шать проблемы  путем  перенапряжения  всех физических сил. Резких,
лобовых политических столкновений. Теперь это не для меня.
   Несколько дней держалась температура под сорок. Медленно-медленно пошла
вниз.  Врачи  волновались,  что  могут   быть  осложнения.   Не  пойдет   ли
воспалительный процесс дальше.
   Стал приходить в себя уже ко дню рождения. За окном февраль. Зима пошла
на убыль.
   23 февраля я впервые вышел на публику.
   Старый  кремлевский  ритуал - возложение  венков  к могиле Неизвестного
солдата. Именно сюда моим указом перенесен пост номер один.  Раньше он был у
Мавзолея,  на  Красной  площади.  Перед  склепом  с  мумией  вождя  мирового
пролетариата чеканили шаг кремлевские  гвардейцы, сменяя друг  друга  каждый
час. Сегодня они здесь, у символической могилы всех  наших  солдат, погибших
за Родину.
   Я  подхожу к группе  журналистов.  Давно  знакомые лица. Они  ждут моих
слов. Им очень важно, что же я сейчас скажу, после столь долгого отсутствия.
   Про Думу:  "Со мной  очень трудно так... разговаривать.  Я могу и сдачи
дать".
   Первые  слова  давались  с  трудом.  И  все-таки  в  привычной  роли  я
почувствовал себя гораздо лучше. Никто не должен считать, что Ельцин сдулся,
как воздушный шарик.
   ... Но какое-то раздражение висит в  воздухе. Общество  ждет поступков,
ждет  чего-то  серьезного. Протокольные  появления перед  телекамерами этого
ощущения не снимают. Люди ждут появления привычного Ельцина.
   6 марта 1997 года. Ежегодное послание президента Федеральному Собранию.
Мраморный зал Кремля - прохладный простор, огромное количество  людей, сотни
журналистов, в зале - депутаты, сенаторы, вся политическая элита.
   Ежегодное  послание  президента   -   документ   огромной  политической
важности,  концепция  развития страны. Текст  этого послания готовился очень
долго. Я придавал ему большое значение.  Впервые после выборов я обращался к
Федеральному Собранию, к  нации с важнейшим документом,  со своей программой
действий.
   Кроме  того,  я  впервые  появлялся  после  столь  долгого  отсутствия,
вызванного операцией, для принципиального публичного выступления.
   Как все получится?
   Далеко не все в зале хотели видеть выздоровевшего Ельцина. Один мой вид
их уже раздражал. Был и глухой ропот, и какие-то выкрики. Но я не обращал на
это внимания.
   Коммунисты всегда в своем репертуаре. Важно не  это. Важно, что я снова
во весь голос говорю со страной.
   "Порядок  во власти -  порядок  в стране"  - так  озаглавлено послание.
Главная его мысль - страной должна  управлять  власть,  а не обстоятельства.
Необходимо наводить порядок. Прежде всего - во власти. И я его наведу.
   Правительство оказалось не способно работать без президентского окрика.
Большинство обещаний, которые  давались людям, и  прежде всего по социальным
вопросам,  не  выполнены.  В  связи  с  этим изменятся  структура  и  состав
правительства, в него придут компетентные и энергичные люди.
   Пороком  законотворчества   стало  принятие   законов,  которые  служат
узкогрупповым  интересам. Большинству депутатов ясно, что это  наносит ущерб
России, но все же такие законы проходят.
   Сказал я с трибуны и о том, как получил из Федерального Собрания письмо
о  необходимости  строительства парламентского  комплекса  стоимостью  в  10
триллионов  рублей. Этих денег хватило бы, чтобы вернуть долги всем учителям
и врачам страны.
   Кстати,  Егор Строев  и  Геннадий Селезнев  сразу же после  выступления
отмежевались от этого письма, были  крайне смущены, сказали, что проект этот
недоработан и попал ко мне случайно.
   Полчаса выступления.
   С каждым новым словом мне становится легче. Я снова обретаю себя.
   Я  уже почти уверен, что  нашел тот  самый сильный политический ход,  о
котором думал все эти месяцы. Почти уверен. Осталось чуть-чуть...
   Той  же  зимой я  услышал слова  патриарха  Алексия.  Выступая с речью,
обращенной ко  всем православным в честь  Рождества, он вдруг резко отвлекся
на политику и назвал невыплату зарплат и пенсий неожиданным словом - "грех".
   Поначалу  это  слово меня резануло. С  его  святейшеством у меня всегда
были самые человеческие, самые теплые отношения.
   И  слово  "грех" для  меня  прозвучало  как  колокол.  Проблема,  беда,
экономические трудности. А тут вдруг  прямо  и резко - "грех". Сразу вопрос:
чей грех? Мой?
   Пока валялся с  пневмонией, все время  думал  про  это: скорее,  скорее
надо,  чтобы  пришел  во  власть  второй  эшелон политиков.  Если сейчас  не
выпустить на политическую арену других людей, потом будет поздно.
   Грех  не в том, что  в стране  идут реформы. Грех в том, что  идут  они
слишком медленно!
   ... 24 февраля, в первый  раз после болезни, встретился с Черномырдиным
в Кремле.
   Я  тогда произнес  всего лишь  несколько фраз: социальную  сферу считаю
кризисной,  невыплаты зарплат  - это застарелая болезнь  правительства. И по
ответу  (хотя внешне все необходимые слова были сказаны, все обещания, какие
надо,  даны) почувствовал, как Черномырдин устал. От постоянного напряжения,
от неразрешимости накопившихся проблем.
   Мы с ним  долгие годы  шли рядом,  психологически очень привыкли друг к
другу.
   Черномырдин никогда не высовывался, не стремился играть  свою  игру.  В
этом  была его  сила.  За  моей спиной  все  эти  годы  стоял  исключительно
порядочный, добросовестный и преданный человек.
   Черномырдин  старался дистанцироваться от  закулисных кремлевских  игр.
Занимался  только  экономикой,  но если  было надо -  и  в  93-м, и в начале
чеченской войны, и во время событий в Буденновске, - решительно  поддерживал
меня. Наверное, когда-то раньше, на каком-то этапе, я не дал  ему раскрыться
как самостоятельному политику. Наверное, не  дал... Но жалеть об этом сейчас
было   уже   поздно.  Со  своей  по-русски  крупной   фигурой,   добродушной
ослепительной улыбкой, мужицким юмором и смекалкой Черномырдин успел за  эти
годы  примелькаться,   врасти  корнями  в  политический  ландшафт.  Это  был
незаменимый  премьер... эпохи  политических  кризисов. Но мне  казалось, что
после выборов 96-го наступала новая эпоха. Эпоха строительства.
   Очень хотелось помочь Черномырдину сделать наконец такое правительство,
которое добьется подъема в экономике. Кончилась  чеченская война, отнимавшая
много сил, кончились выборы, одни  и  другие.  Необходим был  прорыв, страна
устала от  ожидания,  от неопределенности, от  отсутствия серьезных  попыток
изменить ситуацию к лучшему.
   Упрекать  Черномырдина персонально  в том, что экономика буксует, я  не
мог. Но и не видеть того, что происходит в стране, тоже не мог.
   Все  прежние производственные ресурсы  - неэффективная  промышленность,
коллективное  сельское  хозяйство  -  категорически не  вписывались  в новую
жизнь.  Черномырдин опирался  в  основном  на  так  называемый  директорский
корпус,  не видя  и не  понимая  того, что только  новые менеджеры, с  новым
мышлением, могли вытянуть из болота нашу экономику. В результате образовался
замкнутый  круг:  российские  инвесторы  не  хотели   вкладывать  деньги   в
обветшавшее  производство.  Это, в свою очередь, резко  суживало возможности
развития  экономики, в  том  числе  и  банковскую  деятельность. И  реальные
рыночные   отношения   сосредоточились   на   очень   узком    экономическом
пространстве.
   Тем  не менее благодаря внутренним и внешним  займам, торговле сырьем и
металлом, благодаря громадному внутреннему потребительскому рынку и внезапно
появившемуся  классу торговцев, мелких, средних,  крупных, которые создавали
рабочие места,  страна  достигла  так  называемой  стабилизации. Но в  нашем
случае стабилизация - не стабильность.
   Стабилизация - это фиксированный кризис.
   Правительство  Черномырдина, созданное  сразу  после  июльских  выборов
96-го,   работало   более  полугода.   Но,  к  сожалению,  профессиональные,
исполнительные  люди, подобранные Виктором  Степановичем  на ключевые посты,
смотрели порой совершенно в разные стороны.
   ...  Это  было правительство смелых проектов, благих пожеланий, хороших
намерений. Но трудно было  назвать его  командой единомышленников, связанных
единой концепцией, общим планом реформ. По советским стандартам - добротное,
мыслящее, вполне интеллигентное правительство. Но  в сегодняшнюю  экономику,
требующую серьезных преобразований, оно вписаться так и не смогло.
   Рос  снежный ком  долговых  обязательств,  дефицит  бюджета,  тотальная
задолженность всех и всем. При этом государство  не могло выкупить продукцию
даже  у оборонных  предприятий,  рабочие оставались  без  зарплаты,  местные
бюджеты -  без необходимых отчислений для врачей и учителей, для  медицины и
помощи старикам.
   Честно  говоря,  не  оправдала  себя и  идея  привлечь  в правительство
представителей банковских кругов. Владимир Потанин, занявший летом 1996 года
пост первого  вице-премьера по  экономике, должен был регулировать отношения
между  бизнесом  и  государством,  устанавливать  давно  ожидаемые  "длинные
правила игры", то есть правила на долгую перспективу. Это был первый человек
из  большого  бизнеса,  который  перешел  на государственную  работу. Такого
прецедента еще не  существовало, а вот сейчас этой практикой  уже никого  не
удивишь,  все  уже  забыли,  как  тяжело  было первому. Никто не  знал,  как
совместить на одном  рабочем столе, в одной голове и задачи государственного
управления,  и  интересы огромных  частных  предприятий,  которые тоже  были
вписаны в государственную экономику тысячью нитей, тысячью взаимосвязей.
   Потанин проявлял большое  мужество  и  упорство.  Там, у  себя дома,  в
банке,  он  принимал решение, и через сутки оно уже было  реализовано. Здесь
же,  в тяжелой государственной машине, на  согласование уходили  месяцы.  За
счет  своих средств  он нанимал высококлассных,  дорогостоящих специалистов,
которые  готовили  необходимые  правительству  документы:  проекты  законов,
постановления, инструкции. Он  мучительно  отвыкал  от своего способа решать
проблемы,  от своей методики, даже от  бытовых привычек.  Например, пришлось
перейти на казенную "белодомовскую" еду.
   В чем-то  ему даже пошли навстречу, например, разрешили ездить  на  той
машине, к которой он привык,  и взять на службу ту охрану, с которой работал
в банке.
   У  Черномырдина  отношения с  Потаниным  не сложились, он  считал,  что
первый вице-премьер слишком активно защищает интересы своего ОНЭКСИМбанка.
   В конце концов Черномырдин настоял, чтобы Потанин был уволен.
   Чем дальше шло время, тем яснее становилось, что первое черномырдинское
правительство,  сформированное  им  летом   96-го,  решить  экономические  и
социальные проблемы,  навалившиеся  на  страну, не сможет. Говоря  близким и
понятным мне  в  тот момент языком, больному нужна решительная хирургическая
операция.
   Уже в начале марта мы договорились с Виктором  Степановичем,  что глава
президентской  администрации  Чубайс  возвращается в кабинет  министров.  17
марта  был  подписан  указ о его  назначении  первым вице-премьером.  Чубайс
рвался обратно в экономику, на посту  главы администрации он работал хорошо,
но всегда говорил: "Это не мое".
   Правда, мне казалось, что одного возвращения Чубайса в  правительство -
мало...
   И  я  решил  найти  для  Черномырдина  еще  одного  заместителя.  Яркую
политическую фигуру. На эту роль вполне годился Борис Немцов.
   Идея была  хорошая: подпереть  Черномырдина с двух сторон, расшевелить,
показать  ему, что  резерв - вот он, на подходе. Нарушить наш с ним чересчур
привычный, надоевший обществу политический  баланс. Как тогда кто-то сказал,
поменять картинку.
   И  картинку поменять в итоге  удалось. Привычный  Чубайс  при привычном
Черномырдине - одна картинка. Два молодых,  по-хорошему наглых и агрессивных
"вице",  мгновенно  замыкающих Черномырдина в  систему высокого  напряжения,
постоянного позитивного давления, - совсем другая.
   Нижегородский губернатор Немцов  -  фигура  достаточно популярная. И  у
себя  на Волге,  и  вообще  в  России.  Он  обещал  самим  своим  появлением
обеспечить  правительству совершенно другой ресурс доверия.  И совсем другой
политический климат в стране.
   Кстати,   никто   из  молодых  категорически   не  хотел  идти   ни   в
правительство, ни в Кремль. Все активно сопротивлялись.
   ... Снова вернусь на несколько месяцев назад, к лету 96-го.
   Чубайс сразу после второго тура выборов, практически на следующий день,
сказал: все, спасибо,  у меня много дел  в  бизнесе,  есть очень  интересные
предложения, возвращаться снова во власть я не хочу.  Как говорится, спасибо
за  доверие.  А  я   думал  пригласить  его  работать  главой  Администрации
Президента.
   Тогда возникла другая  неожиданная идея  -  предложить  этот пост Игорю
Малашенко,  руководителю  телекомпании  НТВ.  Он  тоже  вежливо,  но  твердо
отказался. Наверное, сыграли тут  свою роль  и его  семейные обстоятельства:
жена только что родила, Игорь поехал в Лондон, находился при  ней неотлучно.
Уговаривать  я не хотел, но  попросил  его  связаться со  мной  по телефону.
Кстати,  именно  тогда  Малашенко  сказал  запомнившиеся  мне слова:  "Борис
Николаевич, я буду вам помогать... "
   Я вновь вернулся к кандидатуре  Чубайса. Он  и  сам  прекрасно понимал:
если мы сохраним борьбу разных групп внутри Кремля, как это было  при первом
помощнике  Илюшине, главе администрации Филатове,  начальнике службы  охраны
Коржакове,  ничего изменить  в  стране не удастся.  Нужна жесткая вертикаль,
идущая непосредственно  от президента, а не  от  кого-то,  кто претендует на
влияние...
   Чубайс понимал, но продолжал колебаться.
   Наконец я привел последний аргумент:  ложусь на операцию и  должен быть
абсолютно  уверен,  что здесь  во время моего отсутствия не случится никаких
ЧП.   Анатолий  Борисович   понял:   аргумент  действительно   последний.  И
согласился.
   ...  Кстати,  еще  один  человек из нового поколения политиков, который
отказался  от  моего  приглашения пойти  на  работу в правительство,  -  это
Григорий Явлинский.  Чубайс,  возглавляя аналитическую группу  предвыборного
штаба,  вел с  ним активные  переговоры.  Возможно,  согласись в  тот момент
Григорий  Алексеевич  поддержать  меня  во  втором  туре, перешагни он  свою
осторожность в выборе союзников  -  и  вся  история  наших  реформ  пошла бы
по-другому. Но  идеально  белый  политический  воротничок оказался дороже. А
ведь была возможность у него еще тогда показать всем  своим оппонентам,  как
надо  "жить  по  совести".  Я  премьерским  местом  торговать не  хотел.  Но
программу Явлинского рассматривать был готов.
   ... Труднее же всего оказалось с Борисом Немцовым.
   "А зачем  я  вам в  Москве?  -  спрашивал он Чубайса в  своей  немножко
развязной манере весной 97-го. - Лучше я буду помогать вам в Нижнем".
   И что бы ему ни говорили про реформы, он твердил  свое: "А в Нижнем кто
реформы будет проводить?"
   Чубайс почти кричал на Бориса: "Раз ты такой умный, нас критикуешь, так
возьми на себя хоть часть ответственности".  Но Немцов спокойно уехал домой.
Ну и упертый характер...
   Пожалуй, на мой похож.
   Тогда родилась идея, чтобы уговаривать Немцова  в Нижний  поехала Таня.
Она поняла смысловой  подтекст, который  мне было не обязательно произносить
по  слогам:  это  ваша  команда  молодых нахалов, вы и договаривайтесь между
собой.
   Ни самолеты, ни поезда в Нижний Новгород в тот час уже не ходили.
   "Папа,  я поеду на машине". Валентин Юмашев стал звонить Немцову - хотя
бы предупредить его, что Татьяна уже в пути.
   Говорят,  Борис Ефимович не  поверил или не придал  значения - все-таки
семь часов, на ночь глядя по нашим дорогам ехать решится  не каждый  - и был
потрясен,  когда  поздно ночью раздался Танин звонок. "Татьяна Борисовна, вы
где?" - "Я в кремле". - "В каком кремле?" - "В вашем, нижегородском... "
   Увидев дочь президента в своем кабинете, Немцов наконец понял, что  это
- не шутка. Они долго разговаривали. На следующий день он дал согласие.
   Однако тогда же,  в начале марта 97-го, возникла новая проблема:  после
перехода  Чубайса  из  администрации  в правительство  нужно было в  течение
считанных дней подыскать ему замену.
   ... И я решил поговорить с Валентином Юмашевым.
   "Борис Николаевич, - сказал он, - во-первых, я не  обладаю  достаточным
политическим весом. Во-вторых, я никогда не был  в  публичной политике,  все
знают,  что  я  ваш  друг,  друг  вашей  семьи,  назначение будет  выглядеть
странно... "
   Я внимательно  его выслушал и сказал,  что  подумаю. Думать  долго было
нельзя: указ о назначении Чубайса в правительство был уже подписан.
   Тем  не  менее за  Валентина  я  волновался.  Он,  конечно, талантливый
журналист,  аналитик замечательный.  Рядом со мной  с  восемьдесят  седьмого
года.  Работать  готов  сутками.  Но  аппарат  администрации - это  огромное
ведомство  со   своими  традициями,  порядками.  Достаточно  бюрократическое
ведомство.
   Юмашев сопротивлялся тихо, не  так  шумно,  как Немцов  или Чубайс.  Но
очень  упорно.  Расставаться с любимой свободой  не хотел.  Его, насколько я
понял,  прижали  к стене Таня  и Анатолий  Борисович. Сказали, хватит давать
советы со стороны. Нечестно.
   У   каждого  из  молодых  политиков,  которые  вместе  потом  составили
достаточно   дружную   команду,  были  свои  причины  для   отказа.  Чубайсу
психологически трудно было возвращаться во власть после скандальной отставки
95-го года.  Немцов  и ставший  еще  одним  вице-премьером Олег Сысуев,  мэр
Самары, -  оба  не хотели расставаться со  своей столь  удачной региональной
"стартовой  площадкой",  не  хотели торопиться  с  переездом в  Москву  и по
личным, и по карьерным соображениям. Валентин Юмашев не хотел быть публичным
политиком. Но была и еще одна составляющая в процессе создания команды, я бы
сказал, поколенческая черта.  Все эти люди, выросшие в  70-е,  возмужавшие в
80-е  годы, даже представить  себе не могли,  что  когда-нибудь  взлетят так
высоко.  Власть  всегда  казалась  им прерогативой  совершенно другого  слоя
людей: седых и  лысых  дядек с большими  животами, партийных бонз, прошедших
многолетнюю школу партработы в ЦК КПСС или обкомах. И  перестройка не смогла
изменить  в   них  этого  отношения  -  ведь  Горбачев  вовсе  не  торопился
расставаться с  прежним  аппаратом. Срабатывал  и старый советский  комплекс
интеллигента,  человека умственного  труда - руководить  кем-либо и чем-либо
могут  только  люди с толстой кожей и нервами-веревками.  Я убеждал как мог,
что это не так.  Но, даже окончательно  расставшись  с прежними комплексами,
"молодая команда Ельцина"  внутренне не смогла избавиться  от этого ощущения
психологического дискомфорта. Я помню, как Валентин  Юмашев однажды пошутил:
"Знаете,  Борис Николаевич,  все-таки  это  какая-то  не  моя  жизнь. Я себя
чувствую  как герой из  повести Марка Твена "Принц  и  нищий", которому дали
государственную  печать. Я  ей  колоть  орехи,  конечно, не буду, но желание
такое есть... "
   Команда-97   -  это   не   просто   министры,   вице-премьеры,  большие
руководители. За несколько  месяцев жесткой, тяжелой, напряженной работы они
превратились в настоящих единомышленников.
   Иногда по воскресеньям они  устраивали на даче у  Юмашева  что-то вроде
пикника с шашлыками, песнями у костра.  Про политику и экономику пытались не
говорить,  ее  было более чем достаточно в будни.  Сысуев  с Юмашевым в  две
гитары пели бардовские песни  - Окуджаву, Визбора,  Городницкого... "Атланты
держат небо на каменных руках... " Пели и, видимо, где-то в подсознании сами
себя  ощущали этими  атлантами.  Чубайс, как  настоящий романтик, знал слова
абсолютно всех песен. Но поскольку со слухом у  него было не очень, он их не
пел,  а  так,  под  музыку декламировал.  А жена  Чубайса,  Маша, красивая и
строгая, вообще все