Поднялся шум. Все женщины говорили разом.  Рада  теребила  Максима  и
что-то спрашивала. Очевидно было, что ее страшно интересует, откуда Максим
знает Гая. Гай, Гай, Гай - мелькало в потоке  непонятных  слов.  Вопрос  о
фамилии Максима был забыт.
     - Массаракш! - сказала, наконец, рыхлая тетка и захохотала, и девушки
тоже засмеялись, и Рада вручила Максиму свою клетчатую  сумку,  взяла  его
под руку, и они вышли под дождь.
     Они прошли до конца эту плохо освещенную  улочку  и  свернули  в  еще
менее освещенный переулок с деревянными покосившимися домами  по  сторонам
грязной мостовой, неровно мощеной  булыжником;  потом  свернули  еще  раз,
кривые улочки были пусты, ни один человек не встречался  им  на  пути,  за
занавесками  в  подслеповатых  оконцах  светились  разноцветные   абажуры,
временами доносилась приглушенная музыка, хоровое пение дурными голосами.
     Сначала Рада оживленно болтала, часто повторяя имя Гая, а Максим то и
дело подтверждал, что Гай - хороший, но  добавлял  по-русски,  что  нельзя
бить людей по лицу, что это странно и что он, Максим, этого  не  понимает.
Однако по мере того, как улицы становились все уже,  темнее  и  слякотнее,
речь Рады все чаще прерывалась. Иногда она останавливалась и  вглядывалась
в темноту, и Максим думал, что она выбирает дорогу посуше, но она искала в
темноте что-то другое, потому что луж она не видела, и Максиму приходилось
каждый раз оттягивать ее на сухие места, а там, где сухих мест не было, он
брал е„ под мышку и переносил - ей это нравилось, каждый раз она  замирала
от удовольствия, но тут же забывала об этом, потому что она боялась.
     Чем дальше они уходили от  кафе,  тем  больше  она  боялась.  Сначала
Максим пытался найти с нею нервный  контакт,  чтобы  передать  ей  немного
бодрости и уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когда  они
вышли из трущоб и оказались  на  совсем  уже  грязной,  немощеной  дороге,
справа от которой  тянулся  бесконечный  мокрый  забор  с  ржавой  колючей
проволокой поверху, а слева - непроглядно  черный  зловонный  пустырь  без
единого огонька, Рада совсем увяла, она чуть не плакала, и  Максим,  чтобы
хоть немножко поднять настроение, принялся во все горло петь подряд  самые
веселые из известных ему песен, и это помогло,  но  не  надолго,  лишь  до
конца забора, а потом снова потянулись дома, длинные, желтые, двухэтажные,
с темными окнами, из них пахло остывающим металлом, органической  смазкой,
еще чем-то душным и чадным, редко и мутно  горели  фонари,  а  вдали,  под
какой-то никчемной глухой аркой стояли нахохлившиеся мокрые люди,  и  Рада
остановилась.
     Она вцепилась в его руку и заговорила прерывистым шепотом,  она  была
полна страха за себя и еще больше -  за  него.  Шепча,  она  потянула  его
назад, и он повиновался, думая, что ей от этого  станет  лучше,  но  потом
понял, что это просто безрассудный акт отчаяния, и  уперся.  "Пойдемте,  -
сказал  он  ей  ласково.  -  Пойдемте,  Рада.  Плохо  нет.  Хорошо".   Она
послушалась, как ребенок. Он повел е„, хотя и  не  знал  дороги,  и  вдруг
понял, что она боится этих мокрых фигур, и очень удивился,  потому  что  в
них не  было  ничего  страшного  и  опасного  -  так  себе,  обыкновенные,
скрючившиеся под дождем аборигены, стоят и трясутся от сырости. Сначала их
было двое, потом  откуда-то  появились  третий  и  четвертый  с  огоньками
наркотических палочек.
     Максим шел по пустой улице между желтыми домами прямо на эти  фигуры,
Рада все теснее прижималась к нему, и он обнял  ее  за  плечи.  Ему  вдруг
пришло в голову, что он ошибается, что Рада дрожит не от страха, а  просто
от холода. В мокрых людях не было совершенно ничего  опасного,  он  прошел
мимо них, мимо этих сутулых, длиннолицых, озябших, заснувших руки  глубоко
в  карманы,   притоптывающих,   чтобы   согреться,   жалких,   отравленных
наркотиком, и они как будто даже не заметили его с Радой, даже не  подняли
глаз, хотя он прошел  так  близко,  что  слышал  их  нездоровое,  неровное
дыхание. Он думал, что Рада хоть  теперь  успокоится,  они  были  уже  под
аркой, и вдруг впереди, как из-под  земли,  будто  отделившись  от  желтых
стен, появились и встали поперек дороги еще четверо,  таких  же  мокрых  и
жалких, но один из них был с длинной толстой тростью, и Максим узнал его.
     Под облупленным куполом нелепой арки  болталась  на  сквозняке  голая
лампочка,  стены  были  покрыты  плесенью  и  трещинами,  под  ногами  был
растрескавшийся  грязный  цемент  с  грязными   следами   многих   ног   и
автомобильных шин. Позади гулко затопали, Максим оглянулся  -  те  четверо
догоняли,  прерывисто  и  неровно  дыша,  не  вынимая  рук  из   карманов,
выплевывая на  бегу  свои  отвратительные  наркотические  палочки...  Рада
сдавленно вскрикнула, отпустила его руку,  и  вдруг  стало  тесно.  Максим
оказался прижат к стене, вокруг  вплотную  к  нему  стояли  люди,  они  не
касались его, они держали руки в карманах, они даже не смотрели  на  него,
просто стояли и не давали ему двинуться, и через их головы он увидел,  что
двое держат Раду за руки, а усатый подошел к  ней,  неторопливо  переложил
трость в левую руку и правой рукой так же неторопливо и лениво  ударил  ее
по щеке...
     Это было настолько дико и невозможно,  что  Максим  потерял  ощущение
реальности. Что-то сдвинулось у него в сознании. Люди исчезли. Здесь  было
только два человека - он и Рада, а остальные исчезли. Вместо них  неуклюже
и страшно топтались по грязи жуткие и опасные животные. Не  стало  города,
не стало арки и лампочки над головой - был край непроходимых  гор,  страна
Оз-на-Пандоре, была пещера, гнусная западня, устроенная голыми  пятнистыми
обезьянами, и в пещеру равнодушно глядела размытая  желтая  луна,  и  надо
было драться, чтобы выжить.  И  он  стал  драться,  как  дрался  тогда  на
Пандоре.
     Время послушно затормозилось, секунды стали  длинными-длинными,  и  в
течение каждой можно было сделать очень  много  разных  движений,  нанести
много ударов и видеть всех сразу. Они были  неповоротливы,  эти  обезьяны,
они привыкли иметь дело с другой дичью, наверное,  они  просто  не  успели
сообразить, что ошиблись в выборе, что лучше всего им было бы  бежать,  но
они тоже пытались драться... Максим  хватал  очередного  зверя  за  нижнюю
челюсть, рывком вздергивал  податливую  голову  и  бил  ребром  ладони  по
бледной пульсирующей шее, и сразу же поворачивался к  следующему,  хватал,
вздергивал, рубил, и снова хватал, вздергивал, рубил - в облаке зловонного
хищного дыхания, в гулкой тишине пещеры, в желтой слезящейся полутьме -  и
грязные когти рванули его за шею  и  соскользнули,  желтые  клыки  глубоко
впились в плечо и тоже соскользнули... рядом  уже  никого  не  было,  а  к
выходу из пещеры торопился вожак с дубиной, потому что он, как все вожаки,
обладал самой быстрой реакцией и первым понял, что  происходит,  и  Максим
мельком пожалел его, как медленна его быстрая реакция -  секунды  тянулись
все медленнее, и  быстроногий  вожак  едва  перебирал  ногами,  и  Максим,
проскользнув между секундами, поровнялся с ним и зарубил его  на  бегу,  и
сразу остановился... время вновь обрело нормальное течение,  пещера  стала
аркой, луна - лампочкой,  а  страна  Оз-на-Пандоре  снова  превратилась  в
непонятный  город  на  непонятной  планете,  более  непонятной,  чем  даже
Пандора...
     Максим стоял,  отдыхая,  опустив  зудящие  руки.  У  ног  его  трудно
копошился усатый вожак, кровь текла из пораненного плеча, и тут Рада взяла
его руку и, всхлипнув, провела его ладонью  по  своему  мокрому  лицу.  Он
огляделся. На грязном цементном полу мешками лежали  тела.  Он  машинально
сосчитал их - шестеро,  включая  вожака  -  и  подумал,  что  двое  успели
убежать. Ему было невыразимо приятно прикосновение Рады, и  он  знал,  что
поступил так, как должен был  поступить,  и  сделал  то,  что  должен  был
сделать - ни каплей больше, ни каплей меньше. Те, кто успел уйти, -  ушли,
он не догонял их, хотя мог  бы  догнать  -  даже  сейчас  он  слышал,  как
панически стучат их башмаки в конце тоннеля. А те, кто не успел  уйти,  те
лежат, и некоторые из них умрут, а некоторые  уже  мертвы,  и  он  понимал
теперь, что это все-таки люди, а не обезьяны и не  панцирные  волки,  хотя
дыхание их было зловонно, прикосновения - грязны, а намерения  -  хищны  и
отвратительны. И все-таки он испытывал какое-то сожаление и ощущал потерю,
словно потерял некую чистоту, словно  потерял  неотъемлемый  кусочек  души
прежнего Максима, и знал, что прежний Максим исчез навсегда,  и  от  этого
ему  было  немножко  горько,  и  это  будило  в  нем  какую-то  незнакомую
гордость...
     - Пойдем, Максим, - тихонько сказала Рада.
     И он послушно пошел за нею.



                             "ВЫ ЕГО УПУСТИЛИ..."

     - Короче говоря, вы его упустили.
     - Я ничего не мог сделать... Вы сами знаете, как это бывает...
     - Черт побери, Фанк! Вам и не надо было ничего делать. Вам достаточно
было взять с собой шофера.
     - Я знаю, что виноват. Но кто мог ожидать...
     - Хватит об этом. Что вы предприняли?
     - Как только меня выпустили, я позвонил Мегу. Мегу ничего  не  знает.
Если он вернется,  Мегу  сейчас  же  сообщит  мне...  Далее,  я  взял  под
наблюдение все дома умалишенных... Он не может уйти далеко, ему просто  не
дадут, он слишком бросается в глаза...
     - Дальше.
     - Я поднял своих  людей  в  полиции.  Я  приказал  следить  за  всеми
случаями  нарушения  порядка...  вплоть  до  нарушения   правил   уличного
движения. У него нет документов. Я  распорядился  сообщать  мне  обо  всех
задержанных без документов... У него нет ни единого шанса  скрыться,  даже
если он захочет... По-моему, это дело двух-трех дней... Простое дело.
     - Простое... Что  могло  быть  проще:  сесть  в  машину,  съездить  в
телецентр и привезти сюда человека... Но вы даже с этим не справились.
     - Виноват. Но такое стечение обстоятельств...
     - Я сказал, хватит об  обстоятельствах.  Он  действительно  похож  на
сумасшедшего?
     - Трудно сказать... Больше всего он, пожалуй,  похож  на  дикаря.  На
хорошо отмытого и ухоженного горца. Но я легко представляю себе  ситуацию,
в которой он выглядит сумасшедшим... И потом эта вечная идиотская  улыбка,
кретинический лепет вместо нормальной речи... И весь он какой-то дурак...
     - Понятно. Я одобряю ваши меры... И вот что еще, Фанк... Свяжитесь  с
подпольем.
     - Что?
     - Если вы не найдете его в ближайшие дни, он непременно  объявится  в
подполье.
     - Не понимаю, что делать дикарю в подполье.
     - В подполье  много  дикарей.  И  не  задавайте  глупых  вопросов,  а
делайте, что я вам говорю. Если вы упустите его еще раз, я вас уволю.
     - Второй раз я его не упущу.
     - Рад за вас... Что еще?
     - Любопытный слух о Волдыре.
     - О Волдыре? Что именно?
     - Простите, Странник...  Если  разрешите,  я  предпочел  бы  об  этом
шепотом, на ухо...




                         ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГВАРДЕЕЦ


                                    5

     Окончив инструктаж, господин ротмистр Чачу распорядился:
     - Капрал Гаал, останьтесь. Остальные свободны.
     Когда остальные командиры  секций  вышли,  гуськом,  в  затылок  друг
другу, господин ротмистр некоторое время разглядывал Гая,  покачиваясь  на
стуле и насвистывая старинную солдатскую песню "Уймись, мамаша".  Господин
ротмистр Чачу был совсем не похож на господина  ротмистра  Тоота.  Он  был
приземист, темнолиц, у него была большая лысина,  он  был  гораздо  старше
Тоота, в недавнем  прошлом  -  боевой  офицер,  танкист,  участник  восьми
приморских инцидентов, обладатель "Огненного Креста" и  трех  значков  "За
ярость в  огне";  рассказывали  о  его  фантастическом  поединке  с  белой
субмариной, когда его танк получил прямое  попадание  и  загорелся,  а  он
продолжал стрелять, пока не потерял сознание от страшных ожогов; говорили,
что на теле его нет живого места, сплошь чужая  пересаженная  кожа,  а  на
левой руке у него не хватало  трех  пальцев.  Он  был  прям  и  груб,  как
настоящий вояка, и, не в пример  сдержанному  господину  ротмистру  Тооту,
никогда не считал нужным скрывать свое настроение ни от подчиненных, ни от
начальства. Если он был весел, вся бригада знала,  что  господин  ротмистр
Чачу нынче весел, но уж если он был  не  в  духе  и  насвистывал  "Уймись,
мамаша"...
     Глядя ему в глаза  уставным  взглядом,  Гай  испытывал  отчаяние  при
мысли, что ему каким-то неизвестным  пока  образом  привелось  огорчить  и
рассердить этого замечательного человека. Он торопливо перебрал  в  памяти
свои собственные проступки и проступки гвардейцев своей секции, но  ничего
не мог вспомнить такого, что уже не было  отстранено  небрежным  движением
беспалой руки и хриплым, ворчливым: "Ладно, на то и гвардия. Плевать..."
     Господин ротмистр перестал свистеть и покачиваться.
     - Не люблю болтовни и писанины, капрал, -  произнес  он.  -  Либо  ты
рекомендуешь кандидата Сима, либо ты его не рекомендуешь. Что именно?
     - Так точно, рекомендую, господин ротмистр, - поспешно сказал Гай.  -
Но...
     - Без "но", капрал! Рекомендуешь или не рекомендуешь?
     - Так точно, рекомендую.
     - Тогда как я должен понимать эти две бумажки?  -  господин  ротмистр
нетерпеливым движением извлек из нагрудного  кармана  сложенные  бумаги  и
развернул  их  на  столе,  придерживая  искалеченной   рукой.   -   Читаю:
"Рекомендую вышеозначенного Мак Сима, как преданного  и  способного..."  -
н-ну, тут всякая болтовня... - "для утверждения в высоком звании кандидата
в рядовые Боевой Гвардии". А вот твоя вторая писулька, капрал: "...В связи
с вышеизложенным считаю своим долгом  обратить  внимание  командования  на
необходимость тщательной проверки прошлой жизни  означенного  кандидата  в
рядовые Боевой Гвардии М. Сима". Массаракш! Чего же тебе  в  конце  концов
надо, капрал?
     - Господин ротмистр! - взволнованно сказал Гай. - Но я  действительно
в трудном положении! Я знаю кандидата Сима  как  способного  и  преданного
задачам Гвардии гражданина. Я уверен, что он принесет много пользы. Но мне
действительно неизвестно его прошлое! Мало того, он  сам  его  не  помнит.
Полагая, что в Гвардии место только кристально-чистым...
     -   Да,   да!   -   нетерпеливо   сказал   господин    ротмистр.    -
Кристально-чистым,  без  оглядки  преданным,  до  последней  капли,   всей
душой... Короче говоря, вот что, капрал. Одну из этих бумаг ты  сейчас  же
заберешь и порвешь. Надо же соображать. Я не могу явиться  к  бригадиру  с
двумя бумажками, либо да, либо нет. Мы в  Гвардии,  а  не  на  философском
факультете, капрал! Две минуты на размышление.
     Господин ротмистр  извлек  из  стола  толстую  папку  с  делами  и  с
отвращением бросил ее перед собой.  Гай  уныло  посмотрел  на  часы.  Было
ужасно трудно сделать этот выбор. Бесчестно и не по-гвардейски было скрыть
от командования свое недостаточное знание рекомендуемого, даже  если  речь
шла о Максиме. Но с другой стороны,  бесчестно  и  не  по-гвардейски  было
уклоняться от ответственности, взваливая решение на  господина  ротмистра,
который видел Максима только два раза, да и то а ротном строю. Ну, хорошо.
Еще раз. За: горячо и близко к сердцу принял задачи Гвардии по  ликвидации
последствий войны и уничтожение  агентуры  потенциального  агрессора;  без
сучка и задоринки прошел освидетельствование в Департаменте  общественного
здоровья; будучи  направлен  господином  ротмистром  Тоотом  и  господином
штаб-врачом  Зогу  в  какое-то  секретное  учреждение,  по-видимому,   для
проверки, проверку эту выдержал. (Правда, это  показание  самого  Максима,
документы он потерял, но как же иначе он мог оказаться не под  надзором?);
наконец, отважен, прирожденный боец -  в  одиночку  расправился  с  бандой
Крысолова  -  симпатичен,   прост   в   общении,   добродушен,   абсолютно
бескорыстен. И вообще человек необычайных способностей. Против: совершенно
неизвестно, кто он и откуда; о прошлом своем либо ничего не  помнит,  либо
не желает сообщать... и у него нет никаких документов. Но так  ли  уж  все
это подозрительно? Правительство контролирует только границы и центральный
район. Две трети территории страны до сих пор  погрязают  в  анархии,  там
голод, эпидемии, народ оттуда бежит, и все без документов, а молодые  даже
не знают, что такое документы. И сколько  среди  них  больных,  потерявших
память,  даже  выродков...  В  конце  концов,  главное  -  что  Максим  не
выродок...
     - Ну, капрал? - произнес господин ротмистр, листая бумаги.
     - Так точно, господин ротмистр, - отчаянным  голосом  сказал  Гай.  -
Разрешите...
     Он взял свой рапорт о проверке Максима и медленно разорвал его.
     - Пр-равильное решение!  -  гаркнул  господин  ротмистр.  -  Вот  это
по-гвардейски! Бумаги, чернила, проверки... Все проверит бой! Вот когда мы
сядем в наши машины и двинем  в  зону  атомных  ловушек,  тогда  мы  сразу
увидим, кто наш, а кто - нет.
     - Так точно, - без особой уверенности сказал Гай. Он  хорошо  понимал
старого вояку, но не менее хорошо он видел,  что  ветеран  войны  и  герой
приморских инцидентов несколько  заблуждается,  как  все  ветераны  и  все
герои. Бой боем, а чистота чистотой. Впрочем,  Максима  это  не  касается.
Максим-то чист.
     - Массаракш! - произнес господин ротмистр. - Департамент здоровья его
пропустил, а остальное - дело наше. - Произнеся эту загадочную  фразу,  он
сердито посмотрел на Гая и добавил: - Гвардеец другу доверяет полностью, а
если не доверяет, значит, это не друг, гнать его в шею.  Ты  меня  удивил,
капрал. Ну ладно,  марш  к  своей  секции.  Времени  осталось  мало...  На
операции я сам присмотрю за этим кандидатом.
     Гай щелкнул каблуками и вышел. За дверью он позволил себе улыбнуться.
Все-таки старый вояка не  удержался  и  принял  ответственность  на  себя.
Хорошее всегда хорошо. Теперь можно  с  чистой  совестью  считать  Максима
своим другом. Мака Сима. Настоящую его фамилию не произнести. То ли он  ее
придумал, пока был в бреду, то ли все-таки действительно он родом из  этих
горцев... как-бишь звали ихнего древнего царя... Заремчакбешмусараи... Гай
вышел на плац и поискал глазами свою секцию. Неутомимый Панди гонял  ребят
через верхнее окно макета трехэтажного здания. Ребята взмокли, и это  было
плохо, потому что до операции оставался всего час.
     - О-отста-авить! - крикнул Гай еще издали.
     - От-ставить! - заорал Панди. - Становись!
     Секция быстро построилась. Панди скомандовал "смирно", строевым шагом
подошел к Гаю и доложил:
     - Господин капрал, секция занимается преодолением штурмового городка.
     - Встаньте в строй, -  приказал  Гай,  стараясь  интонацией  выразить
неодобрение, как это превосходно умел делать капрал Серембеш. Он  прошелся
перед строем, заложив руки за спину, вглядываясь в знакомые лица.
     Серые, голубые и синие глаза, выражающие готовность  выполнить  любой
приказ и потому слегка выкаченные, следили за  каждым  его  движением.  Он
ощутил, как они близки и дороги ему, эти двенадцать здоровенных  парней  -
шестеро  действительных  рядовых  Гвардии  на  правом  фланге  и   шестеро
кандидатов в рядовые - на  левом,  все  в  ладных  черных  комбинезонах  с
начищенными пуговицами, все в блестящих сапогах  с  короткими  голенищами,
все в беретах, лихо сдвинутых на правую бровь... Нет, не  все.  Посередине
строя, на правом фланге кандидатов башней  возвышался  кандидат  Мак  Сим,
очень ладный парень, любимец, как это ни прискорбно  для  командира  иметь
любимцев, но... гм... То, что у него не выкачены его  странные  коричневые
глаза - ладно. Научится со временем. Но вот... гм..
     Гай подошел к Максиму и застегнул ему верхнюю пуговицу.  Затем  встал
на цыпочки и поправил берет. Кажется, все... Опять он в строю растянул рот
д