к рукам!  -  этот  жирный  облезлый  боров  похудел,  мотаясь  по  стране,
вынюхивая и высматривая, а его Кура подох от лихорадки на Шестой трассе, а
его Тапа-Петушок был захвачен горцами, а потом Пятьдесят Пятый,  не  знаю,
кто он такой, попался пиратам аж на побережье, но успел сообщить, что  Мак
там появлялся, сдался патрулям и  направлен  в  свою  колонну...  Вот  как
поступают люди с головой: они ни во что не верят и никого не  жалеют.  Вот
как я должен был поступить тогда. Бросить все дела, заняться только Маком,
ведь я уже тогда прекрасно понимал, какая это страшная сила  -  Мак,  а  я
вместо этого сцепился с Дергунчиком и проиграл, а потом  связался  с  этой
идиотской войной и тоже проиграл...  Я  и  сейчас  бы  проиграл,  но  мне,
наконец, повезло: Мак объявился в столице, в логове Странника, и я об этом
узнал раньше, чем Странник. Да, Странник, да, хрящеухий,  теперь  проиграл
ты. Надо же было тебе уехать именно сейчас! И ты  знаешь,  Странник,  меня
даже не огорчает то обстоятельство, что опять осталось неизвестным, куда и
зачем ты уехал. Уехал и ладно. Ты, конечно, во всем  положился  на  своего
Фанка, и твой Фанк привез тебе Мака, но вот ведь беда - свалился твой Фанк
после своих военных приключений, лежит без памяти в дворцовом госпитале  -
важная фигура, таких только  в  дворцовый  госпиталь!  -  и  теперь  я  не
промахнусь, теперь он будет там лежать столько, сколько  мне  понадобится.
Так что тебя нет, Фанка нет, а  наш  Мак  есть,  и  это  получилось  очень
удачно...
     Прокурор ощутил радость и,  заметив,  сейчас  же  погасил  ее.  Опять
эмоции, массаракш. Спокойнее, Умник. Ты знакомишься с новым  человеком  по
имени Мак, ты должен быть очень объективен. Тем более, что этот новый  Мак
так не похож на старого, теперь он совсем взрослый, теперь он  знает,  что
такое финансы и детская преступность. Поумнел, посуровел наш Мак... Вот он
пробился в штаб подполья (рекомендатели: Мемо Грамену  и  Аллу  Зеф),  как
гром с ясного неба обрушился там на них с предложением о контр-пропаганде,
штаб взвыл - это означало раскрыть рядовым членам истинное значение башен,
-  но  ведь  убедил  Мак!  Запугал  их  там,  запутал,  приняли  они  идею
контр-пропаганды, поручили Маку разработку... В обстановке  он  разобрался
быстро, быстро и верно. И они там это поняли - поняли, с кем  имеют  дело.
Или просто почувствовали... Вот последнее донесение: фракция просветителей
привлекла его к обсуждению  программы  перевоспитания,  и  он  с  радостью
согласился. Сразу предложил кучу идей. Идейки не бог весть какие, но не  в
этом дело, перевоспитание - вообще идиотизм, важно то, что он  уже  больше
не террорист, ничего он не хочет взрывать, никого не хочет убивать;  важно
то, что занялся он политической деятельностью, активно  зарабатывает  себе
авторитет в штабе, произносит речи, критикует, лезет наверх; важно то, что
он имеет идеи, жаждет их осуществить, а это  именно  то,  что  нам  нужно,
господин Умник...
     Прокурор откинулся на спинку кресла.
     И вот еще то, что нужно. Донесения об образе жизни. Много работает  -
и в лаборатории, и дома, - тоскует по-прежнему по  той  женщине,  по  Раде
Гаал, занимается спортом, почти ни с кем не дружит,  не  курит,  почти  не
пьет, в еде очень умерен. С другой стороны - обнаруживает явную склонность
к роскоши в быту и знает  себе  цену:  полагающийся  по  штату  автомобиль
принял  как  должное,  выразив  недовольство   его   малой   мощностью   и
уродливостью; недоволен также двухкомнатной квартирой - считает ее слишком
тесной и лишенной элементарных удобств; жилище свое украсил  оригинальными
картинами и антикварными произведениями искусства, истратив на  них  почти
весь аванс... ну и так далее. Хороший материал, очень хороший  материал...
А кстати,  сколько  у  него  денег,  чем  он  сейчас  располагает?  Та-ак,
руководитель темы в  лаборатории  химического  синтеза...  оклад  в  синем
конверте...  личная  машина...  двухкомнатная   квартира   на   территории
Департамента специальных  исследований...  Недурно  его  устроили.  И  еще
больше, наверное, пообещали. Хотел бы я знать, как ему объяснили, зачем он
понадобился Страннику. Это знает Фанк, жирный  боров,  но  он  не  скажет,
скорее подохнет... Ах, если бы как-нибудь вытянуть из  него  все,  что  он
знает! С каким наслаждением я бы потом его прикончил... Сколько  он  крови
мне попортил, шелудивая скотина... И Раду эту он у меня украл, а ведь  как
бы она мне сейчас пригодилась - Рада... какое  это  оружие,  когда  имеешь
дело с чистым, честным, мужественным Маком!.. Впрочем  сейчас  это,  может
быть, не так уж плохо... Не я держу под замком твою возлюбленную, Мак, это
все Странник, это все его интриги, этого гнусного шантажиста...
     Прокурор вздрогнул: желтый телефон тихонечко звякнул. Только  звякнул
и больше ничего. Тихонько, даже мелодично. Ожил на долю  секунды  и  снова
замер, словно напомнил о себе... Прокурор, не отрывая от него глаз, провел
по лбу дрожащими пальцами. Нет, ошибка... Конечно, ошибка.  Мало  ли  что,
телефон - аппарат сложный, искра там какая-нибудь проскочила...  Он  вытер
пальцы о халат. И сейчас же телефон грянул.  Как  выстрел  в  упор...  Как
сабля по горлу... Как - с крыши на асфальт... Прокурор взял наушник. Он не
хотел брать наушник, он даже не знал, что берет наушник, он даже вообразил
себе, будто не берет наушник, а  быстро,  на  цыпочках  бежит  в  спальню,
одевается, выкатывает машину из гаража и на предельной  скорости  гонит...
Куда?
     - Государственный прокурор, - сказал он хрипло и прокашлялся.
     - Умник? Это Папа говорит.
     Вот... Вот оно... Сейчас: "Ждем тебя через часок"...
     - Я узнал, - сказал он бессильно. - Здравствуй, Папа.
     - Сводку читал?
     - Нет.
     "Ах, не читал? Ну, приезжай, мы тебе прочитаем"...
     - Все, - сказал Папа. - Прогадили войну.
     Прокурор глотнул. Надо было что-то сказать. Надо было  срочно  что-то
сказать, лучше всего - пошутить. Тонко пошутить... Боже, помоги мне  тонко
пошутить!..
     - Молчишь? А что я  тебе  говорил?  Не  лезь  в  эту  кашу,  штатских
держись, штатских, а не военных! Эх, ты, Умник...
     - Ты - Папа, - выдавил  из  себя  прокурор.  -  Дети  ведь  вечно  не
слушаются родителей...
     Папа хихикнул.
     - Дети... -  сказал  он.  -  А  где  это  сказано:  "Если  чадо  твое
ослушается тебя..." Как там дальше, Умник?
     Боже мой, боже мой. "...сотри его с лица  земли".  Он  так  и  сказал
тогда: "Сотри его с лица земли", и Странник взял со стола  тяжелый  черный
пистолет, неторопливо поднял и два раза выстрелил, и чадо охватило  руками
пробитую лысину и повалилось на ковер...
     - Память отшибло? - сказал Папа. - Эх,  ты,  Умник.  Что  собираешься
делать? Умник.
     - Я ошибся...  -  прохрипел  прокурор.  -  Ошибка...  Это  все  из-за
Дергунчика...
     - Ошибся...  Ну,  ладно,  подумай,  Умник.  Поразмысли.  Я  тебе  еще
позвоню...
     И все.  И  нет  его.  И  неизвестно,  куда  звонить  ему  -  плакать,
умолять... Глупо, глупо. Никому это не помогало... Ладно... Подожди...  Да
подожди ты, сволочь! Он с размаху ударил раскрытой рукой о  край  стола  -
чтобы в кровь,  чтобы  больно,  чтобы  перестать  дрожать...  Это  немного
помогло, но он еще наклонился, открыл  другой  рукой  нижний  ящик  стола,
достал фляжку, зубами вытащил  пробку  и  сделал  несколько  глотков.  Его
ударило в жар. Вот так... Спокойно... Мы еще посмотрим... Это  гонка:  кто
быстрее. Умника так просто не возьмешь, с ним вы  еще  повозитесь.  Умника
так сразу не вызовешь. Если бы вы могли вызвать, то уже вызвали бы...  Это
ничего, что он позвонил. Он всегда так. Время  есть.  Два  дня,  три  дня,
четыре дня... Время есть!  -  прикрикнул  он  на  себя.  Не  психуй...  Он
поднялся и пошел кругами по кабинету.
     У меня есть на вас управа. У меня есть  Мак.  У  меня  есть  человек,
который не боится излучения. Для которого не существует  преград.  Который
желает переменить порядок вещей. Который вас ненавидит. Человек чистый  и,
следовательно, открытый всем  соблазнам.  Человек,  который  поверит  мне.
Человек, который захочет  встретиться  со  мной...  Он  уже  сейчас  хочет
встретиться  со  мной:  мои  агенты  уже  много  раз  говорили  ему,   что
государственный  прокурор  добр,  справедлив,  большой   знаток   законов,
настоящий страж законности, что Отцы его недолюбливают и терпят его только
потому, что не доверяют друг другу...  мои  агенты  показывали  меня  ему,
тайком, в благоприятных обстоятельствах, и мое лицо ему понравилось... И -
самое главное! - ему под строжайшим секретом намекнули, что  я  знаю,  где
находится Центр. Он прекрасно владеет лицом, но мне доложили, что  в  этот
момент он выдал себя... Вот такой человек у меня есть -  человек,  который
очень хочет захватить Центр и может это сделать - единственный из  всех...
То-есть, этого человека у меня пока  нет,  но  сети  расставлены,  наживка
проглочена, и сегодня я его подсеку. Или я пропал. Пропал... Пропал...
     Он больше не мог сдержать воображения. Он видел эту тесную  комнатку,
обтянутую темно-красным  бархатом,  душную,  прокисшую,  без  окон,  голый
обшарпанный стол и пять золоченых кресел... А мы, все  остальные,  стояли:
я, Странник с глазами жаждущего убийцы  и  этот  лысый  палач...  растяпа,
болтун, знал ведь, где Центр, столько людей  загубил,  чтобы  узнать,  где
Центр,  и  -  трепло,  пьяница,  хвастун  -  разве  можно  о  таких  вещах
кому-нибудь говорить? Тем более, родичам... особенно таким родичам. А  еще
начальник Департамента общественного здоровья,  глаза  и  уши  Неизвестных
Отцов, броня и секира нации... Папа сказал, жмурясь:  "Сотри  его  с  лица
земли",  Странник  выстрелил  в  упор  два  раза,  и  Свекор  проворчал  с
неудовольствием: "Опять всю обивку забрызгали..." И  они  снова  принялись
спорить, почему в комнате воняет, а я  стоял  на  ватных  ногах  и  думал:
"Знают или не знают?", и Странник стоял, оскалясь, как голодный  хищник  и
глядел  на  меня,  словно  догадывался...  Ни  черта  он  не  догадался...
Теперь-то я понимаю, почему он всегда так хлопотал, чтобы никто не  проник
в тайну Центра. Он всегда знал, где находится Центр, и только искал случая
захватить  Центр  самому...  Опоздал,  Странник,  опоздал...  И  ты  Папа,
опоздаешь. И ты, Свекор. А о тебе, Дергунчик, и речи нет...
     Он отдернул портьеру и приложил лоб  к  холодному  стеклу.  Он  почти
задушил свой страх и, чтобы  растоптать  его  окончательно,  до  последней
искорки, он представил  себе,  как  Мак  с  боем  врывается  в  аппаратную
Центра... но это мог бы сделать и Волдырь с личной охраной, с этой  бандой
своих родных и двоюродных братьев, племянников, побратимов, выкормышей,  с
этими жуткими подонками, которые  никогда  ничего  не  слыхали  о  законе,
которые всегда знали только один закон: стреляй первым... нужно было  быть
Странником, чтобы поднять руку на Волдыря - в тот же вечер они  напали  на
него прямо у ворот его особняка, изрешетили машину,  убили  шофера,  убили
секретаршу, и  загадочным  образом  полегли  сами,  все  до  единого,  все
двадцать четыре человека с двумя пулеметами... Да,  Волдырь  тоже  мог  бы
ворваться в аппаратную, но там бы и завяз, дальше бы он не прошел,  потому
что дальше - барьер депрессионного излучения, а теперь, может быть, и  два
лучевых барьера, хватило бы одного, никто не пройдет там: выродок свалился
в обморок от боли, а простой лояльный гражданин падет на колени и примется
тихо плакать от смертной тоски... Только Мак там пройдет, и запустит  свои
умелые руки в генераторы, и прежде всего  переключит  Центр,  всю  систему
башен, на депрессионное поле. Затем, уже совершенно  беспрепятственно,  он
поднимется в радиостудию и поставит там пленку  с  заранее  подготовленной
речью на многоцикловую передачу... Вся страна  от  хонтийской  границы  до
Заречья - в депрессии, миллионы дураков валяются,  обливаясь  слезами,  не
желая пошевелить пальцем, а репродукторы уже  ревут  во  всю  глотку,  что
Неизвестные Отцы преступники, их зовут  так-то  и  так-то,  они  находятся
там-то и там-то, убейте их, спасайте страну, это говорю вам  я,  Мак  Сим,
живой бог на земле (или там - законный наследник императорского  престола,
или великий диктатор... или что ему  больше  понравится).  К  оружию,  моя
Гвардия! К оружию, моя армия! К оружию, мои подданные!.. А сам в это время
спускается  обратно  в  аппаратную  и  переключает  генераторы   на   поле
повышенного внимания, и вот уже вся страна слушает, развесив уши, стараясь
не  упустить  не  слова,  заучивая  наизусть,   повторяя   про   себя,   а
громкоговорители ревут, башни работают, и так длится еще час, а  потом  он
переключает излучатели на энтузиазм, всего пол-часа энтузиазма, и -  конец
передачам... И когда я прихожу в себя -  массаракш,  полтора  часа  адской
боли, но надо, массаракш, выдержать, - Папы уже нет, никого  из  них  нет,
есть Мак, великий бог Мак, и его верный советник,  бывший  государственный
прокурор, а ныне - глава правительства великого Мака... А, бог  с  ним,  с
правительством, я буду просто жив, и мне ничто не будет  угрожать,  а  там
посмотрим... Мак не из тех, кто бросает полезных  друзей,  он  не  бросает
даже бесполезных друзей, а я буду очень полезным другом. О, каким другом я
ему буду!..
     Он оборвал себя и вернулся к  столу,  покосился  на  желтый  телефон,
усмехнулся, снял наушник зеленого телефона и вызвал заместителя начальника
Департамента специальных исследований.
     - Головастик? Доброе утро, это Умник. Как  ты  себя  чувствуешь?  Как
желудок?.. Ну, прекрасно... Странника еще нет?.. Ага... Ну,  ладно...  Мне
позвонили сверху и приказали немножко вас проинспектировать... Нет-нет,  я
думаю, это чистая формальность, я все равно у вас ни черта не понимаю,  но
ты подготовь там какой-нибудь рапорт... проект заключения инспекции и  все
такое. И позаботься, чтобы все были на местах, а не как в  прошлый  раз...
Ум-гу...  Часов  в  одиннадцать,  наверное...  Ты  сделай  так,  чтобы   в
двенадцать я уже смог уехать  со  всеми  документами...  Ну,  до  встречи.
Пойдем страдать... А ты тоже страдаешь? Или  вы  уже,  может  быть,  давно
выдумали защиту, только от начальства скрываете? Ну-ну, я шучу... Пока.
     Он положил наушник и взглянул на часы. Было без четверти  десять.  Он
громко застонал и  потащился  в  ванную.  Опять  этот  кошмар...  пол-часа
кошмара. От которого нет защиты... От которого нет спасения... От которого
жить не хочется... Как это все-таки обидно: Странника придется пощадить.
     Ванна была уже полна горячей водой. Прокурор  сбросил  халат,  стянул
ночную рубашку и сунул под язык  болеутолитель.  И  так  всю  жизнь.  Одна
двадцать четвертая всей жизни - ад. Больше четырех процентов... И это - не
считая вызовов наверх. Ну вызовы скоро кончатся,  а  эти  четыре  процента
останутся  до  конца...  Впрочем,  это  мы  еще   посмотрим.   Когда   все
установится, я возьмусь за Странника сам... Он залез  в  ванну,  устроился
поудобнее, расслабился и стал придумывать, как он возьмется за  Странника.
Но он не успел ничего придумать. Знакомая боль ударила в темя, прокатилась
по позвоночнику, запустила  коготь  в  каждую  клетку,  в  каждый  нерв  и
принялась драть - методично, люто, в такт бешеным толчкам сердца...
     Когда все кончилось, он еще немного полежал в  томном  изнеможении  -
адские муки тоже имеют  свои  достоинства:  пол-часа  кошмара  дарили  ему
несколько  минут  райского  блаженства  -  затем  вылез,  растерся   перед
зеркалом, приоткрыл дверь, принял от  камердинера  свежее  белье,  оделся,
вернулся в кабинет, выпил еще один стакан  теплого  молока,  на  этот  раз
смешанного с целебной водой, съел вязкой кашицы с медом, посидел  немножко
просто так,  окончательно  приходя  в  себя,  а  потом  позвонил  дневному
референту и велел подавать автомобиль.


     К  Департаменту  специальных  исследований   вела   правительственная
трасса, пустая в это время дня, обсаженная кудрявыми  деревьями,  похожими
на искусственные. Шофер гнал без остановок у светофоров, время от  времени
включая гулкую басовитую сирену. К высоким железным  воротам  департамента
подъехали без трех минут одиннадцать. Гвардеец в парадном мундире подошел,
нагнулся, вглядываясь, узнал и отдал честь. Тотчас же ворота распахнулись,
открылся густой сад, белые и желтые корпуса  жилых  домов,  а  за  ними  -
гигантский  стеклянный  параллелепипед  института.  Медленно  проехали  по
автомобильной  дорожке  с  грозными  предупреждениями   насчет   скорости,
миновали детскую площадку, приземистое здание  бассейна,  пестрое  веселое
здание клуба-ресторана, - и все это в зелени, в облаках  зелени,  в  тучах
зелени, и прекрасный чистейший воздух,  и,  массаракш!  -  какой-то  запах
стоит здесь удивительный, нигде такого не бывает, ни в каком  поле,  ни  в
каком лесу... Ох уже этот Странник, все  это  его  затеи,  чертовы  деньги
ухлопаны на это, но зато как его здесь любят. Вот как надо жить,  вот  как
надо устраиваться. Ухлопаны чертовы деньги, Деверь был страшно  недоволен,
он и сейчас  еще  недоволен...  Риск?  Да,  риск,  конечно,  был,  рискнул
Странник, но зато теперь его департамент - это ЕГО департамент, здесь  его
не предадут, не подсидят... Пятьсот человек  у  него  тут,  в  основном  -
молодежь, газет они не читают, радио не слушают: времени, видите ли,  нет,
важные научные исследования... так что излучение  здесь  бьет  мимо  цели,
вернее, совсем в другую цель. Да, Странник, я бы на твоем месте долго  еще
тянул с защитными шлемами. Может быть, ты и тянешь? Наверняка тянешь.  Но,
черт возьми, как тебя ухватить? Вот если бы нашелся второй Странник... Да,
второй такой головищи нет во всем  мире.  И  он  это  знает.  И  он  очень
внимательно следит  за  каждым  более  или  менее  талантливым  человеком.
Прибирает к рукам с юных лет,  обласкивает,  отдаляет  от  родителей  -  а
родители-то до смерти, дураки, рады! - и вот, глядишь, еще  один  солдатик
становится в твой строй... Ох, как это здорово, что Странника сейчас  нет,
какая это удача!
     Машина  остановилась,  референт  распахнул  дверцу.  Прокурор  вылез,
поднялся по ступенькам в  застекленный  вестибюль.  Головастик  со  своими
холуями уже ждал его. Прокурор с надлежащей  скукой  на  лице  вяло  пожал
Головастику руку, посмотрел на холуев и позволил препроводить себя в лифт.
В кабину вошли по регламенту: господин государственный  прокурор,  за  ним
господин заместитель начальника департамента,  следом  -  холуй  господина
государственного прокурора  и  старший  из  холуев  господина  заместителя
начальника. Прочих оставили в вестибюле. В кабинет Головастика вошли опять
по регламенту: господин  прокурор,  за  ним  Головастик,  холуя  господина
прокурора и старшего холуя Головастика  оставили  за  дверью  в  приемной.
Прокурор сейчас же утомленно погрузился в кресло, а Головастик  немедленно
засуетился, забил пальцами по кнопкам на краю стола  и,  когда  в  кабинет
сбежалась целая орава секретарей, приказал подать чай.
     Первые  несколько  минут   прокурор   для   развлечения   разглядывал
Головастика. У Головастика был  на  редкость  виноватый  вид.  Он  избегал
смотреть в глаза, то и дело приглаживал волосы, бессмысленно потирал руки,
неестественно покашливал  и  совершал  множество  бессмысленных  суетливых
движений. У него всегда был такой вид.  Внешность  и  поведение  были  его
основным капиталом. Он вызывал непрерывные подозрения в нечистой совести и
навлекал  на  себя   непрерывные   тщательнейшие   проверки.   Департамент
общественного здоровья изучил его жизнь по часам. И  поскольку  жизнь  его
была безукоризненна,  а  каждая  новая  проверка  лишь  подтверждала  этот
неожиданный  факт,   продвижение   Головастика   по   служебной   лестнице
происходило с редкостной быстротой.
     Прокурор все это прекрасно знал, он