страшные  люди,  из  железной  проволоки
скручены, ни плакать не умеют, ни  смеяться.  Что  мы  для  них?  Мох  под
ногами. Ну, вот придут они, побьют  солдат,  сядут  здесь,  лес,  конечно,
выжгут... зачем им лес, они пустыню любят. И опять же нам конец.  Нет,  не
верю. Не верю, Мак. Пустая твоя затея.
     - Да, - сказал Хлебопек. - Не нужно это нам, Мак. Дай уж нам помереть
спокойно, не трогай нас. Ты солдат  ненавидишь,  хочешь  их  сокрушить,  а
мы-то здесь причем? У нас ни к кому ненависти нет. Пожалей нас,  Мак.  Нас
ведь никто никогда не жалел. И ты, хоть ты и добрый человек, но  тоже  нас
не жалеешь... Не жалеешь ведь, а, Мак?
     Гай снова  посмотрел  на  Максима  и  смущенно  отвел  глаза.  Максим
покраснел, покраснел до слез, наклонил голову и закрыл лицо рукой.
     - Неправда, - сказал он. - Я жалею вас. Но я  не  только  вас  жалею.
Я...
     - Не-ет, Мак, - настойчиво сказал Хлебопек. - Ты ТОЛЬКО нас  пожалей.
Мы ведь самые разнесчастные люди в мире, и ты  это  знаешь.  Ты  про  свою
ненависть забудь. Пожалей - и все...
     - А что ему нас жалеть? - подал голос  Орешник,  до  глаз  замотанный
грязными бинтами. - Он сам  солдат.  Когда  это  солдаты  нас  жалели?  Не
родился еще солдат, который бы нас пожалел...
     - Голубчики, голубчики! - сказал строго принц-герцог.  -  Мак  -  наш
друг. Он хочет нам добра, хочет уничтожить наших врагов...
     - А вот что получится, - рассудительно сказал плешивый из  нездешних.
- Положим даже, что варвары  будут  сильней  солдат.  Побьют  они  солдат,
порушат ихние проклятые вышки, захватят весь Север. Пусть. Нам  не  жалко.
Пусть они там режутся. Но польза-то нам какая? Нам тогда совсем конец:  на
юге будут варвары, на севере опять же  варвары,  над  нами  -  все  те  же
варвары. Мы им не нужны, а раз не нужны -  под  корень  нас.  Это  одно...
Теперь положим, что солдаты варваров  отобьют.  Отобьют  они  варваров,  и
покатится вся эта война через нас на юг. Что тогда?  Тогда  опять  же  нам
крышка: на севере солдаты, на юге солдаты,  и  над  нами  солдаты.  Ну,  а
солдат мы знаем...
     Собрание зашумело, зажужжало, что  правильно-мол  плешивый  излагает,
все точно, но плешивый еще не кончил.
     - Дайте досказать! - возмутился он. - Что  вы  расшумелись,  в  самом
деле? Это же еще не все. Еще может быть, что солдаты варваров перебьют,  а
варвары - солдат. Вот тут вроде бы нам самое и жить. Так нет же, опять  не
получается. Потому что еще упыри есть. Пока солдаты живы, упыри  прячутся,
пули боятся, солдатам велено упырей стрелять. А уж как солдат  не  станет,
тут нам полная крышка. Съедят нас упыри и костей не оставят.
     Эта идея страшно поразила собрание. "Правильно говорит!  -  раздались
голоса. - Надо же, какие головы  у  них  на  болотах...  Да,  братья,  про
упырей-то мы и забыли... А они не спят, они своего  ждут...  Не  надо  нам
ничего, Мак, пусть идет, как идет... Двадцать лет  худо-бедно  прожили,  и
еще двадцать протянем, а там, глядишь, и еще..."
     - И разведчиков ему отдавать нельзя! -  возвысил  голос  плешивый.  -
Мало ли что они сами хотят... Им что - они и дома не живут, Шестипалый вон
днюет и ночует на той стороне, срам сказать - грабит там и водку пьет.  Им
хорошо,  они  вышек  проклятых  не  боятся,  головы  у  них  не  болят.  А
обществу-то каково? Дичь на север уходит, кто к  нам  ее  с  севера  гнать
будет,  если  не  разведчики?  Не  давать!  И  приструнить  их  еще   надо
хорошенько, совсем разбаловались... Убийства там учиняют, солдат крадут  и
мучают, как и не люди... Не пускать! Совсем разбалуются...
     - Не пускать, не пускать... - подтвердило собрание. - Как мы без них?
А мы их кормили-поили, мы их родили да вырастили,  чувствовать  должны,  а
они, знай себе, на сторону смотрят, как бы посвоевольничать...
     Плешивый, наконец, угомонился, сел на место и принялся жадно  глотать
остывший  чай.  Собрание  тоже   угомонилось,   утихло.   Старики   сидели
неподвижно,  стараясь  не  глядеть  на  Максима.   Бошку,   уныло   кивая,
проговорил:
     - Надо же, какая у нас несчастная жизнь! Ниоткуда спасения нет. И что
мы кому сделали?
     - Рожали нас зря, вот что, -  сказал  Орешник.  -  Не  подумавши  нас
рожали, не во-время... - Он протянул пустую чашку. - И мы зря  рожаем.  На
погибель. Да, да, на погибель...
     - Равновесие... - произнес вдруг громкий хриплый голос. - Я  вам  уже
говорил это, Мак. Вы не захотели меня понять...
     Непонятно было, откуда идет голос. Все молчали, скорбно  потупившись.
Только птица на плече Колдуна топталась, открывая и закрывая желтый  клюв.
Сам Колдун сидел неподвижно, закрыв глаза и сжав тонкие губы.
     - Но теперь, надеюсь, вы поняли, - продолжала вроде бы  птица.  -  Вы
хотите нарушить это равновесие. Что ж, это возможно. Это в ваших силах. Но
спрашивается - зачем? Кто-нибудь просит вас об этом? Вы сделали правильный
выбор: вы обратились к самым жалким, к самым несчастным, к людям,  которым
досталась в равновесии сил самая тяжкая доля. Но  даже  и  они  не  желают
нарушения равновесия. Тогда что же вами движет?..
     Птица нахохлилась и засунула голову под крыло, а голос все звучал,  и
теперь Гай понял, что говорит сам Колдун, не разжимая губ,  не  двигая  ни
одним мускулом лица. Это было очень страшно, и не только Гаю,  но  и  всем
собравшимся, даже принцу-герцогу. Один  лишь  Максим  смотрел  на  Колдуна
хмуро и с каким-то вызовом.
     - Нетерпение потревоженной совести! -  провозгласил  Колдун.  -  Ваша
совесть избалована  постоянным  вниманием,  она  принимается  стенать  при
малейшем неудобстве, и разум ваш почтительно склоняется перед нею,  вместо
того, чтобы прикрикнуть на нее и  поставить  ее  на  место.  Ваша  совесть
возмущена существующим порядком вещей, и ваш  разум  послушно  и  поспешно
ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы
возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться  они  могут
тоже только с изменением  этих  стремлений...  Итак,  с  одной  стороны  -
стремления огромных человеческих масс, с другой стороны  -  ваша  совесть,
воплощение ваших стремлений.  Ваша  совесть  подвигает  вас  на  изменение
существующего  порядка,  то-есть  на   изменение   стремлений   миллионных
человеческих масс по образу и  подобию  ваших  стремлений.  Это  смешно  и
антиисторично.  Ваш  отуманенный  и  оглушенный  совестью  разум   утратил
способность отличать реальное благо масс от воображаемого, -  это  уже  не
разум. Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете -  что  ж,  тем
хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире,  откуда  вы
пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж,  перестаньте  жить.
Это тоже неплохой выход - и для вас, и для других.
     Колдун замолчал, и все головы повернулись к Максиму.  Гай  не  вполне
уразумел, о чем тут шла речь. По-видимому,  это  был  отголосок  какого-то
старого спора. И еще ясно было,  что  Колдун  считает  Максима  умным,  но
капризным человеком, действующим скорее по прихоти, чем по  необходимости.
Это было обидно. Максим был, конечно, странной личностью, но  себя  он  не
щадил и всегда всем хотел добра - не по капризу какому-нибудь, а по самому
глубокому  убеждению.  Конечно,   сорок   миллионов   людей,   одураченных
излучением, никаких перемен не хотели, но ведь  они  были  одурачены,  это
было несправедливо...
     - Не могу с вами согласиться, -  холодно  сказал  Максим.  -  Совесть
своей болью ставит задачи, разум - выполняет. Совесть задает идеалы, разум
ищет к ним дороги. Это и есть функция разума - искать дороги. Без  совести
разум работает только на себя, а значит -  в  холостую.  Что  же  касается
противоречий  моих   стремлений   со   стремлениями   масс...   Существует
определенный идеал: человек должен быть свободен духовно  и  физически.  В
этом мире массы еще не сознают этого идеала, и дорога к нему  тяжелая.  Но
когда-то нужно начинать. Именно  люди  с  обостренной  совестью  и  должны
будоражить массы, не давать им заснуть в скотском состоянии, поднимать  их
на борьбу с угнетением. Даже если массы не чувствуют этого угнетения.
     - Верно, - с  неожиданной  легкостью  согласился  Колдун.  -  Совесть
действительно задает идеалы. Но идеалы потому и называются  идеалами,  что
находятся в разительном несоответствии  с  действительностью.  И  поэтому,
когда за работу принимается разум, холодный, спокойный разум, он  начинает
искать средства достижения идеалов, и оказывается,  что  средства  эти  не
лезут  в  рамки  идеалов,  и  рамки  нужно  расширить,  а  совесть  слегка
подрастянуть,  подправить,  приспособить...  Я  ведь  только  это  и  хочу
сказать, только  это  вам  и  повторяю:  не  следует  нянчиться  со  своей
совестью,  надо  почаще   подставлять   ее   пыльному   сквознячку   новой
действительности  и  не  бояться  появления  на  ней  пятнышек  и   грубой
корочки... Впрочем, вы и сами это понимаете. Вы просто  еще  не  научились
называть вещи своими именами. Но вы и этому научитесь.  Вот  ваша  совесть
провозгласила задачу: свергнуть  тиранию  этих  Неизвестных  Отцов.  Разум
прикинул, что к чему, и подал совет: поскольку  изнутри  тиранию  взорвать
невозможно, ударим  по  ней  снаружи,  бросим  на  нее  варваров...  пусть
лесовики будут растоптаны, пусть русло Голубой  Змеи  запрудится  трупами,
пусть начнется большая война, которая, может  быть  приведет  к  свержению
тиранов, - все для  благородного  идеала.  Ну  что  же,  сказала  совесть,
поморщившись, придется мне слегка огрубеть ради великого дела...
     - Массаракш... - прошипел Максим, красный и злой, каким Гай не  видел
его никогда. - Да, массаракш! Да! Все именно так, как вы говорите!  А  что
еще остается делать? За Голубой Змеей сорок миллионов человек превращены в
ходячие деревяшки. Сорок миллионов рабов...
     - Правильно, правильно, - сказал Колдун. - Другое дело,  что  сам  по
себе план неудачен: варвары разобьются о башни и откатятся, а бедные  наши
разведчики, в общем, ни на что серьезное не способны. Но в рамках того  же
плана вы могли бы связаться, например, с Островной Империей... Речь не  об
этом. Боюсь, вы вообще опоздали, Мак. Вам бы прибыть  сюда  лет  пятьдесят
назад, когда еще не было башен, когда еще не было войны,  когда  была  еще
надежда передать свои идеалы  миллионам...  А  сейчас  этой  надежды  нет,
сейчас наступил эпоха башен... разве что вы перетаскаете все эти  миллионы
сюда по одному, как вы утащили этого мальчика с автоматом... Вы только  не
подумайте, что я вас отговариваю. Я хорошо вижу: вы - сила, Максим. И ваше
появление здесь само по себе означает неизбежное  крушение  равновесия  на
поверхности нашего маленького шара. Действуйте. Только пусть ваша  совесть
не мешает вам ясно мыслить, а ваш разум пусть не стесняется, когда  нужно,
отстранить совесть... И еще советую вам помнить:  не  знаю,  как  в  вашем
мире, а в нашем - никакая сила  не  остается  долго  без  хозяина.  Всегда
находится кто-нибудь, кто  старается  приручить  ее  и  подчинить  себе  -
незаметно или под благовидным предлогом... Вот и все, что я хотел сказать.
     Колдун с неожиданной ловкостью поднялся - птица на его плече  присела
и растопырила крылья - скользнул  на  коротеньких  ножках  вдоль  стены  и
скрылся за дверью. И тотчас же следом  потянулось  все  собрание.  Уходили
постанывая, покряхтывая, отдуваясь, ничего толком не поняв из  сказанного,
но явно довольные  тем,  что  все  остается  по-прежнему,  что  Колдун  не
разрешил опасной затеи, пожалел, значит, Колдун, не дал в обиду,  и  можно
будет теперь доживать, как и раньше, благо впереди еще  целая  вечность  -
лет десять, а то и больше. Последним уплелся Бошку с пустым чайником, и  в
комнате остались только Гай, да Мак с  принцем-герцогом,  да  еще  в  углу
крепко спал притомившийся от умственных усилий, Хлебопек. В голове  у  Гая
было смутно, да и в душе тоже. Понял он только одно: несчастная моя жизнь,
первую  половину  был  куклой,  болванчиком  в  чьих-то  руках,  а  вторую
половину, видно, придется доживать бродягой без родины,  без  друзей,  без
завтрашнего дня...
     - Вы огорчены, Мак? - спросил принц-герцог виновато.
     - Да нет, не очень, - отозвался Максим. -  Скорее  даже  наоборот,  я
испытываю облегчение. Колдун прав, моя  совесть  еще  не  готова  к  таким
затеям. Вероятно, надо еще побродить, посмотреть. Потренировать совесть...
-  Он  как-то  неприятно  засмеялся.  -  Что  вы  мне  можете  предложить,
принц-герцог?
     Старый принц-герцог, кряхтя,  поднялся  и,  растирая  затекшие  бока,
прошелся по комнате.
     - Во-первых, я не советую вам углубляться в пустыню, - сказал  он.  -
есть там варвары, или нет их - ничего  подходящего  вы  там  для  себя  не
найдете. Может быть,  стоит,  по  совету  Колдуна,  установить  контакт  с
Островитянами, хотя видит бог, не знаю я, как это сделать. Вероятно,  надо
идти к морю и начинать оттуда... если Островитяне - тоже не миф и если  он
захотят с вами разговаривать... Самым правильным мне кажется  возвращаться
назад и действовать там в одиночку. Вспомните, что  сказал  Колдун:  вы  -
сила. А силу каждый старается приспособить для своих целей. История  нашей
империи знает немало случаев, когда дерзкие и сильные одиночки  добирались
до трона... Правда,  именно  они-то  и  создали  самые  жестокие  традиции
тирании, но вас это не касается, вы не такой и вряд  ли  станете  таким...
Если я вас правильно понял, надеяться на массовое движение не  приходится,
а это значит, что ваш путь - не путь гражданской войны и  вообще  не  путь
войны. Вам следует действовать в одиночку, как диверсанту. В конце  концов
вы правы, система башен должна иметь центр. И власть над Севером в руках у
того, кто владеет этим центром. Вам следует хорошенько это усвоить.
     - Боюсь, это не для меня, - медленно проговорил  Максим.  -  Не  могу
пока сказать - почему, но это не для меня, я чувствую. Я не  хочу  владеть
Центром. В одном вы правы: мне нечего  делать  ни  здесь,  ни  в  пустыне.
Пустыня слишком далеко, а здесь не на кого опереться. Но мне предстоит еще
многое узнать, есть еще Пандея, Хонти, есть  еще  горы,  есть  еще  где-то
Островная Империя... Вы слыхали о белых субмаринах? Нет? А я слыхал, и Гай
вот слыхал, и мы знаем человека, который их видел и с ними  сражался.  Так
вот: они могут сражаться... Ну, ладно. - Максим вскочил. - Медлить нечего.
Спасибо, принц-герцог, вы очень помогли нам. Пойдем, Гай.
     Они вышли на площадь и остановились возле оплавленного памятника. Гай
с тоской озирался. Вокруг в жарком  мареве  колыхались  желтые  развалины,
было  душно,  смрадно,  но  уже  не  хотелось  уходить  отсюда,  из  этого
страшного, но уже привычного места, и снова тащиться через леса, отдаваясь
на волю всех темных случайностей, которые  подстерегают  там  человека  на
каждом вздохе...  Вернуться  бы  сейчас  в  свою  комнатушку,  поиграть  с
лысенькой Тангой, сделать ей, наконец, обещанную свистульку  из  стреляной
гильзы, - не пожалеть, массаракш, выстрелить в воздух  патрон  для  бедной
девчонки...
     - Куда же все-таки намерены идти? - спросил  принц-герцог,  прикрывая
лицо от пыли своей потрепанной, выцветшей шляпой.
     - На запад, - ответил Максим. - К морю. Далеко отсюда море?
     - Триста  километров...  -  произнес  принц-герцог  раздумчиво.  -  И
придется идти через очень зараженные места... Слушайте, - сказал он.  -  А
может быть, сделаем  так?..  -  Он  надолго  замолчал,  и  Гай  уже  начал
нетерпеливо переступать с ноги на ногу, но Максим не  торопился,  ждал.  -
Эх, зачем он мне! - сказал, наконец, принц-герцог. - Честно говоря, хранил
я его для себя, думал: когда совсем станет плохо -  когда  нервы  откажут,
сяду на него и вернусь домой,  а  там  хоть  под  расстрел...  Да  что  уж
теперь... Поздно.
     -  Самолет?  -  быстро  спросил   Максим,   с   надеждой   глядя   на
принца-герцога.
     - Да. "Горный  Орел".  Вам  говорит  что-нибудь  это  название?  Нет,
конечно... А вам,  молодой  человек?  Тоже  нет...  Знаменитейший  некогда
бомбовоз, господа.  Личный  Его  Императорского  Высочества  Принца  Кирну
Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз "Горный Орел"... Солдат, помнится,
наизусть заставляли зубрить... Рядовой такой-то! Проименуй личный бомбовоз
его императорского высочества! И тот, бывало, именует... Да... Так вот,  я
его сохранил. Сначала хотел  на  нем  эвакуировать  раненых,  но  их  было
слишком много. Потом, когда все раненые умерли... Э, да что  рассказывать.
Берите его себе, голубчик. Летите. Горючего хватит на пол-мира...
     - Спасибо, - сказал Максим. - Спасибо, принц-герцог. Я вас никогда не
забуду.
     - Да что ж - меня, - проговорил старик. - Не ради себя даю...  А  вот
если удастся вам, голубчик, что-нибудь, вы этих вот не забудьте.
     - Удастся, - сказал Максим. - Удастся, массаракш! Должно  получиться,
совесть там или не совесть!.. И я никого никогда не забуду.



                                    16

     Гаю никогда еще не приходилось летать на самолетах. Он  и  самолет-то
увидел впервые в жизни. Полицейские вертолеты и штабные летающие платформы
он видел не раз и однажды даже принимал участие в облаве с  воздуха  -  их
секцию погрузили на вертолет и высадили на  шоссе,  по  которому  перла  к
мосту толпа взбунтовавшихся  из-за  скверной  пищи  штрафников.  От  этого
воздушного броска у Гая остались самые неприятные  воспоминания:  вертолет
шел очень низко, трясло и раскачивало так, что внутренности выворачивались
наизнанку, и вдобавок - одуряющий рев винта, бензиновая вонь  и  брызжущие
отовсюду фонтаны машинного масла.
     Но тут было совсем другое дело.
     Личный Е. И. В. Бомбовоз "Горный Орел" поразил воображение  Гая.  Это
была поистине чудовищная машина, и совершенно невозможно было  представить
себе, что она способна  подняться  в  воздух.  Ребристое  узкое  тело  ее,
изукрашенное многочисленными золотыми эмблемами, было длинным, как  улица.
Грозно и величественно простирались исполинские крылья, под которыми могла
бы укрыться целая бригада. До них было  далеко,  как  до  крыши  дома,  но
лопасти шести огромных пропеллеров почти касались земли. Бомбовоз стоял на
трех колесах в несколько человеческих ростов каждое - два колеса подпирали
носовую часть, на третье опирался этажерчатый хвост. К блестевшей  стеклом
кабине  вела  на  головокружительную  высоту  серебристая  ниточка  легкой
алюминиевой лестницы. Да, это был настоящий символ старой империи,  символ
великого прошлого, символ былого могущества, распространявшегося  на  весь
континент. Гай, задрав голову,  стоял  на  ослабевших  ногах,  трепеща  от
благоговения, и как громом поразили его слова друга Мака:
     -  Ну  и  сундук,  массаракш!...  Извините,  принц-герцог,   невольно
вырвалось....
     - Другого нет, - сухо отозвался принц-герцог. -  Кстати,  это  лучший
бомбовоз в мире. В свое время его  императорское  высочество  совершил  на
нем...
     - Да,  да,  конечно,  -  поспешно  согласился  Максим.  -  Это  я  от
неожиданности...
     Наверху, в пилотской кабине, восхищение Гая достигло предела.  Кабина
была  сплошь  из  стекла.   Огромное   количество   незнакомых   приборов,
удивительно удобные мягкие кресла,  непонятные  рычаги  и  приспособления,
пучки  разноцветных   проводов,   странные   невиданные   шлемы,   лежащие
наготове... Принц-герцог что-то торопливо втолковывал  Маку,  указывая  на
приборы, покачивая  рычаги,  Мак  рассеянно  бормотал:  "Ну  да,  понятно,
понятно...", а Гай, которого усадили в кресле, чтобы не мешал, с автоматом
на коленях, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не поцарапать, таращил  глаза  и
бессмысленно вертел головой во все стороны.
     Бомбовоз стоял в старом просевшем ангаре на опушке  леса,  перед  ним
далеко простиралась ровное серо-зеленое поле без единой кочки, без единого
кустика. За полем, километрах в пят