бе,
выходящей прямо на болото.  Генерал  курил,  а  мрачный  Мемо  остервенело
отмахивался от комаров ароматической палочкой.
     - Привез? - спросил он Лесника.
     - Обязательно, - сказал Лесник и вытащил из кармана тюбик репеллента.
Все намазались, и Генерал открыл совещание.
     Мемо расстелил схему и снова повторил ход операции. Все это было  уже
известно наизусть. В  час  ночи  группа  подползает  с  четырех  сторон  к
проволочному заграждению и закладывает удлиненные заряды.  Лесник  и  Мемо
действуют в одиночку - соответственно с севера и с запада. Генерал в  паре
с Орди - с востока, Максим в паре с Зеленым - с юга.  Взрывы  производятся
одновременно ровно в час ноль-ноль, и сейчас же Генерал, Зеленый,  Мемо  и
Лесник врываются в проходы, имея задачей добежать до капонира и  забросать
его гранатами. Как только огонь  из  капонира  прекратится  или  ослабнет,
Максим и Орди с магнитными  минами  подбегают  к  башне  и  подготавливают
взрыв, предварительно бросив в капонир еще по две гранаты  для  страховки.
Затем они включают запалы, забирают раненых - только раненых! -  и  уходят
на восток через лес к проселку, где возле межевого знака будет ждать Малыш
с мотоциклом. Тяжело раненые грузятся в мотоцикл, легко раненые и здоровые
уходят пешком. Место сбора - домик Лесника. Ждать на месте сбора не  более
двух часов, после чего уходить обычным порядком. Вопросы есть? Нет? У меня
все.
     Генерал бросил окурок, полез за пазуху и  извлек  пузырек  с  желтыми
таблетками.
     - Внимание, - сказал он. - По решению штаба план  операции  несколько
меняется. Начало операции переносится на двадцать два ноль-ноль...
     - Массаракш! - сказал Мемо. - Что еще за новости!
     - Не перебивайте, - сказал Генерал. - Ровно в двадцать два  ноль-ноль
начинается вечерний сеанс. За несколько секунд  до  этого  каждый  из  нас
примет по  две  таких  таблетки.  Далее  все  по  старому  плану  с  одним
исключением: Птица наступает как гранатометчик вместе со  мной.  Все  мины
будут у Мака, башню подрывает он один.
     - Это как же? - задумчиво сказал Лесник, разглядывая схему. - Это мне
никак не понятно. Двадцать два часа -  это  же  вечерний  сеанс...  Я  же,
извиняюсь, как лягу,  так  и  не  встану,  пластом  лежать  буду...  Меня,
извиняюсь, колом не поднимешь...
     - Одну минуту, - сказал Генерал.  -  Еще  раз  повторяю:  без  десяти
секунд  десять  все  примут   этот   болеутолитель.   Понимаете,   Лесник?
Болеутолитель примете. Таким образом, к десяти часам...
     - Я эти пилюли знаю, - сказал Лесник.  -  Две  минуты  облегчения,  а
потом совсем в узел завяжешься... небо в овчинку... знаем, пробовали.
     - Это новые пилюли, - терпеливо сказал Генерал. -  Они  действуют  до
пяти минут. Добежать до капонира и бросить гранаты мы успеем, а  остальное
сделает Мак.
     Наступило молчание. Они думали. Туго соображающий Лесник  со  скрипом
копался в волосах, отвесив нижнюю губу.  Видно  было,  как  идея  медленно
доходит до него, он часто заморгал, оставил в покое шевелюру, оглядел всех
просветлевшим взглядом и, оживившись, хлопнул себя по коленям.
     Чудесный дядька, добряк, с ног  до  головы  исполосованный  жизнью  и
ничего о жизни так и не узнавший. Ничего ему не надо было, и ничего он  не
хотел, кроме как чтобы оставили его в покое, дали бы вернуться к  семье  и
сажать свеклу. Хорошие деньги до войны зарабатывал он на  свекле,  крепкий
был хозяин, хоть и молодой,  а  войну  провел  в  окопах  и  пуще  атомных
снарядов боялся своего капрала, такого же мужика, но  хитрого  и  большого
подлеца. Максима он очень полюбил, век благодарен  был,  что  залечил  ему
Максим старый свищ на голени, и с тех пор уверовал, что пока  Максим  тут,
ничего плохого с ними случиться не может. Максим весь этот месяц ночевал у
него в подвале, и каждый раз, когда укладывались спать, Лесник рассказывал
Максиму сказку, одну и ту же, но с разными концами: "А вот жила на  болоте
жаба, большая была дура, прямо даже никто не верил, и вот повадилась  она,
дура..." Никак не мог Максим вообразить его в кровавом деле, хотя говорили
ему, что Лесник - боец умелый и беспощадный.
     - Новый план  дает  следующие  преимущества,  -  говорил  Генерал.  -
Во-первых, нас в это время не ждут. Преимущество  внезапности.  Во-вторых,
прежний план разработан уже давно,  и  достаточно  велика  опасность,  что
противнику он  известен.  Теперь  мы  его  опережаем.  Вероятность  успеха
увеличивается...
     Зеленый все время  одобрительно  кивал.  Хищное  лицо  его  светилось
злорадным удовольствием, ловкие длинные пальцы сжимались и разжимались. Он
любил неожиданности - очень рискованный  был  человек.  Прошлое  его  было
темно. Он был вор и, кажется,  убийца,  порождение  черного  послевоенного
времени, сирота, шпана, ворами воспитанный,  ворами  вскормленный,  ворами
выбитый, сидел в тюрьме, бежал  -  нагло,  неожиданно,  как  делал  все  -
попытался вернуться к своему ворью, но  времена  переменились,  дружки  не
потерпели выродка, хотели  его  выдать,  но  он  отбился  и  снова  бежал,
скрывался по деревням, пока не нашел  его  покойный  Гэл  Кетшеф.  Он  был
умница, фантазер, землю полагал плоской, небо твердым,  и  именно  в  силу
своего  невежества,  взбадриваемого  бурной  фантазией,  был  единственным
человеком на обитаемом острове, который, кажется, подозревал в Максиме  не
горца какого-то ("Видал я этих горцев, во всех видах видал"), не  странную
игру природы ("Мы от природы все везде одинаковые, что в  тюрьме,  что  на
воле"), а прямо-таки пришельца из невозможных мест, скажем, из-за небесной
тверди. Открыто об этом он Максиму никогда не говорил, но намеки  делал  и
относился к нему с почтением, переходящим в подхалимаж. "Ты  у  нас  Батей
станешь, - говорил он. - Вот тогда я под тобой развернусь..." Как  и  куда
он собирался разворачиваться, было  совершенно  непонятно,  но  одно  было
ясно: очень любил Зеленый рисковые дела и терпеть не мог никакой работы. И
еще не нравилось в нем Максиму дикая его  и  первобытная  жестокость.  Это
была  та  же  пятнистая  обезьяна,  только  прирученная,  натасканная   на
панцирных волков.
     - Мне это не нравится, - сказал Мемо  угрюмо.  -  Это  авантюра.  Без
подготовки, без проверки... Нет, мне это не нравится.
     Ему никогда ничего не  нравилось,  этому  Мемо  Грамену  по  прозвищу
Копыто Смерти. Его никогда ничто не удовлетворяло,  и  он  всегда  чего-то
боялся. Прошлое его скрывалось, потому что в подполье он  сначала  занимал
весьма высокий пост. Потом он однажды попался в лапы контрразведки и выжил
только чудом - изуродованный  пытками  был  вытащен  соседями  по  камере,
устроившими побег. После этого, по законам подполья, его вывели из  штаба,
хотя он и не внушал никаких подозрений. Он был назначен помощником к  Гэлу
Кетшефу,  дважды  участвовал  в  нападениях  на  башни,  лично   уничтожил
несколько патрульных машин, выследил и собственноручно застрелил командира
одной  из  гвардейских  бригад,  был  известен  как  человек  фанатической
смелости и отличный пулеметчик. Его уже собирались  сделать  руководителем
группы в каком-то городке на юго-западе,  но  тут  группа  Гэла  попалась.
Подозрений Копыто по-прежнему не вызывал, его даже назначили руководителем
новой группы, но он, видимо, все время чувствовал на себе  косые  взгляды,
которых не было, но которые вполне могли бы быть: в подполье  не  жаловали
людей, которым слишком везет. Он  был  молчалив,  придирчив,  хорошо  знал
науку конспирации и требовал безусловного выполнения всех ее правил,  даже
самых незначительных. На общие темы никогда ни с кем не говорил, занимался
только делами группы и добился того, что у группы было все - и  оружие,  и
продукты, и деньги, и хорошая сеть  явок,  и  даже  мотоцикл.  Максима  он
недолюбливал. Это чувствовалось, и Максим не знал - почему,  а  спрашивать
ему не хотелось: Мемо был не из тех людей, с кем  приятно  откровенничать.
Может быть, все дело было в том, что Максим  единственный  чувствовал  его
вечный страх - остальным и в голову не могло прийти,  что  угрюмый  Копыто
Смерти, запросто разговаривающий с любыми представителями штаба,  один  из
зачинателей подполья, террорист до мозга костей, может чего-либо бояться.
     - Мне  непонятны  резоны  штаба,  -  продолжал  Мемо,  с  отвращением
размазывая по шее новую порцию репеллента. - Я знаю этот план сто лет. Сто
раз его хотели испытать и сто  раз  отказывались,  потому  что  это  почти
верная гибель. Пока нет излучения, мы еще имеем шанс в случае неудачи хотя
бы улизнуть и попробовать ударить снова в другом месте. Здесь - первая  же
неудача, и все мы погибли.
     - Ты не совсем прав, Копыто, - возразила Орди. - Теперь  у  нас  есть
Мак. Если что-нибудь и не получится, он сумеет нас вытащить и  может  быть
даже сумеет взорвать башню.
     Она лениво курила, глядя вдаль, на болото, сухая,  спокойная,  ничему
не удивляющаяся и ко всему готовая. Она вызывала у людей  робость,  потому
что видела в них только более или менее подходящие механизмы  истребления.
Она вся была как на ладони - ни в прошлом ее, ни в настоящем, ни в будущем
не было темных и туманных пятен. Происходила она из интеллигентной  семьи,
отец погиб на войне, мать и сейчас работала учительницей в поселке Утки, и
сама Орди работала учительницей до тех пор, пока ее не выгнали  из  школы,
как выродка. Она скрывалась, пыталась бежать в Хонти, встретила на границе
Гэла, переправлявшего оружие, и он сделал  ее  террористкой.  Сначала  она
работала из чисто идейных соображений - боролось за справедливое общество,
где каждый волен думать и делать, что хочет и может,  но  семь  лет  назад
контрразведка напала на ее след и забрала  ее  ребенка  заложником,  чтобы
заставить ее выдать себя и мужа. Штаб не разрешил ей явиться, она  слишком
много знала, о ребенке она больше ничего не слышала, считала его  мертвым,
хотя втайне не верила этому, и вот уже семь лет ею  двигала  прежде  всего
ненависть. Сначала ненависть, а потом уже  изрядно  потускневшая  мечта  о
справедливом обществе. Потерю мужа она пережила удивительно спокойно, хотя
очень любила его. Вероятно она просто задолго до ареста свыклась с мыслью,
что ни за что в мире не следует держаться слишком крепко. Теперь она  была
как Гэл на суде - живым мертвецом, только очень опасным мертвецом.
     - Мак - новичок, - мрачно сказал Мемо. - Кто  поручится,  что  он  не
растеряется, оставшись один? Смешно на это рассчитывать. Смешно  отвергать
старый, хорошо рассчитанный план из-за того, что у нас есть новичок Мак. Я
сказал и повторяю: это авантюра.
     - Да брось ты, начальник, - сказал Зеленый. - Такая у нас работа.  По
мне что старый план, что новый план - все авантюра. А как  же  по-другому?
Без риска нельзя, а с этими пилюлями риск меньше. Они же  там  под  башней
обалдеют, когда мы в десять часов на них  наскочим.  Они  там,  небось,  в
десять часов водку пьют и песни орут, а тут мы наскочим, а у них, может, и
автоматы не заряжены, и сами они пьяные лежат... Нет, мне нравится. Верно,
Мак?
     - Я, это самое, тоже... - сказал Лесник.  -  Я  рассуждаю  как?  Если
такой план даже мне удивителен, то уж гвардейцам этим и подавно. Правильно
Зеленый  говорит,  обалдеют  они...  Опять  же  лишних  пять  минуток   не
помучаемся, а там, глядишь, Мак башню повалит, и совсем будет хорошо... Да
ведь как хорошо-то! - сказал он вдруг, словно  озаренный  новой  идеей.  -
Ведь никто же до нас башен не  валил,  только  хвастались,  а  мы  первыми
будем... И опять же - пока  они  эту  башню  снова  наладят,  это  сколько
времени пройдет! Хоть месяц-то  по-человечески  поживем...  без  приступов
этих гадских...
     - Боюсь, что вы меня не поняли, Копыто, - сказал Генерал. -  В  плане
ничего не меняется, мы только нападаем неожиданно, усиливаем атаку за счет
Птицы и несколько меняем порядок отступления.
     - А если ты беспокоишься, что Маку всех  нас  будет  не  вытащить,  -
по-прежнему лениво проговорила Орди, глядя на болото, - так ты не забывай,
что тащить ему придется одного, от силы - двоих, а он мальчик сильный.
     - Да, - сказал Генерал, глядя на нее. - Это правда...
     Генерал был влюблен в Орди. Никто, кроме Максима, этого не видел,  но
Максим знал, что это любовь старая,  безнадежная,  началась  она  еще  при
Гэле, а теперь стала еще безнадежнее, если это возможно.  Генерал  был  не
генерал. До войны он был рабочим на конвейере, потом попал в школу младших
командиров, воевал капралом, кончил  войну  лейтенантом.  Он  хорошо  знал
ротмистра Чачу, имел с ним счеты  (были  какие-то  беспорядки  в  каком-то
полку сразу после войны) и давно и безуспешно  охотился  за  ним.  Он  был
работником штаба  подполья,  но  часто  принимал  участие  в  практических
операциях, был хорошим воякой, знающим командиром. Работать в подполье ему
нравилось, но что будет после победы - он представлял себе плохо. Впрочем,
в победу он и не верил. Прирожденный солдат, он легко  приспосабливался  к
любым условиям и никогда не загадывал  дальше,  чем  на  десять-двенадцать
дней вперед. Своих  идей  у  него  не  было,  кое-чего  он  нахватался  от
однорукого, кое-что перенял у Кетшефа, еще кое-что ему внушили в штабе, но
главным в его сознании оставалось то, что вдолбили  ему  в  школе  младших
командиров. Поэтому, теоретизируя, он высказывал странную смесь  взглядов:
власть богатых надобно свергнуть  (это  от  Вепря,  который,  видимо,  был
чем-то вроде социалиста или коммуниста), во  главе  государства  поставить
надлежит инженеров и техников (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить
в единении с природой (какой-то штабной мыслитель-буколист), и всего этого
можно добиться  только  беспрекословным  подчинением  приказу  вышестоящих
командиров, и поменьше болтовни на отвлеченные темы. Два раза Максим с ним
сцепился. Было совершенно непонятно, зачем разрушать башни, терять на этом
смелых товарищей, время, средства, оружие  -  через  десять-двадцать  дней
башню все равно восстановят,  и  все  пойдет  по-прежнему,  с  той  только
разницей, что население окрестных деревень своими глазами убедится,  какие
гнусные дьяволы - эти выродки. Генерал так и  не  сумел  толком  объяснить
Максиму, в чем смысл диверсионной деятельности. То ли он  что-то  скрывал,
то ли сам не понимал, зачем это нужно, но каждый раз он твердил одно и  то
же: приказы не обсуждаются, каждое нападение на башню  -  удар  по  врагу,
нельзя удерживать людей от активной деятельности, иначе ненависть  скиснет
в них, и жить станет совсем уже не  для  чего...  "Надо  искать  центр!  -
настаивал Максим. - Надо бить сразу по центру, всеми силами, сразу! Что  у
вас в штабе за головы, если не понимают такой простой вещи?" "Штаб  знает,
что делает, -  веско  отвечал  Генерал,  вздергивая  подбородок  и  высоко
задирая брови. - Дисциплина в нашем положении - прежде всего,  и  давай-ка
без крестьянской вольницы, Мак, всему свое время, будет тебе и центр, если
доживешь..." Впрочем, он относился к Максиму с уважением и охотно прибегал
к его услугам, когда лучевые удары застигали его в подвале Лесника...
     - Все равно я против, - упрямо сказал Мемо.  -  А  если  нас  положат
огнем? А если мы не  успеем  за  пять  минут,  а  понадобится  нам  шесть?
Безумный план. И всегда он был безумным.
     - Удлиненные заряды мы применяем впервые, - сказал Генерал, с  трудом
отрывая взгляд от Орди. - Но если  брать  прежние  способы  прорыва  через
проволоку, то судьба операции  определяется  в  среднем  через  три-четыре
минуты. Если мы застанем их врасплох, у нас еще останется  одна  или  даже
две минуты в запасе.
     - Две минуты - время большое, - сказал Лесник. - За две минуты  я  их
там всех голыми руками передавлю. Добежать бы только.
     - Добежать  бы...  да-а...  -  с  какой-то  зловещей  мечтательностью
протянул Зеленый. - Верно, Мак?
     - Ты ничего не хочешь сказать, Мак? - спросил Генерал.
     - Я уже говорил, - сказал Максим. - Новый план лучше старого, но  все
равно плох. Дайте, я все сделаю один. Рискните.
     - Не будем об этом, - сказал Генерал раздраженно. - Об  этом  -  все.
Дельные замечания у тебя есть?
     - Нет, - сказал Максим. Он уже жалел, что снова затеял этот разговор.
     - Откуда взялись эти таблетки? - спросил вдруг Мемо.
     - Это старые таблетки, -  сказал  Генерал.  -  Маку  удалось  немного
улучшить их.
     - Ах, Маку... Значит, это его идея?
     Копыто произнес это таким тоном, что всем стало  неловко.  Его  слова
можно было понять так: новичок, да еще не совсем наш, да еще  пришедший  с
той стороны, - а не пахнет ли это засадой, такие случаи бывали...
     -  Нет,  -  резко  ответил  Генерал.  -  Это  идея  штаба.  И  изволь
подчиняться, Копыто.
     - Я подчиняюсь, - сказал Мемо, пожав плечами. - Я против этого, но  я
подчиняюсь. Куда же деваться...
     Максим грустно смотрел на них. Они сидели перед ним, очень разные - в
обычных условиях, наверно, им и в голову  бы  не  пришло,  что  они  могут
собраться вместе: бывший фермер, бывший уголовник, бывшая учительница... У
них было только одно общее  -  они  был  объявлены  врагами  общества,  по
какой-то идиотской причине они  были  ненавистны  всем,  и  весь  огромный
государственный аппарат подавления был нацелен против  них.  То,  что  они
собирались  сделать,  было  бессмысленно;  пройдет  несколько   часов,   и
большинство из них будут мертвы, а в мире ничего не изменится, и для  тех,
кто останется в живых, тоже ничего не изменится, -  в  лучшем  случае  они
получат передышку на десяток дней от адских болей, но они будут  изранены,
измучены бегством, их будут травить собаками, им придется  отсиживаться  в
вонючих норах, а потом все начнется сначала.  Действовать  с  ними  заодно
было глупо, но покинуть их было бы подло, и приходилось выбирать глупость.
А может быть, в этом мире вообще нельзя иначе, и  если  хочешь  что-нибудь
сделать, приходится пройти через глупость, через  бессмысленную  кровь,  а
может быть, и через подлость придется  пройти.  Жалкий  человек...  глупый
человек... подлый человек... А что еще можно ожидать от  человека  в  этом
жалком, глупом и подлом мире?  Надо  помнить  только,  что  глупость  есть
следствие бессилия, а бессилие  проистекает  из  невежества,  из  незнания
верной дороги... но ведь не может быть так, чтобы среди  тысячи  дорог  не
нашлось верной! По одной дороге я  уже  прошел,  думал  Максим,  это  была
неверная дорога. Теперь надо пройти по этой, хотя уже  сейчас  видно,  что
это тоже неверная дорога. И может быть, мне еще не раз придется ходить  по
неверным дорогам и забираться в тупики. А  перед  кем  я  оправдываюсь?  -
подумал он. И зачем? Они мне нравятся, я могу им помочь, вот  и  все,  что
мне нужно знать сегодня...
     - Сейчас мы разойдемся, - сказал Генерал. - Копыто идет  с  Лесником,
Мак - с Зеленым, я - с Птицей. Встреча в двадцать один ноль-ноль у межевой
отметки, идти только  лесом,  без  дорог.  Парам  не  разлучаться,  каждый
отвечает за каждого. Идите. Первыми уходят Мемо  и  Лесник.  -  Он  собрал
окурки на лист бумаги, свернул и положил в карман.
     Лесник потер колени.
     - Кости болят, - сообщил он. - К дождичку. Хорошая нынче будет  ночь,
темная...



                                    11

     От лесной опушки до проволоки надо было ползти. Впереди полз Зеленый,
он волочил  шест  с  удлиненным  зарядом  и  едва  слышно  ругал  колючки,
впивавшиеся в руки. Максим, придерживая мешок с  магнитными  минами,  полз
следом. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. Трава была мокрая,  и  в
первые же минуты они оба промокли до  нитки.  За  дождем  ничего  не  было
видно, Зеленый полз по компасу и ни  разу  не  отклонился  -  опытный  был
человек, этот Зеленый. Потом  резко  запахло  сырой  ржавчиной,  и  Максим
увидел проволоку в три ряда, а за проволокой - смутную решетчатую  громаду
башни, а пр