"Вы мудрый  человек,
Евгений Максимович. Вы  должны  это понять.  А вдруг  с  президентом  что-то
случится?  - Юмашев понял,  что это последний  шанс.  -  Кто будет управлять
страной, кто окажется у власти? Лужков? Вы этого хотите?" - "Нет". - "Я могу
сказать  президенту, что вы согласны?" Примаков молчал. "Я могу?" - повторил
Валентин. Примаков молчал.
   Юмашев влетел в мой кабинет  буквально за  несколько минут до того, как
туда вошли все трое кандидатов в премьеры.
   На  столе у меня лежал текст письма  в Государственную Думу. Я попросил
всех  сесть  и  сказал: "Я  обращаюсь в  Думу с предложением по  кандидатуре
нового главы правительства. Прошу поддержать
   кандидатуру... "
   И сделал паузу.
   Все  трое  сидели молча, буквально затаив  дыхание. Каждый ждал,  что я
назову его. Даже Маслюков, у которого практически не было шансов.
   "...Евгения   Максимовича  Примакова!"  -   с  чувством  облегчения   и
удовлетворения произнес я.
   Политика  - искусство возможного. Но есть  в политике и  иррациональное
начало.  Дыхание  судьбы. Наверное, Виктор Степанович  не почувствовал,  что
судьба  против него. Вот  и на  той  последней встрече перед  третьим  туром
голосования он по-прежнему перечил ей, шел напролом.
   Даже после того как я объявил о своем решении, Черномырдин приводил все
новые и новые аргументы, что необходимо их, Примакова и Маслюкова, назначить
первыми вице-премьерами, а  его в третий раз внести на  думское голосование.
"А если не утвердят?" - спрашивал его я.  "Да куда они денутся!" - настаивал
Черномырдин.  Примаков  и  Маслюков  молчали.  "Евгений  Максимович, есть  у
Виктора  Степановича шансы  пройти  через Думу?"  -  спросил я после  долгой
паузы. "Ни малейшего", -
   помедлив, ответил Примаков. То же самое ответил и Маслюков.
   Черномырдин помолчал. Потом вдруг  откинулся на спинку стула  и сказал:
"Борис  Николаевич, я всегда  поддерживал кандидатуру Примакова. Это хорошее
решение. Поздравляю, Евгений Максимович!"
   В  этот  же   день,  10  сентября,  Думе  была  предложена  кандидатура
Примакова. Он был утвержден подавляющим большинством голосов.
   Кстати, поразительная вещь - все самые тяжелые кризисные периоды восьми
с  половиной лет моего пребывания у  власти приходились  именно на  эти  три
месяца: август, сентябрь, октябрь. Золотая осень, бархатный  сезон. Что ж за
треклятое   время  такое?!  Почему  именно  в   этот  момент   происходит  в
государстве, в политической составляющей общества какой-то  выплеск энергии,
почти направленный взрыв? Я даже пробовал  выяснить это у своих  помощников,
чтобы  они привлекли  науку,  просчитали  все  неблагоприятные факторы  этих
месяцев. Да нет, говорят, все нормально. Обычные месяцы.
   Ничего себе обычные!
   Август 1991-го. Путч. ГКЧП. Вся страна висит на волоске.
   1992  -  1993  годы  сплошь  были  кризисные,  но   пик-то  кризиса,  с
вооруженными  столкновениями в центре Москвы, со штурмом Белого  дома, выпал
опять на сентябрь-октябрь 93-го.
   1994 год. Сентябрь. "Черный вторник". Рублевая паника.
   1995 год. Выборы в Думу. Полная победа коммунистов и их союзников.
   1996 год. Моя операция на сердце.
   1997 год. Банковская война. "Книжный скандал".
   1998  год.  Финансовый   кризис,  дефолт,  отставка  Кириенко,   полоса
междувластия. Назначение Примакова.
   1999 год. Взрывы в Москве и других городах страны.
   ... Просто  диву  даешься,  что за странная закономерность. Ну  а  если
вспомнить,  что власть  упала в руки большевиков как раз в эти месяцы в 1917
году, что именно эти месяцы стали самым главным испытанием страны в XX веке,
когда в  1941-м мощная Советская  Армия  была смята и  отброшена  фашистами,
поневоле призадумаешься.
   Я иду  по дорожке парка. Вокруг - красно-желтая листва. Пожар, пожар...
Любимый осенний воздух, очищающий, прозрачный, ясный.
   Мысли постепенно переходят в другое русло. Все-таки политический кризис
- явление временное и в чем-то даже полезное. Я даже по  себе знаю: организм
ждет  кризиса,  чтобы  преодолеть  болезнь,  обновиться,  вернуться  в  свое
хорошее,   обычное   состояние.  Взлеты  и  падения.  Жизнь  человеческая  -
волнообразная, как кардиограмма.
   И если на мой  период в истории  России выпало так много  кризисов - не
моя вина. Кризисная эпоха между  двумя  стабильными промежутками.  Только бы
скорее выйти к этой стабильности.
   Но последний кризис был не похож на все прежние. Он ударил по едва-едва
родившемуся  среднему  классу,  по  собственникам,  по бизнесменам, по людям
дела, по  профессионалам,  и  это  больнее всего. Ведь ради них,  ради того,
чтобы  появилась  у  них какая-то  уверенность, чтобы дети учились в хорошем
вузе, чтобы можно было съездить отдохнуть за границу, чтобы появился хотя бы
первоначальный достаток, чтобы можно было начать строить дом или переехать в
новую квартиру, купить хорошую мебель, машину, все и  затевается. Именно эти
люди - главная моя опора. Если им стало  плохо, если они от нас отвернутся -
это гораздо более глубокий кризис. Гораздо.
   Иду по аллее, ворошу листву. Пожар, пожар...
   Поймут  ли  эти люди, что  я их не  предавал?  Не  знаю. Тяжелая осень,
тяжелая  зима  нас  ждет. Но  в холодном,  прозрачном  этом воздухе  простой
человек наконец должен увидеть истину.  Стоит только посмотреть внимательно.
И  если  мы  переживем,  осилим эту  осень и эту  зиму - все нам обязательно
станет ясно.
   Рассеется дым от  костра, в котором жгут листья. И в чистой перспективе
прояснятся и лес, и поле.
   Вот  такая  природная  философия.  Может,  неуклюжая?  Но  мне  от  нее
становится легче.




"ПРИМАКОВСКАЯ СТАБИЛИЗАЦИЯ"

   Итак, политический кризис был разрешен.
   И что  самое  главное  - драматические события  сентября, когда  страна
около месяца жила без правительства, не вывели нас за конституционные рамки.
   Мы получили передышку, чтобы опомниться и ответить на вопросы: что же с
нами произошло, каковы итоги кризиса и вообще что сейчас нужно делать?
   Всех интересовало, продолжает ли Россия быть президентской республикой?
И не перешла  ли реальная власть от президента к оппозиции? Если  посмотреть
газеты тех дней, политические  комментарии, ответ  получился бы однозначный.
Россия  уже  не  президентская  республика.  С  курсом  либеральных   реформ
покончено.  Молодые реформаторы,  с которыми  президент так  долго  возился,
довели  страну до  экономического  края.  За  краем -  уже  пропасть. Задачу
оттащить  страну  от  края,  расхлебывая  чужие  ошибки,   вынуждено  решать
левоцентристское  правительство  Примакова. Уж  оно-то  точно пойдет  другим
путем.  Причем  ключевую  роль в  этом правительстве играет  Юрий  Маслюков,
экономист  советской плановой школы. Жесткий сторонник  военно-промышленного
комплекса и госзаказа, убежденный противник гайдаровских реформ.
   Таким образом, на всей политике Ельцина можно ставить жирный крест.
   Между   тем  я  абсолютно  не  разделял   этих  тревожных,  даже  порой
трагических настроений, которые царили в прессе. Я спокойно присматривался к
новому  правительству,  потому что был  уверен в одном: худшая точка кризиса
уже позади.
   Пытался определить, какой же  будет  моя новая  политическая стратегия.
Оборонительной, выжидательной?  Это зависело от того, что реально происходит
в  общественном  сознании,  в  настроениях  людей.  И  постепенно  приходило
понимание: в обществе нет никакой паники, объявленный в сентябре полный крах
либеральных ценностей, либеральной политики на самом деле не состоялся.
   Кризис не  коснулся российской  глубинки. Люди  в  деревнях  недоуменно
спрашивали горожан: а что за кризис?  Объясните... У российских  крестьян не
было  банковских  вкладов.   И  это,  как  ни  парадоксально,  сыграло  свою
положительную роль.
   Да,  рухнувший  рубль  ударил  по  ценам, по  уровню  жизни,  и  кризис
почувствовали  все.  Но  смятение  не  перешло  в  панику.  Люди  постепенно
адаптировались, и это в какой-то мере спасало нас.
   Вот  преодолен  кризис неплатежей, банковское сердце страны заработало,
пусть пока на аппарате искусственной поддержки, но все-таки...
   Удержались  от  краха  банки, не  игравшие  с  ГКО.  Оживилась  местная
промышленность, которой прежде не хватало пространства из-за преобладания на
рынке импортных товаров. Любая фирма - от мелкой лавочки до большой нефтяной
компании - училась жить по новым ценам, по  новому  режиму строгой экономии.
Все больше пишут и говорят о  том, что кризис помог оздоровить отечественный
бизнес, закалить его. Хотя закалка была поистине шоковой.
   И тем не менее раз не умерли - значит, живы.
   Опять мы остановились на  краю пропасти.  Опять судьба уберегла Россию.
Революции, социального взрыва, о котором в очередной раз мечтали большевики,
не произошло. Что же снова спасло нас?
   То,  что мы обозначаем  громоздкими словами "перестройка" или "рыночные
реформы",  в  западной  печати  называется  просто и  ясно:  демократическая
революция.  У  нас  же такое определение  переходного  периода совершенно не
прижилось.
   Объяснение  этому феномену одновременно и  простое,  и сложное:  Россия
устала от революций. Устала даже от самого  слова, обозначающего  либо бунт,
либо социальный катаклизм невиданной силы.
   Мы - против революций. Наелись ими в XX веке.
   ...Российское  общество  поддержало   демократию   на   самом   важном,
переломном  этапе  политических преобразований. Но оно не хотело и не  хочет
никаких катаклизмов. Ему глубоко противны  сами понятия "классовая борьба" и
"социальная борьба". В сознании россиян революция - это потрясение, разруха,
голод.
   Еще  в  конце  80-х   я  абсолютно  ясно  понял:  Россия   поддерживает
радикальные  реформы, но не поддерживает революционность, как нечто опасное,
связанное с вооруженным бунтом, насилием или переворотом.
   Все митинги  в Москве, которые  шли в поддержку демократии  во  времена
Горбачева,  были  совершенно  мирными.   Мирное  гражданское   сопротивление
коммунистическим реваншистам - вот что объединяло тогда самых разных людей.
   Это было похоже на "пражскую весну", на "бархатную революцию".
   Мне было ясно одно: общество ждет реформ,  и  общество  это  достаточно
цивилизованное, заряженное позитивным пафосом.
   Время показало, что я был прав в  своей  оценке. Страна  отвергла любые
попытки навязать что-то силой. Тот, кто первым брался за оружие, проигрывал.
Так было и в девяносто первом, и в девяносто третьем годах.
   Выбор России был очевиден - демократическая реконструкция страны.
   Но  "мирный"  -  не  значит  "легкий".  С  одной  стороны,  этот  пафос
бескровного   переустройства  (антибольшевистского,   антикоммунистического)
помог   демократии   выстоять   и   победить.  Но  он   же  вселил  в  людей
бессознательное ожидание какого-то  социального чуда. Иные ждали, что Россию
примут  с  распростертыми  объятиями  на  мировом  рынке, и в стране тут  же
наступит  экономический бум, о  котором так упорно грезили и мечтали. Другие
надеялись, что свободный рынок, конкуренция  придут  как-то  сами собой - не
станет разбитых дорог, отвратительного жилья, плохих товаров.
   Ничего этого не произошло и не могло произойти.
   Революция,  даже  мирная, -  это все-таки жесткая ломка  старого уклада
жизни.  Такие  быстрые  изменения  всего  на  свете  - формы  собственности,
государственного  строя, мировоззрения, национальной идеологии  и интересов,
даже границ - не могли не вызвать в обществе шок. Не могли не потрясти самые
основы государственной машины.
   Да,   эта  государственная  машина  была   в  результате  нашей  "тихой
революции" серьезно ослаблена.
   Реальная власть в результате любой революции - тихой или  громкой - как
бы зависает в воздухе, оказывается "на улице".
   Я видел  эту  угрозу.  И спешил предотвратить ее,  форсируя становление
новой  российской  государственности,   вводя  новые  институты  управления,
оформляя все это законами и указами.
   Но  сегодня  я вижу  все  недостатки этого  быстрого, порой торопливого
процесса.  Мы   недооценили   свойственный   россиянам  глубинный  анархизм,
недоверие к любому начальству. Этому есть свое объяснение: за годы советской
власти люди наелись "государством",  наелись властью партийной номенклатуры.
Сегодняшнее российское мировоззрение  в этом смысле предельно просто:  надо,
чтобы начальства было поменьше, чтобы государство не лезло в наши дела. Есть
и зеркальное  отражение  этой  точки зрения,  как  бы  вывернутая  наизнанку
анархическая идеология: надо навести порядок в государстве любой ценой, даже
ценой отмены демократических преобразований!
   Но ни в  той  ни в другой  крайности -  как  и в любой крайности  - нет
исторической  правды.  Новая  Россия прошла этап демократической  революции.
Пора  возвращаться  к  идее  государственности - но  уже на новом витке  и в
другом виде. К той  государственности,  которая не будет мешать человеку. Не
будет давить, душить его, а напротив -  создаст  гарантии для  стабильной  и
благополучной жизни.
   А сегодня  самые  простые  нормы подчинения  демократически  избранному
руководству  кажутся  чуть  ли не  возвратом  к коммунистической  диктатуре.
Ничего  подобного. Россия  движется в правильном направлении - строительства
не  тоталитарного,  не  тупого,  а  разумного  и  сильного  демократического
государства.
   Я  еще  и еще  раз проверяю свое  ощущение  той осени 98-го: да,  ни  в
прессе, ни в Думе, ни в Совете Федерации,  ни в социологических анализах, ни
просто на  улице  не было разговоров о  переделе  власти и  собственности, о
необходимости введения каких-то  чрезвычайных мер. Да, обстановка тревожная,
зима  будет  во  многих  регионах тяжелой, но... нет  страха, который был  в
первые дни, - погибаем, голодаем, продовольственный дефицит, инфляция тысяча
процентов, распад Федерации и так далее. Вообще  интонация прессы изменилась
-  от   отчаянной   к  умеренной,  размышляющей,  трезвой.  Нет  основы  для
возникновения второй фазы политического кризиса, кризиса власти в стране.
   Что это значит для президента?
   А вот что.
   Политическое  пространство  частично  отдано  оппозиции,  коалиционному
правительству Примакова.  Но отдано  в  очень нужный момент! Теперь, когда в
руках   парламентского    большинства   сосредоточена   значительная   часть
исполнительной   власти,  у  них   нет  морального  права,  нет  возможности
продолжать   раскачивать   лодку.  Их   политическая   инициатива   скована.
Антикризисные меры  - строгая вещь. Они не предполагают ни политиканства, ни
революционного  бреда. Правительство Примакова  при всем  желании не  сможет
идти  в обратном  направлении, не сможет  затеять  опасные  коммунистические
эксперименты с экономикой.
   ...Я пытался пристальнее  присмотреться к тактике,  к поведению Евгения
Максимовича.
   Он начал действовать  чрезвычайно обстоятельно, взвешенно, не торопясь.
Осторожно   лавировал   между   политическими   силами,   охотно   и   часто
консультировался   с  лидерами  партий   и   руководителями   регионов.   Не
предпринимал  резких  шагов.  Постепенно  укреплял свое положение. Обеспечил
себе  поддержку губернаторов. Ввел в правительство, помимо Маслюкова, других
своих  людей:  агрария Кулика,  губернатора  Ленинградской области  Густова,
верного члена лужковской команды Георгия Бооса.
   Честно  говоря, в том, что Примаков быстро освоится, я не сомневался. В
том, что сможет укрепить свое положение в считанные недели, - тоже. Кадровый
аппаратчик,   столько   лет   проработавший   при   Брежневе    на   поприще
международника, потом в горбачевском Политбюро, дипломат, разведчик.
   Но важнее  всего  мне было  понять: какую общественную позицию  выберет
Примаков,  какую  найдет интонацию, чтобы говорить со страной? Именно к этой
интонации люди  прислушиваются  больше  всего,  причем все люди  - от  самых
скромных тружеников до самых первых руководителей.
   Интонацию, как мне показалось, Примаков выбрал абсолютно правильную!
   Всех сумел успокоить  глуховатым  голосом,  чуть  насмешливой,  в  меру
жесткой манерой говорить. Своей уверенной неторопливостью Евгений Максимович
сумел приглушить царившее в обществе в сентябре-октябре настроение и убедить
всех в возможности стабилизации обстановки.
   Честно говоря, именно на это я и рассчитывал.
   Словом, Примаков  добился такой прочности положения, какой не было ни у
одного  из российских премьеров.  Объективно  для  этого были все основания:
поддержка  самых разных  политических сил, от  Администрации  Президента  до
Государственной Думы, высокий рейтинг доверия.
   Замороженный  кризис -  уже маленькая победа. О  том, что правительство
Примакова  сделает  в экономике, можно  будет  судить только  весной,  когда
страна  переживет  зиму.  А сейчас  я ждал  от  правительства  Примакова  не
решительных  действий,  а  их  отсутствия.  Пережившего  смертельно  высокую
температуру  больного  -  российскую  экономику  -  не  нужно  было  пичкать
лекарствами. Нужно было дать отлежаться, отдышаться, прийти в себя.
   Правда,  журналисты  с  самого  начала  почему-то  не   очень  жаловали
правительство  Примакова.  Как чувствовали,  что  нелюбовь будет взаимной  и
страстной.  Вскоре  выяснилось,  что  именно спровоцировало  прессу на такую
скорую  и,  как  мне  сначала  казалось, несправедливую критику:  абсолютная
закрытость нового кабинета. Было дано четкое указание аппарату правительства
скрывать информацию  от прессы, минимум интервью, все общение с журналистами
- только под жестким контролем.
   Сказывалась многолетняя  школа  работы  Евгения Максимовича в  закрытых
учреждениях - ЦК КПСС, МИДе, СВР. Но деятельность правительства за несколько
последних  лет  уже  стала   прозрачной.   Обсуждать   те  или   иные  шаги,
предпринимаемые кабинетом, журналисты привыкли. Привыкли  жить по стандартам
мировой печати.
   И тут вдруг - такой "советский" запрет. Мелочь? Деталь? Как выяснилось,
нет. Я лучше  понял,  что случилось  во взаимоотношениях между  премьером  и
журналистами,  когда  Примаков на встрече со мной в первый раз  достал  свою
"особую папку".
   В этой папке было  собрано буквально все,  что писали в газетах о новом
кабинете и его главе. Все было аккуратно подчеркнуто цветными фломастерами.
   Честно  говоря, увидев  это, я не поверил своим  глазам. Надо  же было,
чтобы  все  это  не  только  прочитали,  а еще подчеркнули и  вырезали. Ну и
главное - кому Примаков решил жаловаться на журналистов? Мне?
   "Евгений Максимович, я уже давно  к этому привык... Обо мне каждый день
пишут, уже много лет, знаете в  каких тонах? И что же,  газеты закрывать?" -
"Нет, но вы почитайте,  Борис Николаевич. Это же полная дискредитация  нашей
политики". Вот в таком духе мы могли разговаривать с Примаковым по часу.
   Я долго не мог понять, что же это означает. А потом вспомнил, как сам в
первые годы  политической карьеры реагировал на разные статьи  в  прессе. Но
постепенно   научился  отличать  свободу   общественного  мнения  от  грубой
"заказухи":  я-то все эти  годы был в публичной политике, а  Примаков - нет.
Изменить свое отношение к прессе сразу он не мог. Журналист старой советской
закалки,  работавший  много  лет  в  "Правде",  он  видел  за каждой статьей
какую-то  сложную   интригу,  некий   подтекст,  угрозу   со  стороны  своих
политических противников. Ничего объяснить ему, исходя из простейшей логики,
тут было невозможно. Чтобы преодолеть себя, ему нужно было время и... другое
отношение к жизни.
   Было  очень печально,  что  Евгений Максимович  не  может избавиться от
старых советских  стереотипов, от этой тяжелой нервозности при виде газетных
страниц. Но ко всему этому я старался относиться терпеливо, пока...
   Пока вместо привычной "особой папки" с вырезками из газет он не вытащил
на  свет  уже  нечто  другое  -  несколько  страниц,  сколотых  канцелярской
с