свело судорогой, и Максим понял: не ему судить здесь и  определять,
что верно и что неверно. Он еще чужак, он еще не знает их ненависти  и  их
любви... Он снова поднял женщину и положил ее рядом с  грузным  человеком,
который стрелял в коридоре. Панди и второй гвардеец,  пыхтя,  выворачивали
карманы арестованных. А арестованные были без памяти. Все пятеро.
     Ротмистр уселся в кресло, бросил на стол фуражку, закурил  и  пальцем
поманил к себе Максима. Максим подошел, браво щелкнув каблуками.
     - Почему бросил автомат? - негромко спросил ротмистр.
     - Вы приказали не стрелять.
     - Господин ротмистр.
     - Так точно. Вы приказали не стрелять, господин ротмистр.
     Ротмистр, прищурившись, пускал дым в потолок.
     - Значит, если бы я приказал не разговаривать,  ты  бы  откусил  себе
язык?
     Максим промолчал. Разговор ему  не  нравился,  но  он  хорошо  помнил
наставления Гая.
     - Кто отец? - спросил ротмистр.
     - Ядерный физик, господин ротмистр.
     - Жив?
     - Так точно, господин ротмистр.
     Ротмистр вынул изо рта сигарету и посмотрел на Максима.
     - Где он?
     Максим понял, что сболтнул. Надо было выкручиваться.
     - Не знаю, господин ротмистр. Точнее, не помню.
     - Однако то, что он ядерщик, ты помнишь... А что ты еще помнишь?
     - Не знаю, господин ротмистр. Помню многое, но капрал Гаал  полагает,
что это ложная память.
     В коридоре  послышались  торопливые  шаги,  в  комнату  вошел  Гай  и
вытянулся перед ротмистром.
     - Займись этими полутрупами, капрал, - сказал ротмистр. -  Наручников
хватит?
     Гай посмотрел через плечо на арестованных.
     - С вашего разрешения, господин ротмистр, одну пару придется взять во
второй секции.
     - Действуй.
     Гай  выбежал,  а  в  коридоре  уже  опять  топали  сапоги,  появились
командиры  секций  и  доложили,  что  операция  проходит   успешно,   двое
подозрительных уже взяты, жильцы, как всегда, оказывают  активную  помощь.
Ротмистр приказал скорее заканчивать,  а  по  окончании  передать  в  штаб
парольное слово "Тумба". Когда командиры секций вышли,  он  закурил  новую
сигарету и  некоторое  время  молчал,  глядя,  как  гвардейцы  снимают  со
стеллажей книги, перелистывают их и бросают на кровать.
     - Панди, - сказал он негромко, - займись картинами. Только вот с этой
осторожнее, не попорти, я возьму ее себе... - Затем он снова повернулся  к
Максиму. - Как ты ее находишь? - спросил он.
     Максим посмотрел. На картине был морской берег, высокая  водная  даль
без горизонта, сумерки и женщина, выходящая из моря. Ветер. Свежо. Женщине
холодно.
     - Хорошая картина, господин ротмистр, - сказал Максим.
     - Узнаешь места?
     - Никак нет. Этого моря я никогда не видел.
     - А какое видел?
     - Совсем другое, господин ротмистр. Но это ложная память.
     - Вздор. Это же самое. Только ты смотрел не с берега, а с мостика,  и
под тобой была белая палуба, а позади, на  корме,  был  еще  один  мостик,
только пониже. А на берегу была не эта баба, а  танк,  и  ты  наводил  под
башню... Знаешь ты, щенок, что это  такое,  когда  болванка  попадает  под
башню? Массаракш... - прошипел он и раздавил окурок об стол.
     - Не понимаю, - сказал Максим  холодно.  -  Никогда  в  жизни  ничего
никуда не наводил.
     - Как же ты можешь это знать? Ты же ничего не помнишь, кандидат Сим!
     - Я помню, что не наводил.
     - Господин ротмистр!
     - Помню, что не наводил, господин ротмистр. И я не понимаю, о чем  вы
говорите.
     Вошел Гай в сопровождении двух кандидатов. Они принялись надевать  на
задержанных тяжелые наручники.
     - Тоже ведь люди, - сказал ротмистр. - У них жены, у  них  дети.  Они
кого-то любили, их кто-то любил...
     Он говорил, явно издеваясь, но Максим сказал то, что думал:
     - Да, господин ротмистр. Они, оказывается, тоже люди.
     - Не ожидал?
     - Да, господин ротмистр. Я ожидал чего-то другого.
     Краем глаза он видел, что Гай испуганно смотрит на него. Но  ему  уже
до тошноты надоело врать, и он добавил:
     - Я думал, что это действительно выродки. Вроде  голых,  пятнистых...
животных.
     - Голый пятнистый дурак, - веско сказал ротмистр. - Деревня. Ты не на
Юге... Здесь они как люди.  Добрые  милые  люди,  у  которых  при  сильном
волнении отчаянно болит головка. Бог шельму  метит.  А  у  тебя  не  болит
головка при волнении? - спросил он неожиданно.
     - У меня никогда  ничего  не  болит,  господин  ротмистр,  -  ответил
Максим. - А у вас?
     - Что-о?
     - У вас такой раздраженный тон, - сказал Максим, - что я подумал...
     - Господин ротмистр! - каким-то дребезжащим голосом  крикнул  Гай.  -
Разрешите доложить... Арестованные пришли в себя.
     Ротмистр поглядел на него и усмехнулся.
     - Не волнуйся, капрал. Твой дружок  показал  себя  сегодня  настоящим
гвардейцем. Если бы не он, ротмистр Чачу  валялся  бы  сейчас  с  пулей  в
башке... - Он закурил третью сигарету, поднял глаза к потолку  и  выпустил
толстую струю дыма. - У тебя верный нюх, капрал. Я бы хоть сейчас произвел
этого молодчика в действительные рядовые... Массаракш, я бы произвел его в
офицеры!  У  него  бригадирские  замашки,  он  обожает  задавать   вопросы
офицерам... Но я теперь очень хорошо понимаю  тебя,  капрал.  Твой  рапорт
имел все основания. Так что... погодим пока производить его в офицеры..  -
Ротмистр поднялся, тяжело ступая обошел стол и остановился перед Максимом.
- Не будем даже производить его пока в действительные рядовые. Он  хороший
боец, но он еще  молокосос,  деревня...  Мы  займемся  его  воспитанием...
Внимание! - заорал он вдруг. - Капрал Гаал, вывести арестованных!  Рядовой
Панди и кандидат Сим, забрать мою картину и все, что здесь есть бумажного!
Отнести ко мне в машину!
     Он повернулся и  вышел  из  комнаты.  Гай  укоризненно  посмотрел  на
Максима, но ничего не сказал. Гвардейцы поднимали задержанных,  пинками  и
тычками ставили их на ноги и вели к двери. Задержанные не  сопротивлялись.
Они были как  ватные,  они  шатались,  у  них  подгибались  ноги.  Грузный
человек, стрелявший в  коридоре,  громко  постанывал  и  ругался  шепотом.
Женщина беззвучно шевелила губами. У нее странно светились глаза.
     - Эй, Мак, - сказал Панди, - возьми вон одеяло с кровати,  заверни  в
него книжки, а если не хватит - возьми еще и простыню. Как сложишь -  тащи
все вниз, а я картину понесу... Да не забудь  автомат,  дурья  голова!  Ты
думаешь, чего на тебя господин ротмистр взъелся? Автомат ты бросил.  Разве
можно оружие бросать? Да еще в бою... Эх, деревня...
     - Прекрати разговоры, Панди, - сердито сказал Гай, - бери  картину  и
иди.
     В дверях он обернулся к Максиму,  постучал  себя  пальцем  по  лбу  и
скрылся. Было слышно, как Панди, спускаясь по  ступенькам,  во  все  горло
распевает "Уймись, мамаша". Максим вздохнул, положил  автомат  на  стол  и
подошел к груде книг, сваленных на кровать и на пол.  Его  вдруг  осенило,
что он здесь нигде еще не  видел  такого  количества  книг,  разве  что  в
библиотеке. В книжных лавках книг было, конечно, тоже больше, но только по
количеству, а не по названиям.
     Книги были  старые,  с  пожелтевшими  страницами.  Некоторые  немного
обгорели,  а   некоторые,   к   удивлению   Максима,   оказались   ощутимо
радиоактивными.  Не  было  времени  как  следует  рассмотреть  их.  Максим
торопливо складывал аккуратные пачки на расстеленное одеяло и читал только
заголовки. Да, здесь не было "Колицу Фельша, или Безумно храбрый бригадир,
совершающий подвиги в тылу врага", не было романа  "Любовь  и  преданность
чародея", не было пухлой поэмы  "Пылающее  сердце  женщины"  и  популярной
брошюры "Задачи социальной гигиены".  Здесь  Максим  увидел  толстые  тома
серьезных сочинений:  "Теория  эволюции",  "Проблемы  рабочего  движения",
"Финансовая политика и экономически здоровое государство", "Голод:  стимул
или  препятствие?"...   какие-то   "Критики",   "Курсы",   "Основания"   в
сопровождении терминов,  которых  Максим  не  знал.  Здесь  были  сборники
средневековой хонтийской поэзии,  сказки  и  баллады  неизвестных  Максиму
народов,  четырехтомное  собрание  сочинений  некоего  Т.Куура   и   много
беллетристики: "Буря и трава",  "Человек,  который  был  Мировым  Светом",
"Острова без лазури"... и еще много книг на  незнакомых  языках,  и  опять
книги по математике, физике, биологии, и снова беллетристика...
     Максим упаковал  два  узла  и  несколько  секунд  постоял,  оглядывая
комнату. Пустые перекошенные  стеллажи,  темные  пятна  -  там,  где  были
картины, сами картины, выдранные из рам, затоптанные... и  никаких  следов
зубоврачебной техники... Он взял узлы  и  направился  к  двери,  но  потом
вспомнил и  вернулся  за  автоматом.  На  столе  под  стеклом  лежали  две
фотографии. На одной - та самая прозрачная женщина, и  на  коленях  у  нее
мальчик лет четырех с изумленно  раскрытым  ртом,  а  женщина  -  молодая,
удовлетворенная, гордая... На второй фотографии  -  красивая  местность  в
горах, темные купы деревьев,  старинная  полуразрушенная  башня...  Максим
закинул автомат за спину и вернулся к узлам.



                                    7

     По утрам после завтрака бригада выстраивалась на плацу  для  зачтения
приказов  и  развода  на  занятия.  Это  была  самая  тяжкая  для  Максима
процедура, если не  считать  вечерних  поверок.  Зачтение  любых  приказов
завершалось каждый раз настоящим пароксизмом восторга - какого-то слепого,
бессмысленного,  неестественного,  ничем   не   обоснованного   и   потому
производящего  на  постороннего  человека  самое  неприятное  впечатление.
Максим заставлял себя подавлять невольное отвращение  к  этому  внезапному
безумию,  которое  охватывало  всю  бригаду  от  командира  до  последнего
кандидата; он уговаривал себя, что ему  просто  недоступно  такое  горячее
внимание гвардейцев к деятельности бригадной канцелярии; он ругал себя  за
скептицизм инородца и чужака, старался вдохновиться сам, твердил мысленно,
что в тяжелых условиях такие взрывы массового энтузиазма говорят только  о
сплоченности людей, об их единодушии  и  готовности  целиком  отдать  себя
общему делу. Но ему было очень трудно.
     С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического  отношения  к
себе, в неприязни к громким словам  вообще  и  к  торжественному  хоровому
пению в частности, он почти злился на своих товарищей по строю,  на  ребят
добрых, простодушных, отличных  в  общем  ребят,  когда  они  вдруг  после
зачтения приказа о наказании тремя сутками  карцера  кандидата  имярек  за
пререкания с действительным рядовым таким-то разевали рты, теряли присущее
им добродушие и чувство юмора и принимались восторженно  реветь  "ура",  а
потом запевали со слезами на глазах "Марш Боевой Гвардии" и повторяли  его
дважды, трижды, а иногда и четырежды. При этом из бригадной кухни высыпали
даже повара и с энтузиазмом подхватывали, неистово размахивая черпаками  и
ножами, благо были вне строя. Памятуя, что в этом мире надо быть как  все,
Максим тоже пел  и  тоже  старался  утратить  чувство  юмора,  и  это  ему
удавалось, но было противно, потому что  сам  он  никакого  энтузиазма  не
испытывал, а испытывал одну лишь неловкость.
     На этот раз взрыв энтузиазма последовал после  приказа  номер  127  о
производстве действительного рядового Димбы в капралы, приказа номер 128 о
вынесении  благодарности  кандидату  в  действительные  рядовые  Симу   за
проявленную в операции отвагу и  приказа  номер  129  о  переводе  казармы
четвертой роты на ремонт. Едва бригадный адъютант засунул листки  приказов
в кожаный планшет, как бригадир, сорвав  с  себя  фуражку,  набрал  полную
грудь  воздуха  и  скрипучим  фальцетом  закричал:  "Боевая!..  Гвардия!..
Тяжелыми!.." И пошло, и пошло... Сегодня было особенно неловко, потому что
Максим увидел, как  по  темным  щекам  ротмистра  Чачу  покатились  слезы.
Гвардейцы ревели быками, отбивая такт  прикладами  на  массивных  ременных
пряжках. Чтобы не видеть этого и не слышать, Максим поплотнее зажмурился и
взревел распаленным тахоргом, и голос его покрыл все голоса  -  во  всяком
случае, так ему казалось. "Вперед, бесстрашные!.." - ревел он, уже  никого
больше не слыша, кроме себя.  До  чего  же  идиотские  слова...  Наверное,
какой-нибудь капрал сочинил. Нужно очень любить свое дело, чтобы ходить  в
бой с  такими  словами.  Он  открыл  глаза  и  увидел  стаю  черных  птиц,
всполошенно и беззвучно  мечущихся  над  плацем...  "Алмазный  панцирь  не
спасет тебя, о враг!.."
     Потом все кончилось так же внезапно, как и началось.  Бригадир  обвел
строй посоловевшими  глазами,  вспомнил,  где  он  находится,  и  рыдающим
сорванным  голосом  скомандовал:  "Господам  офицерам  развести  роты   на
занятия!" Ребята, поматывая головами,  оторопело  косили  друг  на  друга.
Кажется, они ничего  не  соображали,  и  ротмистру  Чачу  пришлось  дважды
крикнуть "равняйсь", прежде чем  ряды  приняли  должный  вид.  Затем  роту
отвели к казарме, и ротмистр распорядился:
     - Первая секция назначается в конвой. Остальным секциям приступить  к
занятиям по распорядку. Р-разойдись!
     Разошлись. Гай построил свою секцию и распределил  посты.  Максиму  с
действительным рядовым Панди достался пост в допросной камере. Гай наскоро
объяснил ему обязанности: стоять смирно справа и позади арестованного, при
малейшей попытке арестованного подняться со скамьи - препятствовать силой,
подчиняться непосредственно командиру бригады, старший - рядовой  Панди...
Короче говоря, смотри на Панди и делай как он. Я бы  тебя  ни  за  что  не
поставил на  этот  пост,  не  положено  кандидату,  но  господин  ротмистр
приказал...
     - Ты держи ухо востро, Мак. Что-то я господина ротмистра не пойму. То
ли он тебя хочет продвинуть поскорее - очень ты  ему  понравился  в  деле;
вчера на разборе операции с командирами секций он хорошо о  тебе  говорил,
да и в приказ послал... То ли он тебя проверяет. Почему  так  -  не  знаю.
Может быть, я виноват со своим рапортом, а может быть, ты  сам  со  своими
разговорчиками... - Он озабоченно оглядел Максима. -  Почисти-ка  еще  раз
сапоги, подтяни ремень и надень парадные перчатки... Да, у  тебя  же  нет,
кандидатам не положено... Ладно, беги на склад, да живее,  через  тридцать
минут выходим.
     На складе Максим застал Панди, который менял треснувшую кокарду.
     - Во, капрал! - сказал Панди, обращаясь к начальнику склада и  хлопая
Максима  по  плечу.  -  Видал?  Девятый  день  парень  в  Гвардии,  и  уже
благодарность.  В  камеру  его  со  мной  поставили...  Небось  за  белыми
перчатками прибежал? Выдай ему  хорошие  перчатки,  капрал,  он  заслужил.
Парень - гвоздь!
     Капрал недовольно заворчал,  полез  в  стеллажи,  заваленные  вещевым
довольствием, бросил  на  прилавок  перед  Максимом  несколько  пар  белых
нитяных перчаток и сказал пренебрежительно:
     - Гвоздь... Это вы здесь с очумелыми - гвозди. Конечно, когда у  него
от боли все нутро потрескалось - подходи, да клади его в мешок. Тут  бы  и
мой дед гвоздем был - без рук, без ног...
     Панди обиделся.
     - Твой бы дед без рук, без ног на  одних  бровях  деру  бы  задал,  -
сказал он, - если бы на него вот так с двумя  пистолетами  наскочили...  Я
было подумал - каюк господину ротмистру...
     - Каюк, каюк... - брюзжал капрал. - Вот загремите через  пол-года  на
южную границу, тогда посмотрим, кто на бровях бегать будет...
     Когда  они  вышли  из  склада,   Максим   спросил   со   всевозможной
почтительностью (старина Панди любил почтительность):
     - Господин Панди, почему у этих выродков такие боли? И у всех  сразу.
Как это так?
     - От страху, - ответил Панди, для важности понизив голос. -  Выродки,
понимаешь? Читать тебе надо больше, Мак. Есть такая брошюра "Выродки,  кто
они и откуда". Прочти, а то как был ты  деревней,  так  и  останешься.  На
одной храбрости далеко не уедешь... - Он помолчал.  -  Вот  мы  волнуемся,
например, злимся, скажем, или испугались - у нас ничего,  только  вспотеем
разве, или, скажем, поджилки затрясутся. А у  них  организм  ненормальный,
вырожденный.  Злится  он  на  кого-нибудь  или,  например,  струсил,   или
вообще... у него  сразу  сильные  боли  в  голове  и  по  всему  телу.  До
беспамятства, понял?  По  такой  особенности  мы  их  узнаем  и,  конечно,
задерживаем... берем... А хороши перчаточки,  как  раз  на  меня.  Как  ты
полагаешь?
     - Тесноваты они мне, господин Панди, - пожаловался Максим. -  Давайте
поменяемся: вы эти возьмите, а мне свои дайте, разношенные.
     Панди был очень доволен. И Максим  был  очень  доволен.  И  вдруг  он
вспомнил Фанка, как тот корчился в машине, катался от боли...  и  как  его
забрали патрульные гвардейцы... Только чего Фанк мог испугаться? И на кого
он мог там злиться?  Ведь  он  не  волновался,  спокойно  вел  автомобиль,
посвистывал, очень ему чего-то хотелось... вероятно, курить... Впрочем, он
ведь обернулся, увидел патрульную машину... или это  было  после?  Да,  он
очень  торопился,  а  фургон  загораживал   дорогу...   может   быть,   он
разозлился?.. Да нет, чего я выдумываю? Мало ли какие  приступы  бывают  у
людей... А задержали его - за аварию. Интересно, однако, куда он меня  вез
и кто он такой? Фанка надо бы найти.
     Он начистил сапоги, привел себя в совершенный порядок  перед  большим
зеркалом, навесил на шею автомат, снова погляделся в зеркало,  и  тут  Гай
приказал строиться.
     Придирчиво всех оглядев и проверив знание обязанностей, Гай побежал в
ротную канцелярию доложить. Пока его не было, гвардейцы сыграли в  "мыло",
было рассказано три истории из солдатской жизни, которых Максим  не  понял
из-за  незнания  некоторых  специфических  выражений,  потом   к   Максиму
пристали, чтобы он рассказал, откуда он такой здоровенный - это стало  уже
привычной шуткой в секции, -  и  упросили  его  скатать  в  трубочку  пару
монеток на память. Затем из канцелярии вышел ротмистр Чачу в сопровождении
Гая. Он тоже придирчиво всех осмотрел, отошел, сказавши Гаю: "Веди секцию,
капрал", и секция направилась к штабу.
     В штабе ротмистр приказал действительному рядовому Панди и  кандидату
Симу следовать за собой, а Гай  увел  остальных.  Они  вошли  в  небольшую
комнату с плотно занавешенными окнами, пропахшую табаком и  одеколоном.  В
дальнем конце стоял огромный пустой стол, вокруг  стола  были  расставлены
мягкие  стулья,  а  на  стене  висела  потемневшая  картина,  изображающая
старинное сражение: лошади,  тесные  мундиры,  обнаженные  сабли  и  много
клубов белого дыма. В десяти шагах от стола и правее двери  Максим  увидел
железный табурет с дырчатым сидением. Ножки  табурета  были  привинчены  к
полу здоровенными болтами.
     - Встать по местам, - скомандовал ротмистр, прошел  вперед  и  сел  у
стола.
     Панди заботливо установил Максима справа и позади табурета, сам встал
слева и шепотом приказал "смирно". И  они  с  Максимом  застыли.  Ротмистр
сидел,  положив  ногу  на  ногу,  покуривал  и   безразлично   разглядывал
гвардейцев. Он был очень безразличен и равнодушен, однако Максим явственно
чувствовал, что ротмистр самым внимательным образом  наблюдает  за  ним  и
только за ним.
     Потом за спиной Панди распахнулась дверь. Панди мгновенно сделал  два
шага вперед, шаг вправо и поворот налево. Максим тоже  дернулся  было,  но
сообразил, что он на дороге не стоит и к нему это не относится,  а  потому
просто выкатил глаза подальше. Все-таки было в этой взрослой  игре  что-то
заразительное, несмотря на примитивность ее и очевидную  неуместность  при
бедственном положении обитаемого острова.
     Ротмистр поднялся, гася сигарету в  пепельнице,  и  легким  щелканьем
каблуков поприветствовал идущих к столу бригадира,  какого-то  незнакомого
человека в штатском и бригадного адъютанта с толстой  папкой  под  мышкой.
Бригадир