ь огромным авторитетом  и  в то же время были достаточно известны
всей  стране.  Но  самое главное  -  это  были  люди  абсолютно  "чистые"  в
политическом плане.
   Например,  в  Калмыкии  таким  человеком  оказалась  ведущая  программы
новостей  на  первом  канале,  очень симпатичная  и  милая  молодая женщина,
Александра Буратаева.  В  Новосибирске - легендарный спортсмен, многократный
победитель чемпионатов мира и Олимпиад, борец Александр Карелин.
   И я подумал: а ведь люди действительно устали от одних и тех же лиц, от
профессиональных  политиков! Люди,  заработавшие свой общественный авторитет
не  в  политике, но идущие  в нее,  чтобы защитить  интересы своих земляков,
имеют  огромный шанс. Это как  бы защитный  слой, спрятанная  глубоко в душе
надежда России.
   Идея "Единства" родилась, конечно, далеко  не  сразу. В  ее  разработке
принимали  участие  многие  люди. И моя предвыборная  команда 96-го  года, и
аналитики из команды Путина.
   А на  этапе реализации идеи в нее включился  прежде всего Сергей Шойгу.
Найти  лидера,  человека,  который возглавит движение, было  самым  сложным.
Министр по  чрезвычайным ситуациям, принимавший участие в спасении людей  во
время  катастроф,  наводнений,  землетрясений, Сергей  Кожугетович  из всего
нашего списка "российских надежд" был самым звездным  и самым знаменитым. Но
обращаться к  нему  долгое  время не  решались: он возглавлял  очень сложное
министерство, был очень занят на работе  и очень любил свое дело. В политику
идти совершенно не хотел.
   Но  вот  что  такое командная игра. Когда Сергей Шойгу принял  решение,
возглавил движение,  он  бросился  в  политический  водоворот со всей  своей
страстью,  отчаянно, искренне. Теперь  уже  он  сам загорелся идеей: создать
новую партию центра, не "партию власти"  в прежнем понимании, то есть партию
начальников, руководителей, а  партию "аполитичных"  людей,  которые все  же
идут  в политику, чтобы приблизить ее  к интересам простых смертных, сделать
ее морально чище, прозрачнее, понятнее.
   Вторым номером  "Единства" стал Карелин. Третьим -  бывший следователь,
генерал  милиции   Александр  Гуров,  когда-то,  еще  в  80-е  годы,  первым
заговоривший об организованной преступности, о наступлении мафии на страну.
   Мужественный  Шойгу,  спасатель,   по-настоящему   романтичная  фигура,
которая  воплотила в  себе весь  идеализм  нового поколения.  Он должен  был
привлечь  к  себе молодежь  и женщин. Карелин - тот рассчитывал на поддержку
всего мужского населения. Гуров - говорил на языке, близком и понятном людям
пожилого и среднего возраста.
   Я считал,  что это блестяще составленная тройка. Но главное,  что  было
заложено   в   концепцию  "Единства",   как   мне   кажется,  -  дух   новой
консервативности,  ставка на  общество, а не на политическую  элиту. Сыграла
свою роль и  оригинальная политическая технология - другие  партии внесли  в
свой федеральный список  москвичей, политических  функционеров,  предоставив
своим отделениям  работать  с местным  электоратом по региональным  спискам.
"Единство" же внесло в свой федеральный список именно тех,  кому люди больше
доверяли в регионах. Да, это была хорошая работа.
   Но к этой  работе я  очень скоро  перестал иметь  какое  бы то ни  было
отношение. С самого начала  мне было  понятно,  что эта  партия "социального
оптимизма" не  должна в сознании  избирателей ассоциироваться с моим именем,
как,  впрочем,  и  с именем  любого  другого  известного  политика  прежнего
поколения. Особенность нового  движения, как  я  уже сказал,  состояла в его
абсолютной свежести, аполитичности его участников.
   Я  не  обращал внимания на то, что "Единство"  дистанцируется  от меня,
критикует  прежнюю  политическую эпоху,  да и  конкретно мою  политику,  мои
решения.  Для  меня  гораздо  важнее  были его  главные  приоритеты:  защита
интересов государства,  защита  бизнеса и  либеральных свобод,  защита  прав
граждан.
   ... Гораздо труднее пришлось Путину.
   В его штабе произошел настоящий раскол. "Старые бойцы", проводившие еще
избирательную  кампанию  96-го  года,  например, социолог  Александр  Ослон,
руководитель Фонда эффективной политики Глеб  Павловский и  другие "старики"
предвыборных баталий,  настаивали на  том, что  Путин должен обозначить свои
политические  пристрастия, поддержать "Единство".  Их оппоненты в  путинском
штабе утверждали обратное. "Путин не должен тратить свой политический ресурс
на поддержку неизвестного, только  что возникшего политического образования,
- говорили  они.  -  Он должен  оставаться  вне  этой борьбы,  он -  будущий
президент всех граждан, а не отдельной  их части. Если  он это  сделает, его
рейтинг к марту будет не пятьдесят процентов, как сейчас, а пять".
   Однако сам Владимир Путин  решил по-другому.  В  своем телеинтервью  он
очень  коротко  ответил на  вопрос журналиста о том, за  какую  партию будет
голосовать на парламентских выборах. Есть  только одна партия, которая четко
и однозначно  поддерживает наш курс. Это "Единство", сказал премьер-министр.
Этих тридцати секунд,  которые заняли  в  эфире  слова Путина,  хватило  для
оглушительного успеха на выборах нового,  только  что  созданного блока:  23
процента! Такого не ожидал никто.
   Да, коммунисты в итоге  только чуть-чуть  обогнали "Единство".  На один
процент.  Новой "партии надежд"  не хватило всего  лишь  нескольких месяцев,
чтобы окончательно утвердиться  в регионах, стать  доминирующим политическим
движением.  Сыграло роль  и "особое голосование" огромной Москвы. Она отдала
"Единству" около десяти процентов, тогда  как в других регионах оно получило
от двадцати до тридцати.
   ...  С  учетом того,  что  в  парламент  была  избрана  большая  группа
независимых депутатов, еще по семь-восемь процентов получили  правые  силы и
блок  Примакова-Лужкова, еще чуть меньше - ЛДПР и "Яблоко".  Абсолютно новая
картина:  левые силы перестали  иметь  в  парламенте  большинство! Это  была
победа.
   ... Так что  же будет с российским парламентаризмом?  Какая судьба  его
ждет?
   Думаю,  нормальная,  рабочая судьба.  Если лидеры  "Единства" не  будут
почивать на лаврах, не уйдут целиком в думскую суету, а продолжат заниматься
созданием общероссийского движения, у них
   обязательно должна  получиться та консервативная партия центра, которая
есть  во многих  развитых странах - консерваторы в  Англии,  республиканцы в
США, христианские демократы в  Германии,  либеральные демократы в  Японии. В
какой-то   мере  "партия  власти",  но  не  претендующая  на  исключительное
положение в обществе. На политическую монополию.
   Почти  во  всех  этих  странах  у  консерваторов  есть  и  политические
оппоненты,   как  правило,   социал-демократического  толка.  Появятся  они,
разумеется, и  у  нас.  Для этого нужно,  чтобы разумные  политики  в  рядах
компартии  перестали  наконец  жить  лозунгами  вчерашнего  дня,   оказались
разборчивее в выборе союзников. Если  они не найдут в себе мужества  сделать
этот  шаг к размежеванию  с  оголтелыми левыми радикалами,  их  место  могут
занять и другие - например, то же "Отечество - Вся Россия".
   Впрочем, это всего лишь прогнозы.  Прогнозировать на пустом месте  я не
люблю. Другая профессия. Я не политолог, а политик.
   Могу дать лишь один твердый прогноз: в России с каждым годом, с каждыми
новыми  выборами  будет  все более  работоспособный,  современный, достойный
парламент.
   ... И начался  этот процесс  именно  в  том,  таком трудном  для нас  и
драматичном 99-м году.
   19 декабря  я провел беспокойно.  Хотя под  конец выпили  шампанское за
победу  "Единства",  от  волнений  этого  дня я  устал.  Итоговые  цифры  на
телеэкране  все  время  мелькали,  менялись.  Ночью,  уже  почти  засыпая, я
продолжал думать, сопоставлять, анализировать: что же произошло?
   А  утром  проснулся с  мыслью: произошло  что-то  очень  важное.  Итоги
голосования подтвердили самое  главное,  о чем  я непрерывно думал  все  эти
последние недели: у Владимира Путина есть огромный запас доверия!
   По сути дела, уже в  декабре  люди проголосовали за нового  президента,
поддержав  "его" блок,  хотя он  не  был  его лидером,  просто протянул руку
новому движению.
   Значит, все идет правильно.



ПРЕЗИДЕНТСКИЕ ГАРАНТИИ

   Настала пора  принимать последнее, может  быть,  самое главное решение.
Еще  за несколько  дней до  выборов,  опережая  ход событий, я  встретился с
Владимиром  Путиным. Наш  разговор окончательно укрепил меня во  мнении: да,
пора!
   Я должен уйти в отставку. Путину больше не  надо мешать. Нужно отойти в
сторону. Освободить дорогу.
   ... Президент уходит в отставку. Уходит раньше времени.
   Было  это  уже  один  раз.  Первый и  последний  президент СССР  Михаил
Сергеевич Горбачев тоже в декабре, в декабре 1991-го, ушел со своего поста.
   Судьба Горбачева,  судьба  наших с  ним  отношений,  судьба  России  на
страшном, опасном переломе конца 80-х - начала 90-х...
   ... Не раз  и не два  я возвращался мысленно к тем дням, когда в России
менялся политический строй. На смену Советскому Союзу приходила новая страна
- с  другими  границами,  с  другими  приоритетами  во внешней и  внутренней
политике, с  другими  политическими институтами, с другой системой власти. Я
понимал, насколько это будет трудный, болезненный процесс.
   Понимал это и Горбачев.
   Во время наших последних  встреч в  Кремле осенью 91-го  года, когда мы
обсуждали новых министров, которые были  назначены сразу после августовского
путча - причем эти кандидатуры предлагал я в достаточно жесткой манере,  но,
конечно, прислушиваясь и к мнению Горбачева, - тема крушения прежнего режима
как бы висела в воздухе, недоговоренная.
   ... Можно  ли настолько резко  ломать  то,  что  выстраивалось  с таким
трудом,  на  протяжении  десятилетий?  По  выражению   лица  Горбачева  ясно
читалось: нельзя!
   Перед моими же глазами стояли картинки путча: танки и бронетранспортеры
на  улицах,  горбачевские  соратники, решившиеся нарушить законы  страны.  И
человеческие законы, и юридические.
   Если  горбачевские  "генералы",  размышлял   я,  послушные  исполнители
системы - Язов, Крючков,  Пуго, представители мощнейших силовых ведомств, по
самому  своему  статусу  обязанные  охранять  государство  от потрясений,  -
решились на путч, решились восстать против президента, значит, такая система
стала   уже  нежизнеспособной.  Позволить  генералам  командовать   страной,
начиненной ядерным оружием,  дать им  еще один шанс к перевороту я просто не
имел права.  Да,  советская власть  была хорошо  отлажена,  и Горбачев очень
боялся  ее разрушать, боялся  просто  панически. Но если один раз  она  дала
мощнейший сбой, то по  самим  внутренним законам своего функционирования, по
самой  своей  структуре она была  обречена. Застраховаться от ее дальнейшего
непроизвольного  саморазрушения   было  невозможно,  доверять  ей  дальше  -
смертельно опасно.
   Для того чтобы советские генералы не  устроили  нам всем кровавую баню,
не  затеяли  игру в очередную  хунту,  нужны  были  немедленные  и  коренные
политические преобразования.
   Надо  отдать  должное  Михаилу Горбачеву:  при  всех наших непримиримых
разногласиях, при наших сложных  личных отношениях он прекрасно  понимал эту
логику политического процесса и не стремился
   обострять ситуацию. Не стремился сражаться и воевать за  личную власть,
прекрасно  понимая,  что  после  путча   она  безвозвратно  потеряна.  В  те
ноябрьские и декабрьские дни и меня,  и Горбачева волновал вопрос: насколько
мягко нам удастся  "перевести  рычаги" в иное положение?  Насколько четко  и
слаженно  мы  сумеем   обеспечить  этот  переход  из  одного   политического
пространства  в другое,  из  одной  системы власти  - в  новую  систему,  от
советской бюрократической, партийной "демократии" -  в  демократию реальную,
подкрепленную реальными свободами?
   Подписанный  в  Беловежской  Пуще  документ   лидеров  трех  славянских
государств - России, Украины и Белоруссии - был в этом отношении единственно
возможным  политическим  ходом.   Коммунисты   не  могли  ожидать  настолько
стремительного развития событий.  Приобретенный  бывшими  республиками Союза
новый политический статус  выбивал из  рук коммунистов  их главное  оружие -
старую административную  систему.  Они оказались  сразу в новой  истории,  в
новой  реальности,  и, чтобы  собрать силы и заново организоваться (уже  без
поддержки  огромной  государственной  машины), им  потребовалось  достаточно
много  времени.  Об условиях  подписания  договора  я подробно рассказывал в
предыдущей книге. И здесь касаться этого момента не хочу.
   ... Исходя из всех этих обстоятельств я и рассматривал вопрос  о личных
гарантиях, предоставленных первому президенту  СССР Михаилу Горбачеву  и его
семье.
   Казалось  бы, вопрос  действительно личный.  Но  для  нашей страны, для
нашей истории он выходил далеко за рамки бытовых нужд президента и вопроса о
том, как  сложится его дальнейшая судьба. Для России это был вопрос воистину
всемирно-исторический.
   Так  уж  повелось в России:  ее правитель  никогда не  передавал власть
добровольно.  Всегда  это  была   или   естественная  смерть,  или  заговор,
революция.
   Коммунистический  режим  унаследовал  неспособность  к   безболезненной
передаче  власти  в новые руки. Царь переставал быть единоличным  правителем
лишь  после смерти  или после переворота, генеральный секретарь  - точно так
же. И то, что в 1964 году переворот прошел  вроде бы  мирно и Хрущев остался
жив, - сути происходящего  не меняло. Хрущев  был насильственно  устранен  с
политической сцены и  посажен  под домашний  арест. Для огромного  населения
СССР его  вчерашний лидер, живой и мыслящий человек, в один  прекрасный день
как бы навсегда исчез. Он не мог участвовать  в жизни страны, без разрешения
не  мог  никуда выезжать. О его  смерти сообщила  лишь крошечная  заметка  в
газете.
   ... Горбачева в  случае успеха путча, в случае  прихода к  власти хунты
советских  "генералов" ждала  примерно такая  же судьба (хотя события  могли
пойти  и по гораздо более трагичному сценарию -  к  этому  подталкивала сама
логика  переворота). И  теперь  нам с  Горбачевым  предстояло  вместе решить
непростой  вопрос:  какова  будет судьба  бывшего  президента  СССР в  новой
России?  Необходимо  было   создать   прецедент  уважительного,   достойного
отношения  к крупной политической  фигуре, сошедшей  со сцены.  Я постарался
сделать все, что мог, в  этом  направлении -  это  было нужно не для кого-то
лично, а для страны.
   Горбачеву  была предоставлена  одна  из  государственных  резиденций  в
пожизненное  пользование  (президентская  дача  "Москва-река-5",  га  самая,
которую он любил и которую попросил). Охрана и служебный автотранспорт ему и
его семье. Медицинское обслуживание, пенсия.
   Указ о  гарантиях  Горбачеву  91-го  года  имел  еще  несколько  важных
пунктов.
   Прежде всего он предоставлял Михаилу  Сергеевичу возможность для  новой
общественно-политической  деятельности.  "Горбачев-фонду"  был  предоставлен
огромный комплекс зданий в центре Москвы.
   Позднее  в прессе  было сказано  немало едких слов на тему о  том,  что
якобы я отобрал охрану, автомашину, дачу у Горбачева - за его своеволие.
   Это неправда.
   Часть  площадей - их "Горбачев-фонд" сдавал в аренду - мы действительно
передали  другому   учреждению,  гуманитарному   университету,  но   не   по
политическим соображениям. Сотрудники говорили, что аренда необходима, чтобы
зарабатывать  деньги  для  фонда.  Но  коммерческое  использование  площадей
"Горбачев-фонда" противоречило сути указа.
   Я  знаю,  что за  прошедшие  девять  лет  после своей  отставки  Михаил
Сергеевич  укрепил в  глазах мировой  общественности свою  репутацию мудрого
политика, свою популярность как человека, сломавшего "железный занавес".
   Не раз и не два на мой стол ложились докладные записки:  Горбачев вовсю
критикует за  рубежом, в своих  книгах и  в поездках, политику новой России,
пытается  набрать  очки   за  счет  критики  Ельцина.   Были  люди,  которые
подталкивали меня  к  тому, чтобы  я  "наказал" Горбачева.  Но все  подобные
разговоры я довольно жестко пресекал.
   ... Хотя первые несколько лет  после  его отставки,  откровенно говоря,
справиться  с собой было нелегко.  Внутри все кипело, когда я  слышал о том,
что говорит Горбачев за границей обо мне, о наших внутрироссийских делах.
   Парадокс   ситуации   состоял   в   том,   что  единственным   гарантом
неприкосновенности Горбачева  был... только я. Сделать Михаила  Сергеевича в
глазах  общества  козлом  отпущения, политическим "преступником  номер один"
было в то время легче легкого. Многие  демократы  "первой  волны"  не  могли
простить Горбачеву  его  метаний,  его шараханий из стороны в сторону. Тогда
казалось, что для народа он олицетворял номенклатурное партийное зло,  в нем
видели  средоточие  всех наших бед,  кризисов.  Наконец,  обычная аппаратная
логика заставляла свалить на предшественника  грехи прошлого. Словом, внутри
страны это была одна из самых непопулярных фигур.
   ...  И все-таки каждый раз я заставлял  себя  усилием воли справиться с
нахлынувшими чувствами,  забыть  о  наших личных  отношениях. (Не хочу здесь
касаться  этой темы,  поскольку  о  том,  как  Горбачев преследовал  меня за
критику,  как потом пытался помешать каждому моему политическому шагу, я уже
подробно говорил в предыдущих своих книгах.)
   Я прекрасно понимал, что, несмотря на наши взаимные обиды,  возможность
для Горбачева жить своей  жизнью, говорить все, что он хочет,  участвовать в
президентской  кампании 96-го года  для  всей  России, для новой  демократии
важна не менее, чем для самого Михаила Сергеевича.
   Когда  после  96-го  года  мои  помощники   принесли   мне  на  подпись
приглашение Михаилу  Сергеевичу  на  очередное  торжественное  мероприятие в
Кремле, я  вдруг  впервые почувствовал,  что привычного  протеста в  душе не
нахожу. Напротив, почувствовал  облегчение,  подумал, что  нам будет  о  чем
поговорить.
   Ближе к концу второго президентского срока  я окончательно  понял,  что
был прав, когда сдерживал  свою обиду, не давал волю эмоциям. Обида и эмоции
прошли,  а цель  была  достигнута.  Мы  хотели  создать  прецедент открытой,
раскованной,  спокойной  жизни экс-главы  государства  - и  мы его  создали.
Впервые в российской истории. Создали, несмотря ни на что.
   ...  Однако  Михаил  Сергеевич  ни  разу  (до  инаугурации  Путина)  не
откликнулся на мое приглашение. А ведь прошло  почти восемь лет,  как мы  не
видели друг друга. Восемь лет!
   Последний  контакт нашей  семьи с  Горбачевым  произошел  при известных
печальных обстоятельствах. Умерла Раиса Максимовна...
   Я не знал, стоит ли мне ехать на похороны. Очень хотелось выразить свое
сочувствие, но в то же  время понимал - мое присутствие может вызвать лишние
эмоции, добавить горечи. На похороны поехала Наина. С Горбачевым она пробыла
почти час, и встреча эта после долгого перерыва была искренней, человечной.
   Сегодня изменилось общественное мнение в отношении  Михаила Сергеевича.
Горбачеву простили  многое.  Тем  более  после  безвременной  кончины  Раисы
Максимовны, когда простые люди впервые за много лет испытали к бывшему главе
государства обычные, теплые чувства - сочувствие, понимание.
   Наверное, естественно, что  когда  обдумывал свое решение  об отставке,
пытался понять: что будет со мной после ухода?
   Как будут относиться ко мне?
   Иллюзий не было - любить, обожать не будут. Были даже такие сомнения: а
когда появлюсь после отставки на публике, в театре - не освищут ли?
   Ясно, что через  какое-то  время многое  из того, что  я  делал,  будет
понято  людьми.  Но  сразу  после отставки, когда по старой русской традиции
обычно  на ушедшего сваливают все беды, все грехи