радиционных школах, в частности, не принято, чтобы ученик задавал
вопросы, - мастер сам знает, когда заговорить.

   Для знатока ушу обучение, а точнее, постижение школы проходит в
несколько этапов, отражающих изменение ценностной ориентации и
психологических установок. Здесь речь, конечно, идет не о внешних ритуалах
посвящения или присуждения какой-то очередной степени мастерства, как это
можно встретить в каратэ, но о понимании самой метафизической глубины
процесса обучения как постепенной интериоризации (переведении внутрь себя)
духовных ценностей школы и срастания своей личности с личностью мастера.

   Подражать следовало всему - самому мастеру, тому, как он выполняет
комплексы, его выражениям, жестам и многому другому. Человек не обучается
- он перерождается, он вступает в след мастера, входит в его тень,
становится созвучным с его внутренним ритмом. Ученик постепенно
реализуется как мастер. Медленно, очень медленно удельный вес чисто
внешней имитации уменьшается, да и технический аспект имеет свои рамки,
уступая место воплощению мастера в своем сознании. Внешнее как бы
сворачивалось, сходясь до неизмеримо глубокого внутреннего пространства.

   Наконец, исключительно духовное следование постепенно заменяло внешнее
подражание и наступало преодоление, отказ от внешней формы. Она
переставала играть определяющую роль в обучении ушу, но лишь опосредовала
собой существование внутреннего аспекта.

   Переход в изучении школы от внешнего к внутреннему происходил у
учеников по-разному, многие так и не сумели преодолеть этого барьера.
Момент перехода открывал качественно новый этап в ушу. Школа уже
становилась внутренней реальностью для занимающегося, она обретала свою
субстанциональность, а все комплексы, поединки служили лишь проекцией
этого внутреннего пространства во внешнем мире.

   Сохранились интересные воспоминания одного из японцев, который в начале
40-х годов присутствовал на ритуале приема в школу ушу. В центре сидел
мастер, по бокам от него стояли два ближайших ученика. Посвящаемый выходил
в центр и произносил традиционную формулу с просьбой о приеме в ученики и
делал несколько поклонов. Внезапно мастер подал какой-то едва уловимый
знак, один из стоящих сбоку старших учеников резко взмахнул мечом и ...
посвящаемый упал замертво. То же самое произошло и со вторым неофитом, а
вот третий человек, который произносил ту же заученную формулу, делал те
же самые поклоны, был принят. Наблюдатель-японец, профессиональный солдат,
был поражен жестокостью ритуала. Речь идет не о правильности произнесения
формулы или выполнения поклона, но об искренности, о том, чтобы все
исходило от сердца, от "Небесной воли". Естественно, что немногие могут
отважиться пройти такой ритуал, но ведь сама цель посвящения - проверить
искренность, чистосердечие человека в помыслах занятий ушу.

   Первое время в школе ученика могли подвергать тяжелым испытаниям.
Однако не стоит считать это издевательствами, это лишь проверка крепости
его духа и черт его характера. Например, ученик не должен обижаться, ибо
учителя прекрасно знали, что обидчивого человека ничему нельзя обучить.
Смотрели и на то, как ученик подает пиалу с чаем учителю, как общается с
братьями по школе, как сидит, как реагирует на замечания. Это - долгий путь
терпения и самовоспитания.

   Среди огромного количества учителей и учеников ушу лишь немногие
считались действительно подходящими друг другу. Встреча истинного учителя
и способного ученика предопределялась Небом, и не случайно последователи
ушу годами бродили по Поднебесной, разыскивали "своего" учителя. Истинный
наставник - это "пресветлый учитель" или "просветленный мастер" (минши),
настоящий же ученик должен быть "небесным талантом" (тяньцай). Его особые
свойства объяснялись не только упорством и тщательностью в следовании
наставлениям мастера, но во многом и врожденными способностями, "данными
Небом". "Небесными талантами" также называли талантливейших художников,
поэтов, философов. По существу, это была особая категория людей, способных
не просто выучить что-то, не просто быть старательными ремесленниками в
своем деле, но открытых для того, чтобы дальше понести умение и
мастерство-гунфу в любой сфере человеческой жизни.

   Между учителем и учеником устанавливались прежде всего отношения
глубочайшей содоверительности. Учитель доверяет ученику, так как передает
ему часть своей души. Ученик же должен бесконечно верить своему учителю,
лишь эта вера поможет ему реализовать форму, которую он изучает. Эта вера
форме и учителю особенно важна на первых этапах, когда ученик лишь
постигает азы и нс понимает смысла многого из того, что делает. В этот
момент надо полностью отдаться словам и мыслям наставника, не вопрошая
почему и зачем, но лишь выполняя то или иное упражнение. Веря учителю,
ученик относится с искренним доверием к стилю, который изучает, к его
истинности и непреходящей ценности заключенной в нем мудрости. Лишь такая
безраздельная вера не позволяет ученику сойти с истинного пути.

   Но и в среде самых упорных, старательных учеников всегда выделялись те,
которые были способны на полное самоотречение ради ушу. Таких людей в
школе обычно было немного -'два-три, но чаще всего один.

   В ушу таких людей называли "учениками внутренних покоев" - шинэй туди
или "учениками, входящими в покои" - жуши туди. Все же остальные, пускай
весьма способные и преданные, именовались "учениками внешних покоев" -
шивай туди. Такое деление имело двоякий смысл. Во-первых, надо знать, что
традиционное жилище на севере Китая делилось на внешнюю и внутреннюю части.
Во внешней принимали гостей, во внутреннюю были вхожи только члены семьи.
Таким образом, человек, который допускался во внутреннюю часть дома,
символически становился родственником, кровным преемником учителя. А
вовторых, и это более существенно, понятие "внутреннего" как бы переводило
общение последователя с наставником в сферу духовного, невидимого,
недоступного для сознания других.

   Зачастую "ученики внутренних покоев" жили вместе с учителем, вместе
странствовали, сопровождали его повсюду, куда бы он ни пошел. Им
открывались все секреты школы, и именно они должны были получить ее в
полном объеме.

   "Учениками внутренних покоев" становились лишь те, кто действительно
был способен не только воспринять смысл ушу, но и полностью
перевоплотиться в мастера, "встать в его след", то есть преемствовать
"истинную традицию". Нередко это были сыновья учителя, так как с ними
мастер мог общаться чаще и дольше всего, однако начиная с XIX века прямыми
последователями становилось и немало "пришлых", выделенных глазом
наставника из большой группы учеников.
   По таким ученикам и строилось генеалогическое древо школы в хрониках.
Например, один из создателей стиля клана Ян тайцзицюань Ян Лучань
(1790-1872) обучил за свою жизнь несколько сотен людей, он преподавал и в
родном уезде Юннянь, и в Пекине, среди его учеников были и простолюдины, и
богатейшие аристократы. Однако лишь три человека были вхожи в его
"внутренние покои" - его сыновья Ян Цзяньхоу и Ян Баньхоу и некий Ван
Ланьтин. Несмотря на то что двое его сыновей в дальнейшем значительно
модифицировали технический арсенал стиля Ян Лучаня, тем не менее они
считались прямыми и истинными продолжателями его школы. Произошло
преемствование духа, безраздельное и абсолютно целостное. В этом случае
трансформация формы движений, добавление приемов уже не играют существенной
роли, ибо ученики в полной мере овладели смыслом учения (не только формой
стиля!) Ян Лучаня, как бы переродили своего наставника внутри себя.

   Мысль о мистическом перерождении - единственном способе восприятия
гунфу - очень важна для становления личности "ученика внутренних покоев".
   Ему суждено в полном объеме понять своего учителя, поэтому немаловажен
был и вопрос: кого они понимают? Не является ли человек, стоящий перед
ними, талантливым имитатором, заблуждающимся в собственных возможностях, а
то и просто шарлатаном?

   Зачастую никто из учеников "внутренних покоев" до последнего момента не
знал, кто станет преемником школы.
   Всех их обучали индивидуально, и никто не ведал, что объясняют другому.
Могло быть и такое, что каждому объясняли свое направление стиля, как,
например, поступал мастер по багуачжан Дун Хайчуань (1813-1882) со своими
учениками. Истории рассказывают, что, следуя теории восьми триграмм, он
обучил восемь лучших учеников своей школе с небольшими вариациями, в
результате чего возникли восемь различных школ багуачжан, каждая со своим
патриархом.

   Преемника называл сам учитель перед смертью, лишь он один чувствовал,
кто сумеет в полной мере понести его учение дальше. Благодаря этому между
старшими учениками не было разногласий, один становился лидером школы,
другие либо оставались его ближайшими помощниками, либо сами набирали
учеников.


                            ВО ВРЕМЯ ТРЕНИРОВКИ

   У каждой школы была своя традиция тренировок, свои ритуалы, хотя во
многом они совпадали. В ряде классических школ самой тренировке
предшествовало особое приветствие, которое обычно представляло собой
девятикратное коленопреклонение - "цзюкоу", иногда упрощавшееся до
обычного поклона. Существовали школы, возникшие в среде религиозных сект,
где приветствие превращалось в длительный акт литургии. Благодаря этому в
сознании учеников сам процесс тренировки отделялся от обыденной жизни,
превращался в акт священнодействия, приобщал человека к священным началам.

   В традиционном Китае занятия ушу проходили обычно во дворах перед домом
учителя. Он был обнесен оградой, что скрывало тренировки от случайных про
 хожих. Обстановка такого двора должна была воссоздать внутри ученика
уникальный и одновременно универсальный по своим ценностям мир ушу. На
стенах зачастую развешивались многочисленные изображения духов и богов,
вооруженных мечами и топорами, каллиграфические надписи типа "Сочетай
военное и гражданское", "Одухотворенное ци и священный удар",
"Сконцентрировав дух, достигай совершенства". Были и надписи, напоминающие
об особенностях техники школы: "Руки летают как два веера, ноги бьют как
молния, вращайся подобно змее, прыгай как тигр" (в шаолиньцюань),
"Замахнись рукой, но ударь ногой. Покажи вверх, но ударь вниз" (в
синъицюань).

   Но был и другой - незаметный - тип тренировки. Автору этих строк
приходилось видеть, как сегодня тренируются последователи традиционного
ушу в дальних деревнях Китая. Почти в каждой деревне есть своя школа ушу,
которая может являться ответвлением от более крупной школы, действующей,
например, во всем уезде. Деревенский учитель в определенное время выходит
на небольшую неогороженную площадку и начинает выполнять упражнения.
Несколько человек пристраиваются за ним и без всякой команды, без малейших
объяснений начинаю! повторять за ним движения.
   Здесь нет ни приветствий, ни поклонов, ни долгой литургики - все до
неожиданного обыденно, жизнь плавно перетекает в священнодействие ушу,
открываясь человеку своей сакральной, но до времени скрытой гранью.

   В этом случае тренирующимся может оказаться любой житель деревни - ушу
открыто для всех, к тому же в китайской деревне живут обычно близкие
родственники или две-три семьи, способность понять ушу зависит уже от
свойств самого ученика. Здесь видишь, что истинное ушу, ушу классическое,
оказывалось настолько тесно вплетено в существование местного общества,
что даже сам момент занятий боевыми искусствами неприметно вырастал из
каждодневной, рутинной жизни местного деревенского общества.

   Мастера как в больших "дворах" - гуань, так и в узких школах - "вратах"
   практически никогда не проводили тренировку сами. Считалось, что
технические аспекты могут показать и старшие ученики - "старшие братья"
(дагэ). Роль мастера - нести ушу именно как Учение, а не как набор техники,
который может продемонстрировать и непросветленный человек. И вместе с этим
внешняя отрешенность от техники ушу отнюдь не означала безразличия к
качеству ее выполнения. Мастер был призван объяснить, что техника ушу есть
всего лишь дорога к мастерству, но отнюдь не само мастерство, не сама суть
ушу, постигаемая внутренне и внесловесно. Именно об этом гласила сентенция
из "Трактата о тринадцати позициях": "Словесные наставления необходимы для
того, чтобы провести ученика через истинные врата и вывести на истинный
путь, в то время как мастерство в искусстве обретается лишь в постоянном
самовоспитании".

   Мифы, легенды, рассказы о тайных приемах и мистических учителях,
сложные философские рассуждения... Мы бродим среди них и, возможно, не
способны уловить их суть. Кажется, "истинность" ушу оказывается рассыпана в
переливах этих побасенок и вечно ускользает от нас.
   А может быть, это и есть единственный способ передачи внутреннего
смысла ушу? Так какую же роль играют эти легенды в ушу? Почему им
отводилась столь важная роль в воспитании учеников? Чтобы проще было
ответить на эти вопросы, приведем несколько примеров истории.

   Как известно, обучение базовым принципам ушу основывалось на выполнении
комплексов (таолу) - специальных нормативных форм. Для каждого таолу
существовала своя легенда - кто и когда создал его, через каких мастеров
оно передавалось. Все эти версии излагались в особого рода речитативах,
которые бойцы повторяли во время выполнения комплексов, как бы напоминая
себе, что они приобщаются не просто к какому-то конкретному стилю ушу, но
делают те же движения, повторяют те же слова, что и некий мистический
учитель - первооснователь их школы (да и всего ушу!) сотни лет назад.

   В этом заключается мистическая действенность боевого приема и
произносимого текста. Делая движение, бойцы "входили в след" первоучителя,
становились "покрыты его тенью", как говорили об этом китайские трактаты.
Таолу не просто передает технику школы, не только учит приемам. Оно
является большим - символической формой Учителя - учителя невидимого,
анонимного, давно ушедшего, но тем не менее всегда и ежемгновенно
переживаемого, данного как чувствование, всегда звучащего в приемах
древнего комплекса. Это - реальность, но реальность иная, внутренняя,
интимная, глубоко и исключительно личностная. Ученик должен, повторяя
движения первомастера, пережить состояние его сознания, его просветленной
души, то есть обрести особый тип мировосприятия, присущий самому мастеру.
Так преемствуется традиция.

   В каждой школе ушу существовал особо почитаемый "базовый" трактат,
который считался наивысшей святыней и передавался тому ученику, который
преемствовал школу после смерти мастера. Но - удивительное дело! -
зачастую в таких трактатах не излагались ни приемы, ни принципы боя,
иногда даже ни слова нс говорилось собственно об ушу. Текст состоял из
отвлеченных философских рассуждений, афоризмов, цитат из конфуцианской и
даосской классики. Что это - самообман? Неужели трактат бесцелен и ценится
лишь "по привычке" как "книга предков"? Но как отнестись к тому факту, что
традиция безошибочно отбирала тексты, содержащие "истинную передачу", и
отбрасывала подделки, попытки имитировать труды настоящих мастеров? Дело в
том, что трактат ценен не информацией, которая в нем изложена (как раз
информации в нем и нет, ушу в письменном виде не передаваемо), а тем, что
он отражает состояние сознания писавшего текст истинного учителя, то есть
заставляет читателя войти в его поток сознания. Это - слово доподлинно
внутреннего человека.Да и не слово это вовсе - это образы его
просветленного мира, его реальности, его исключительно светлого
миропереживания. Это уже не текст, но врата в его светлый мир, открытые
последователям.
   И вновь ушу дается не как комплекс приемов, а как тип переживания и
мироотражения.

   Трактат вводил ученика в особый мир, характеризующийся проникновением в
самую глубину вещей, данный как восприятие вещей на уровне их "семян", в
то время как все видимые явления были лишь отражением этой внутренней
личностной реальности или ее символами во внешнем мире, в том числе и
всякие письменные знаки, то есть сам трактат, текст (вэнь). Не забудем, что
"вэнь" понималось как "Небесные письмена", не видимые и не воспринимаемые
обычным человеком, которые проецируются с Неба на землю и здесь образуют
воспринимаемый нами "узор" - вещи и явления. Таким образом, уже по своей
сути они символичны, ибо мирской "узор" - не более чем отражение бездонных
глубин Дао, и он настолько же "истинен", поскольку является проекцией
внутренней реальности, насколько и бессмыслен, если за этой мозаичностью мы
не видим Единого Дао.
   К тому же символ ценен для человека лишь настолько, насколько он
способен узреть за внешней оболочкой внутренние, видимые лишь духовному
взору структуры. А этот духовный взор - "взирание вовнутрь", как говорили
в школах ушу, - дается как часть исключительного общего состояния человека.

   Трактат "истинного человека", а таким считался всякий настоящий мастер
ушу, представляет особый медитативный текст, и вне зависимости от
конкретного содержания позволяет человеку пережить полноту собственной
природы, данную как полнота природных свойств мастера ушу, составлявшего
тексты. Таким образом, трактаты по ушу служили во многом не пособиями, а
стимуляторами работы сознания, постоянно "напоминая" об ушу, причем отнюдь
не как о способе боя или даже самовоспитания, но как о типе
миропереживания.

   Существовали и другие способы, позволявшие ученику полностью
идентифицировать себя с Великим Мастером.
   Сложность заключалась в том, что большинство великих мастеров ушу были
либо полностью легендарны, либо, когда-то реально существуя, настолько
обросли мифами, что сами превратились в легенду. Достаточно напомнить, что
центральные фигуры китайского пантеона ушу - Бодхидхарма, Чжан Саньфэн,
будучи вполне реальными персонами, вообще никогда боевыми искусствами нс
занимались и на действительную историю ушу влияния не оказали. Другие же
люди - также реальные и жившие не так давно, в XIX-XX веках, например,
Сунь Лутан, Ян Лучань, Хо Юаньцзя - настолько срослись с фольклорными
рассказами о народных героях-бойцах, что отделить правду от вымысла
представляется абсолютно невозможным, да и само ушу не потерпит этого, ибо
исчезнет ореол той удивительной чудесности, который окутывает боевые
искусства. Но такие легенды делали фигуры этих люден привлекательными для
сотен последователен, воздействовали на сознание занимающихся, все глубже
вводя их в мир истинных ценностей китайских боевых искусств. Последователь
ущу таким образом приобщался к мифу об ушу, а следовательно, и к чудесному
мифу о самом себе.

   Показательным моментом является также то, что в ушу не существует
степеней мастерства, подобно тому как существуют "пояса", "даны", "кю" в
каратэ.
   Есть лишь мастер и ученик, перерастание ученика в мастера - процесс, не
соизмеримый с показателями нашего, сущностного мира. Нельзя стать мастером
на треть или наполовину, при этом любой учитель остается лишь вечным
учеником.
   Никаких формальных подтверждений истинности мастерства быть не может,
ибо достижение гунфу в конечном счете всегда есть обретение мистического
опыта школы.

   И тем не менее определенный документ все же иногда выдавался. Обычно он
представлял собой обычный лист бумаги с каллиграфической надписью тушью. В
нем говорилось, что такой-то действительно являлся учеником такого-то
мастера. И все, больше в нем ничего не говорилось. Документ не
свидетельствовал ни о "степени мастерства", ни о том, что предъявитель
сего прошел курс обучения по какому-то стилю, - все это показалось бы
нелепым любому последователю традиционного ушу. Он свидетельствовал о
большом - о преемствовании "истинной передачи".

   Мастер брал на себя немалую моральную ответственность, "подписываясь"
под всеми поступками ученика. В ученике воплощался дух школы, он
концентрировал весь опыт своих предшественников и призв