначальные  требования   альянса,
выдвинутые  еще  до  начала  бомбардировок.   Возвращение   всех   беженцев,
размещение   международных  сил  сдерживания,  отвод  сербских   военных   и
полицейских частей  и урегулирование политического статуса Косово  на основе
соглашений, выработанных в Рамбуйе.
   По сути  дела,  Милошевич был  вынужден вернуться к  исходной точке. Он
потерял  еще  больше,  чем  предусматривалось  на  переговорах  в Рамбуйе. С
помощью войны  он добился единственной цели: убрал с политической сцены всех
своих  оппонентов  и  противников  внутри  страны.  Ценой разрухи  и  полной
международной изоляции.  Думаю,  это  один из  самых  циничных политиков,  с
которыми я когда-либо имел дело.
   И тем  не менее в  косовском конфликте  проявились  худшие политические
тенденции современной Европы: например, двойные стандарты. Утверждалось, что
права  человека   выше  прав  отдельного   государства.  Но,  нарушая  права
государства, вы  автоматически и грубо нарушаете права его граждан  - прежде
всего право на безопасность. В войне пострадали  тысячи югославских граждан.
На  какой  чаше весов взвесить  права  косовских  сербов  и права  косовских
албанцев?  Да, при Милошевиче албанцы подвергались жестоким репрессиям, были
вынуждены бежать из края. Теперь  то же самое происходит с  сербами. Разница
только одна: в первом случае репрессии проводила югославская армия, теперь -
Армия  освобождения Косово  (АОК).  Это к  вопросу об  эффективности военной
операции.
   И последнее. Ночью  4 июня я принимал  решение, согласиться ли с планом
военных по  переброске  колонны  десантников  в  приштинский  аэропорт.  Уже
подписаны все  документы. Существуют  договоренности:  миротворческие войска
одновременно занимают выделенные им позиции. Нужно ли?
   Я  долго сомневался. Слишком опасно. Да и зачем теперь  демонстрировать
смелость, махать кулаками после драки?
   И все-таки  в обстановке тотального неприятия нашей позиции европейским
общественным мнением я решил, что Россия обязана сделать завершающий жест.
   Пусть даже и не имеющий никакого военного значения.
   Дело было не в конкретных дипломатических победах  или поражениях. Дело
было  в том,  что мы  выиграли  главное -  Россия не дала  себя  победить  в
моральном плане. Не дала расколоть себя. Не дала втянуть в войну.
   Этот  жест моральной победы и был  продемонстрирован всей Европе, всему
миру под носом огромной военной группировки НАТО.
   Печальная  страница  новейшей истории  была  перевернута,  на Югославию
перестали падать ракеты и бомбы. Надолго ли?



ОТСТАВКА ПРИМАКОВА

   Где-то примерно  в  январе  1999-го фонд  "Общественное  мнение" провел
интересный  социологический  опрос: кто  из руководителей России в  XX  веке
оказал  наибольшее  влияние  на  судьбу  страны?  Результат  был  совершенно
обескураживающим.  На  первом месте Брежнев, на  втором  Сталин,  на третьем
Ленин.
   Я  попытался понять логику  отвечавших. Вряд ли  за  последнее время  в
мировоззрении    людей   произошел   такой   гигантский   откат   назад,   к
коммунистической идеологии.
   Дело было в другом - все это время, особенно в течение последнего года,
после  осеннего  кризиса  98-го,  в  обществе  нарастала  внутренняя  тяга к
стабильности, активное неприятие любых перемен.
   На  фоне  президента,  который  пытается  ускорить  реформы,  обостряет
политический  процесс,  премьер-министр   смотрелся  главным  фактором  этой
внешней стабильности и спокойствия. Отвечая тем самым на основной социальный
запрос масс: "Оставьте нас в покое!"
   ... Имел  ли  я  право  отойти  в  сторону?  Имел ли я право  позволять
Примакову  медленно,  но верно  перехватывать политическую инициативу, вести
страну обратно  в социализм, в  историческое вчера?  Было  ли это благом для
России?
   Глубоко  убежден   -   нет,  не  имел.   Не   имел  ни  морального,  ни
политического, ни человеческого права. Мы с огромным трудом вытащили страну,
ее людей из социализма, из очередей и дефицита, из страха перед парткомом, и
теперь одним махом возвращать все назад было бы настоящим преступлением.
   Первый неприятный разговор  с  Евгением Максимовичем произошел у нас  в
январе.   Примаков   предложил  Думе   обсудить  некий  план   политического
урегулирования на ближайший год, до выборов. В чем была его суть?
   Президент  берет  на  себя  обязательство   не  распускать  Думу  и  не
отправлять правительство в отставку. Дума прекращает процедуру  импичмента и
не выражает недоверия правительству. Правительство не имеет  права вносить в
Думу вопрос о недоверии себе (есть в Конституции такая процедура).
   Текст  этого соглашения,  все  его  ключевые  моменты  были мне  хорошо
знакомы.
   Это были тезисы того  знаменитого соглашения, которое  было разработано
осенью, при утверждении кандидатуры Черномырдина.
   Однако Черномырдина Дума "прокатила", и политическое соглашение на этом
приказало долго жить. В политическом смысле документ этот умер именно тогда,
в сентябре.
   ... Почему Примаков решил реанимировать его?
   С  точки зрения  логики  все было вроде  бы гладко:  готовящаяся в Думе
процедура импичмента, моя болезнь - факты указывали на то, что политическому
процессу необходимы какие-то рессоры.
   Но власть - не арифметика и не детский конструктор. Это живой организм,
в котором  все  меняется  каждую  неделю,  иногда каждый  день. Если  тогда,
осенью,  при  утверждении Черномырдина этот  "пакт  о  ненападении", как его
назвали  газеты,  был  уступкой,  то  сейчас,  в  конце  января, тот же пакт
выглядел актом полной капитуляции президентской власти.
   Вместе  с  письмом  о   политическом  соглашении  Примаков  обсудил   с
председателем   Госдумы  Геннадием   Селезневым  законопроект   о  гарантиях
президенту после окончания срока его полномочий. Получалось, как будто это я
что-то  прошу для себя. Хотите принимать такой  закон  - принимайте.  Такова
всегда  была моя позиция.  Но  при  чем тут  ограничение полномочий? В таком
сочетании  закон выглядел  не  просто ущербно,  а как прямая  подножка  мне,
действующему президенту.
   Примаков  приехал  с  этим  документом  ко  мне  в  больницу.  "Евгений
Максимович, - спросил  я, -  как  можно было  вносить  документ, значительно
урезающий  президентские полномочия,  говорить по  нему с  Думой  и  Советом
Федерации, даже не поставив меня  в известность, не посоветовавшись со мной?
Как это все понимать?"
   Примаков   смутился,  стал  оправдываться:  "Борис  Николаевич,  я   же
действовал в ваших интересах,  в интересах всего общества, в государственных
интересах. Простите, что не согласовал, документ немедленно отзываю... "
   Разговор был  неприятный, но необходимый. Выходя, Примаков  бросил моим
помощникам что-то вроде того, что, видимо,  Борис Николаевич его неправильно
понял.
   ...  Он  сидел с  кожаной папочкой на  коленях. Я такие папочки  хорошо
помнил: в них руководящие партийные работники, в том  числе ЦК  КПСС, носили
важнейшие  документы.  Таскать  с  собой портфель  им  было  по  статусу  не
положено.  Примаков,  видимо, хотел раскрыть  папочку, поговорить  по тексту
политического соглашения,  но  я не дал  ему такой возможности,  и он так  и
просидел весь разговор с этой папочкой. Мне