ретными  "сенсационными"
разоблачениями - там украли завод, а там - целую нефтяную отрасль положили в
карман.  Темой  номер  один,  конечно,  была  тесная связь Кремля  и  Бориса
Березовского, этого политического "монстра" современной России,  который все
и  устроил  из-за  плеча  Бориса Ельцина.  Обвиняли, конечно, и в том, что я
спровоцировал финансовый кризис (чуть ли  не мировой), и  в том, что едва ли
не уничтожил "честного" прокурора Скуратова.
   Я пытался понять: неужели те,  кто все это  затеял, думают, что  именно
такая грубая,  топорная работа сможет принести  им успех на выборах, доверие
населения?
   Долгое время я пытался разобраться: что же произошло в наших отношениях
с Юрием Михайловичем? Ведь мы когда-то были друзьями. Я с огромным уважением
относился  (и  продолжаю,   кстати,  относиться)  к  его   градостроительной
деятельности,  к   его  неутомимости  и   энергии.  Мэр  всегда  поддерживал
политический курс на реформы, на  свободное предпринимательство, потому  что
именно  этот  курс  давал  ему  возможность  превратить  Москву в  красивый,
благоустроенный город, с чистыми  улицами, сияющими витринами, с современной
инфраструктурой. Город, в котором приятно жить.
   Но  после  невероятно  помпезного,  пышного 850-летия  Москвы  у  мэра,
очевидно,  совсем  закружилась  голова.  Он  стал  все  больше вмешиваться в
общероссийские политические дела, при этом не  желая замечать, по пословице,
огромных бревен в своем мэрском глазу.
   А бревна были  не маленькие. Москва действительно  собирала  в  местную
казну  такое  количество денег с банков и фирм,  которые они вынуждены  были
платить  именно Москве,  а не стране, что хватало и на пышные празднества, и
на  невероятную  архитектуру, и на политические амбиции. При этом мэр Москвы
яростно  отрицал  все: и этот  дикий  налоговый перекос,  и мздоимство своих
чиновников, и беспомощность своей московской милиции. Не  только отрицал, но
и подавал в суд на журналистов  после каждой  критической  публикации. Любил
Лужков, разумеется,  только тех журналистов, которые боролись со  мной. Суды
аккуратно  присуждали победу Лужкову - вероятно,  "за  явным преимуществом".
Ведь судьи в Москве получают надбавку от московского правительства и поэтому
зависят от мэрии.
   Все это я до поры до времени  не  замечал... просто  из  любви к нашему
городу,  из-за  того,  что  московские  экономические  реформы были для меня
важнее  отдельных   административных  недостатков  и  политических  заскоков
неутомимого градоначальника.
   Однако во время осеннего  кризиса  1998-го мне, после  почти  годичного
перерыва  в  общении  (в последний  раз  мы близко сталкивались  как  раз на
праздновании юбилея Москвы в  1997-м), пришлось  все же обратить внимание на
изменения в личности Юрия Михайловича. Или на те его черты, которые я раньше
просто не замечал.
   Не могу назвать это прямым лицемерием. Тем не менее в острых ситуациях,
которые касались его лично,  Юрий Михайлович научился  занимать удивительную
позицию: внешне  -  принципиальность  и  искренность,  а  внутри  - жесткий,
абсолютно холодный расчет.
   ...Так случилось во время осеннего кризиса 98-го, когда Юрий Михайлович
публично,  перед  телекамерами  пообещал  не  мешать  Черномырдину  при  его
утверждении в Думе и не сдержал этого слова.
   Он ухитрился "не  заметить" очевидного в деле Скуратова и сделал все от
него зависящее, чтобы заблокировать его отставку.
   Наконец, он стал открыто нападать на президента.
   Летом  началась  кампания  дискредитации  меня   и  моей  семьи,  серия
проплаченных  публикаций в нашей,  а  потом и  в  зарубежной  прессе, причем
именно в той прессе, которая многие годы была каналом "слива информации" для
КГБ. И Лужков не погнушался немедленно выступить с официальным заявлением, в
котором   потребовал   (именно    так!)   предъявить   доказательства   моей
невиновности.  Говорил,  что  будет  верить  во  все,  пока  не  будет  этих
доказательств. Помнится, это меня особенно
   поразило. А как же презумпция невиновности?
   ...Я привык к оскорблениям в желтой прессе, в неразборчивой в средствах
депутатской среде. Но еще никогда политик федерального уровня не попирал мои
человеческие права так грубо и беззастенчиво.
   Для меня очевидно: Лужков не мог не знать, что обо мне  пишут заведомую
ложь,   ничем  не  доказанную   и   не  подтвержденную.  Но   видимо,  азарт
политического игрока заставил его не считаться с этим.
   ... Все это, наверное, было бы смешно. Но - при других обстоятельствах.
По характеру Юрий  Михайлович -- совсем не  политик.  Все его "чрезвычайные"
выступления -  то по поводу защиты российского  производителя,  то по поводу
Севастополя,  то  по  поводу  пересмотра  итогов приватизации  - вызывают  у
серьезных людей оторопь. Ценят, конечно, Лужкова  москвичи,  прощают все его
политические слабости,  но по  причинам, очень  далеким от  политики. Просто
москвичи, как и все нормальные люди, любят, когда о них заботятся.
   И мэр вполне мог бы и дальше заниматься любимым делом, любимым городом,
я  бы тоже его с удовольствием в  этом поддерживал. Наверное, критиковал бы,
но все-таки поддерживал.  Но Москвы  Лужкову  было  уже  мало. Ему  хотелось
гораздо большего.
   Летом  1999 года  началось  медленное  сближение  Примакова и  Лужкова.
Примаков, как всегда, отмалчивался, осторожничал. Лужков, пока еще на ощупь,
пытался просчитать варианты, кто из них может быть при определенном раскладе
президентом, кто премьером или лидером  крупнейшей фракции... Кстати, Лужков
вовсе  не  собирался  уступать дорогу отставному  премьеру. Наоборот, расчет
мэра   был  другим:   "тяжеловес"   Примаков  со  своим  высоким   рейтингом
прокладывает  дорогу  в Думу "Отечеству",  Лужков  консолидирует вокруг себя
абсолютное   большинство   депутатов,   становится   премьером,   а   затем,
автоматически, и президентом 2000 года.
   Этот тандем  на выборах в Думу мог получить такой оглушительный перевес
(тем более с коммунистами Примаков договариваться уже умел,  и неплохо), что
дальнейшие выборы - президентские - теряли бы всякий смысл.
   Ведь если мои  прогнозы  верны  и  на  выборах  в  Думу  красно-розовые
(коммунисты и "Отечество") возьмут  твердое конституционное большинство, они
сразу  же  получат  не  только колоссальное  политическое преимущество, но и
вполне  легитимную возможность двумя третями голосов внести любые поправки в
Конституцию! В частности, и отменить институт президентства в стране.
   То есть президентские выборы им могут просто не понадобиться...
   В любом  случае они получат  такой  разгон, такой широкий маневр (в  их
руках   будут   судьба   правительства,   любые   законопроекты,  Уголовный,
Гражданский,  Налоговый кодексы), что дальнейшая борьба с ними станет просто
бессмысленной.
   Иными словами - все должно решиться не летом 2000-го, а осенью 1999-го.
   Оставалось буквально два-три месяца.
   В июле я не раз и не два говорил с Сергеем Степашиным об этой ситуации.
Спрашивал:  как  он  считает, почему губернаторы идут  к  Лужкову,  которого
раньше  порой  весьма  недолюбливали, как  всегда  недолюбливают  столицу  в
губерниях?  "Ведь это  же очевидно, Сергей Вадимович. Нужно  создать твердый
центр  власти,  собрать  вокруг себя  политическую  элиту  страны.  Проявите
решимость, попробуйте перехватить у них инициативу".
   И  в какой-то момент я  понял, что наш  диалог не получается.  Степашин
всячески подчеркивал, что он член президентской команды, верный и преданный,
вдохновенно  рассказывал о  планах.  Но как  только речь заходила  о главной
политической проблеме, немедленно сникал.
   "Осенью все наладится, Борис Николаевич, я вас уверяю".
   А что наладится?
   Мне  было  ясно,   что  неотвратимо  близится   новый  раунд  острейшей
политической  борьбы.  Последняя   схватка  за  политический  выбор  страны.
Степашин  способен  кого-то  на   время  примирить,  но  не  способен  стать
политическим  лидером,  бойцом, идейным противником  Лужкова и  Примакова на
выборах в  Думу.  А надо  создавать новую политическую партию. И к  этому  я
готов.
   Но вот к чему я не был готов совершенно  - так это  к удару в спину  со
стороны единомышленников.
   А удар не замедлил последовать. От умного, интеллигентного телеканала -
НТВ.  В  передаче  "Итоги"  обозреватель  Евгений  Киселев   показал  "схему
президентской семьи".  Эти фотографии  на экране  чем-то напомнили мне стенд
"Их разыскивает милиция". Я такие стенды в Свердловске очень часто видел: на
территории  заводов,   на  автобусных  остановках,  возле  кинотеатров.  Там
красовались личности пьяниц, воров, убийц, насильников.
   Теперь "милиция" в лице НТВ "разыскивала" мою так называемую Семью: мою
дочь, Волошина, Юмашева...
   Всем  этим людям,  включая меня,  приписывалось  подряд все  что можно:
счета в швейцарских  банках,  виллы  и замки  в  Италии  и  Франции, взятки,
коррупция...
   Передача  по  НТВ  повергла  меня  в шок.  Скучный поток  демагогии  по
третьему каналу, в мэрской прессе, по  большому счету, был безвреден, хоть и
неприятен:  от  него  за  версту  разило  ремесленной,  наспех  состряпанной
пропагандой.  А  вот  здесь, конечно, поработали мастера своего  дела.  Ложь
умело  пряталась  за  "фактическими  деталями".   Это   уже  была  настоящая
провокация. И настоящая травля.
   Впрочем,  тогда, летом  99-го, меня интересовало не  происхождение всей
этой  лжи,  а совсем  другие вещи. Как вообще  могли Малашенко  и Гусинский,
люди,  достаточно  близко  знавшие Таню,  ее характер, довольно тесно  с ней
общавшиеся,  вылить  на экран эти  потоки  грязи?  Ведь  они-то  лучше  всех
остальных понимали, что это ложь.
   ...В середине лета Валентин  Юмашев,  который,  как и  прежде, старался
найти какой-то выход из этого конфликта, встретился с Гусинским и Малашенко.
На прямой  вопрос: "Что  происходит?" - был получен не  менее прямой  ответ:
"Уберите Волошина".
   Волошина требовали  убрать, потому  что  он попытался  поставить заслон
системе,  при  которой  холдинг "Медиа-Мост" Русинского  брал у  государства
кредиты, но не возвращал  их, продлевая год за годом.  А Волошин потребовал,
чтобы кредит, полученный у Внешэкономбанка, был наконец Гусинским возвращен.
За что и получил мгновенный ответный удар.
   "Но при  чем тут Борис Николаевич?  При  чем тут Таня?  Какое она имеет
отношение  ко  всему  этому? Вы  же  прекрасно  знаете, что  никаких счетов,
никаких замков нет. Вы сознательно врете", - ответил тогда Юмашев.
   "Уберите Волошина, и давление прекратится".
   Валентин  пытался  объяснить,  что  шантаж, грубый "наезд" не сработают
никогда. Так действуют гангстеры, да и  то только в гангстерских романах. Но
его собеседники были глухи к этим аргументам. Да и ко всем остальным тоже.
   Валентин,  с  трудом подбирая слова, передал мне содержание разговора с
Гусинским и  его  замом.  Непонимание  и горечь были еще больше,  чем тогда,
когда я смотрел ту передачу. Когда же прекратится эта война компроматов?
   Сколько можно?
   В то же время удивляться тут было нечему. Меня травили всегда. В разное
время, по разным  поводам. При Горбачеве - за инакомыслие, в 91-93-м годах -
за непопулярные меры,  за "шоковую терапию", после 96-го  -  за мои болезни.
Били  всем, что  попадалось  под руку. Это то, с чем мне всегда  приходилось
жить. Выдержу и теперь.
   Правда всегда одна. Правда остается, ложь рано или поздно исчезает. Что
они будут  делать потом, после выборов, когда  выяснится, что  у  меня, моей
семьи всего  этого нет:  нет  вилл, замков, нет  алмазных  копей  и  золотых
рудников,  нет  многомиллионных  счетов  за  границей?  Снова  будут  врать,
изворачиваться?
   Сейчас  надо думать  не об  этом. Главное -  это успех на парламентских
выборах. На политическое давление  мы  ответим своим политическим давлением.
На их  информационную войну  - своей  ответной кампанией, не  менее жесткой.
Сейчас надо  взять себя в  руки.  До  декабря,  до выборов,  остается совсем
немного времени...
   Кстати,  сейчас  лучше видны  причины  возникшего  тогда  политического
противостояния без коммунистов.
   Вообще  это было необычно, непривычно  и для  граждан России. Некоторых
даже  повергало в растерянность. Если происходит  схватка  двух  партий  или
групп,  ориентированных на реформы, на рыночную экономику, - значит, победят
в итоге коммунисты. Так тогда думали многие.
   Но в  том-то  и был парадокс политической  ситуации: чтобы  не победило
тоталитарное прошлое, и нужно было противостоять лужковскому "Отечеству".
   Дело в  том, что в тот момент столкнулись  два  понимания новой России,
две силы, которые по-разному видели этот путь.
   Лужковская модель капитализма не предполагала  свободы слова, свободы в
идеологии, свободы политической  конкуренции.  Это была  модель  сословного,
чиновничьего, жестко-бюрократического капитализма "для своих".
   ... И другая  модель, к  которой стремились и деловая  элита  России, и
президентская команда,  - это модель демократического рынка, где нет диктата
чиновника и государства.
   Вот перед таким  выбором стояла страна, быть  может, даже  не осознавая
этого.
   ...  Да, схемы политического противостояния меняются, но остаются общие
закономерности. Среди  таких закономерностей лета 99-го  я  хочу назвать еще
две.  Первая  -  травля   президента   была   первым  по-настоящему  сильным
информационным вирусом,  поразившим общество. От такого  вируса, навязанного
электронными  средствами  массовой  информации  -  какой-то фобии,  кампании
запугивания или охоты на информационного "врага", -  не застраховано сегодня
ни одно  общество.  Такова сила СМИ, которые сегодня могут оказаться сильнее
всей  государственной машины.  Запустить  такой  вирус,  такой  "черный шар"
способен любой  фанатичный, предвзятый  или  охваченный  жаждой политической
мести  "независимый"   прокурор,  любое  частное   лицо,  любая   финансовая
группировка,  были бы  деньги.  А  влияние на  политику таких "черных шаров"
огромно. На Западе, как мы видим, не
   меньше, чем у  нас. Защищаться от  такого вируса, отличать политический
"заказ"  от  нормального  общественного  мнения  очень   трудно.  Журналисты
утверждают, что защититься нельзя.
   Да, человек,  который вступает  в публичную политику, обязан знать, что
таковы  правила игры, что он должен быть готов  к  потокам лжи.  Но все-таки
очень хочется, чтобы игра была честной.
   И вторая закономерность - в  обществе еще существует тоска  по  "партии
старого типа". Эту тоску  воплотил в жизнь Лужков в своем "Отечестве". Вдруг
по  Москве  зашагали  дружными  рядами  люди  в  одинаковых  синих  куртках,
одинаковых   кепках,  зашагали  стройными  колоннами,   поехали   на  хорошо
организованные митинги на бесплатных автобусах.  Похоже, именно такую "новую
партию"  готовили  нам чиновники  московской  мэрии. Что  это  было?  Фантом
"советской  демократии",  когда   партия,  комсомол  и   профсоюзы  вот  так
выстраивали людей  "для свободного волеизъявления"?  Или  тоска  по  чему-то
хорошо организованному, управляемому, безгласному?
   Не знаю. Но людей в синих куртках и коричневых  кепках запомнил хорошо.
Что  ж!  Зато теперь  у  каждого  есть по  хорошей бесплатной  куртке. И  по
бесплатной кепке.



ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ

   Написал название главы и задумался. Что такое личное в моей жизни? Есть
ли  у  президента личное? Остается ли в его жизни хоть один уголок для себя?
Сложный вопрос.
   Я хочу рассказать об эпизоде, который полностью личным назвать  трудно.
Со стороны, наверное, казалось, что это лишь часть моей работы. Но  для меня
он был глубоко личным. Настолько остро я все это прочувствовал.
   17 июля 1998 года, за месяц  до кризиса,  я прилетел в Петербург, чтобы
участвовать в церемонии захоронения останков царской семьи.
   ... Вообще  судьба  этих царских похорон  была драматична  и достаточно
печальна.
   Примерно за год  до восьмидесятилетия страшного  знаменитого  расстрела
(напомню, что Николай Второй, Александра  Федоровна, все их дети  и  близкие
люди  были  расстреляны  в  подвале  так  называемого  Ипатьевского  дома  в
Екатеринбурге)  по инициативе  Бориса Немцова  начала  работать  официальная
государственная комиссия  по идентификации останков, найденных  на  Урале, в
окрестностях города, в колодце заброшенной шахты.
   Через столько лет установить подлинность останков, конечно, было крайне
нелегко. Наши ученые-криминалисты использовали  все новейшие технологии, и в
частности анализ молекул ДНК. Провели десятки  экспертиз. Отправляли образцы
и в Лондон, в специальную лабораторию, на спектральный анализ.
   30  января  комиссией   был   вынесен  окончательный  вердикт:  останки
подлинные.  2   марта  я  утвердил   решение   о   захоронении  останков   в
Петропавловском соборе. И тут началось странное.
   Вокруг похорон разгорелась огромная и малопонятная для меня дискуссия.
   Прежде всего в нее включились региональные лидеры: уральский губернатор
Эдуард Россель и  московский мэр  Юрий Лужков. Оба настаивали  на  том,  что
хоронить царскую  семью следует  у них,  соответственно или в Екатеринбурге,
где  произошла  трагедия, или  в Москве, в  храме Христа  Спасителя, символе
нового российского возрождения. Для меня же как раз все было ясно: фамильный
склеп семьи Романовых находится  в Петербурге, в Петропавловской крепости, в
кафедральном соборе Св. Петра и Павла. Тут двух мнений быть не могло: могилы
предков должны быть священны для любой семьи.
   ... Подлила  масла в  огонь  и позиция  иерархов  Русской  православной
церкви.  Они  продолжали  упорно  сомневаться  в  подлинности  останков.  Не
признавали метода идентификации по ДНК.
   Но  дело-то  ведь  не  сугубо церковное. Дело  общегражданское.  Россия
должна отдать свой долг Николаю Второму, Александре Федоровне, их несчастным
детям.  Этого требуют наша память, наша совесть.  Это -  дело международного
престижа России.  И  с  обычной, человеческой  точки зрения -  когда-то  они
должны  наконец  найти  покой рядом  со своими предками.  Сколько  это может
продолжаться...
   7 мая  в дело  вмешался  Лужков,  неожиданно  поменял  свою  позицию  и
поддержал Алексия. Священный Синод предложил захоронить останки во временном
склепе - до  святейшего решения. И настаивал на том, чтобы при отпевании  не
называть имена убитых.
   12  мая и 5 июня  я встречался с Алексием,  пытался понять его позицию.
Патриарх продолжал настаивать.
   Как  я   узнал  позднее,  существовали  и  другие  останки,  вывезенные
белогвардейцами  за  границу  сразу после  гражданской войны.  Тогда  же  их
захоронили как останки членов царской фамилии. И церковь до сих пор не может
решить для  себя  этот  сложный вопрос,  поскольку  в отношениях  русской  и
зарубежной православной церкви и так слишком много острых углов.
   Патриарх,  не  вдаваясь  в  детали,   отказался  принимать   участие  в
захоронении,  настаивая  на  том,  что  анализ  ДНК   -  слишком  новое,  не
апробированное в мире исследование далеко не везде признается законом.
   А подготовка к захоронению тем не менее шла полным ходом.
   Что делать? Необычная проблема для главы государства. И все-таки что-то
подсказало мне: я в эти церковные тонкости вникать не должен.  Пресса каждый
день повторяла:  похороны  под вопросом,  обстановка почти скандальная,  все
зависит от того, какое решение примет  президент, поедет  он в Петербург или
нет.
   ... Ехать или не ехать?
   Я  к  этому вопросу  - к  захоронению останков  царя, его  жены, детей,
близких - относился не только как президент. Был и личный момент.
   Более  двадцати лет назад, когда  я еще  работал  в Свердловске  первым
секретарем, ко мне  поступило решение  Политбюро о сносе Ипатьевского  дома.
Это  обусловливалось  тем,  что  власти  боялись  приезда  в  Свердловск  на
80-летний юбилей коронации  Николая Второго боль