такая  женщина  может
помочь нам управиться с Маком. Таких легко забывают, и Мак...
     - Вы считаете, что Умник глупее вас?
     - Нет, но...
     - Умник знает, кто выкрал женщину?
     - Боюсь, что да.
     - Ладно, пусть знает... С этим все. Дальше?
     - Сенди Чичаку  встречался  с  Дергунчиком.  Дергунчик,  по-видимому,
согласился свести его с Тестем...
     - Стоп. Какой Чичаку? Лобастый Чик?
     - Да.
     - Дела подполья меня сейчас не интересуют. По делу Мака  у  вас  все?
Тогда слушайте. Эта чертова война спутала все планы. Я  уезжаю  и  вернусь
дней через тридцать-сорок. За это время, Фанк, вы  должны  закончить  дело
Мака. К моему приезду Мак должен  быть  здесь,  в  этом  доме.  Дайте  ему
должность, пусть работает, свободы его не стесняйте, но дайте ему понять -
очень, очень мягко! - что от его поведения зависит  судьба  Рады...  Ни  в
коем  случае  не  давайте  им  встречаться...   Покажите   ему   институт,
расскажите,  над  чем  мы  работаем...  в  разумных   пределах,   конечно.
Расскажите обо мне,  опишите  меня,  как  умного,  доброго,  справедливого
человека, крупного ученого.  Дайте  ему  мои  статьи...  кроме  совершенно
секретных. Намекните, что я в оппозиции к правительству. У него не  должно
быть ни малейшего желания покинуть институт. У меня все. Вопросы есть?
     - Да. Охрана?
     - Никакой. Это бессмысленно.
     - Слежка?
     - Очень осторожная... А лучше не надо. Не  спугните  его.  Главное  -
чтобы он не захотел покинуть институт... Массаракш,  и  в  такое  время  я
должен уезжать!.. Ну, теперь все?
     - Последний вопрос, извините, Странник.
     - Да?
     - Кто он все-таки такой? Зачем он вам?
     Странник поднялся, подошел к окну и сказал, не оборачиваясь:
     - Я боюсь его, Фанк. Это очень, очень, очень опасный человек.



                                    17

     В двухстах километрах от хонтийской  границы,  когда  эшелон  надолго
застрял на запасных путях  возле  какой-то  тусклой  заплеванной  станции,
новоиспеченный рядовой второго разряда Зеф,  договорившись  по-хорошему  с
охранником,  сбегал  к  колонке  за  кипятком  и  вернулся  с  портативным
приемником. Он сообщил, что на  станции  творится  совершеннейший  бедлам,
грузятся сразу две бригады, генералы перелаялись между собой,  зазевались,
и он,  Зеф,  смешавшись  с  окружавшей  их  толпой  ординарцев,  денщиков,
адъютантов позаимствовал этот приемник у одного из них.
     Теплушка встретила это сообщение смачным патриотическим ржанием.  Все
сорок человек немедленно сгрудились вокруг Зефа.  Долгое  время  не  могли
устроиться, кому-то дали по зубам, чтобы не пихался, кого-то пырнули шилом
в мягкое место, ругались и жаловались друг на друга, пока Максим, наконец,
не гаркнул: "Тихо, подонки!" Тогда все успокоились. Зеф включил приемник и
принялся ловить все станции подряд.
     Сразу выяснились любопытные вещи. Во-первых, оказалось, что война еще
не началась и что радиостанция "Голос Отцов", вопящая последнюю  неделю  о
кровопролитных сражениях  на  нашей  территории,  врет  самым  безудержным
образом.   Никаких   кровопролитных   сражений   не    было.    Хонтийская
Патриотическая Лига в ужасе орала на весь мир о том, что эти бандиты,  эти
узурпаторы, эти так называемые Неизвестные  Отцы  воспользовались  гнусной
провокацией своих наймитов в лице так называемой и пресловутой  Хонтийской
Унии Справедливости и теперь сосредотачивают свои  бронированные  орды  на
границах  многострадальной  Хонти.  В   свою   очередь   Хонтийская   Уния
Справедливости  костила  Хонтийских  Патриотов,   этих   платных   агентов
Неизвестных Отцов, последними словами  и  обстоятельно  рассказывала,  как
кто-то превосходящими силами вытеснил  чьи-то  истощенные  предшествующими
боями подразделения через границу  и  не  дает  им  возможности  вернуться
обратно, каковое обстоятельство и послужило предлогом для  так  называемых
Неизвестных Отцов к варварскому  вторжению,  которого  следует  ожидать  с
минуты на минуту. И Лига, и Уния при этом почти  в  одинаковых  выражениях
считали своим долгом предупредить наглого  агрессора,  что  ответный  удар
будет сокрушительным и туманно намекали на какие-то атомные ловушки.
     Пандейское радио обрисовывало ситуацию в очень спокойных тонах и  без
всякого стеснения объявляло,  что  Пандею  устроит  любое  развитие  этого
конфликта. Частные  радиостанции  Хонти  и  Пандеи  развлекали  слушателей
веселой  музыкой  и  скабрезными  викторинами,  а  обе   правительственные
радиостанции Неизвестных Отцов непрерывно передавали репортажи с  митингов
Ненависти вперемежку с маршами. Зеф  также  поймал  какие-то  передачи  на
языках, известных только ему, и сообщил, что княжество Ондол, оказывается,
еще существует и, более того, продолжает совершать разбойничьи  налеты  на
остров Хаззалг. (Ни один человек в вагоне, кроме Зефа, никогда  прежде  не
слышал ни об этом княжестве, ни о таком острове). Однако, главным  образом
эфир  был  забит  невообразимой  руганью  между   командирами   частей   и
соединений, которые тужились протиснуться к Стальному  Плацдарму  по  двум
расхлябанным железнодорожным ниточкам.
     - Опять мы к войне не готовы,  массаракш,  -  заметил  Зеф,  выключая
приемник и открывая прения.
     С ним не согласились. По мнению большинства сила перла  громадная,  и
хонтийцам теперь придет конец. Уголовники считали, что главное  -  перейти
границу, а там каждый человек будет сам себе хозяин и  каждый  захваченный
город будут отдавать на три дня. Политические, то-есть  выродки,  смотрели
на положение более мрачно, не ждали от будущего ничего  хорошего  и  прямо
заявляли, что посылают их на убой, подрывать собою атомные мины, никто  из
них живой не останется, так что  хорошо  бы  добраться  до  фронта  и  там
где-нибудь залечь, чтобы не нашли. Точки зрения  спорящих  были  настолько
противоположны, что настоящего разговора не получилось,  и  патриотический
диспут очень скоро выродился  в  однообразную  ругань  по  адресу  вонючих
тыловиков, которые  вторые  сутки  не  дают  жрать  и  уже,  поди,  успели
разворовать всю положенную водку. Об этом предмете штрафники  готовы  были
говорить ночь напролет, поэтому Максим и Зеф выбрались из толпы и  полезли
на нары, криво сбитые из неструганных досок.
     Зеф был голоден и зол, он наладился было поспать, но  Максим  ему  не
дал. "Спать будешь потом, - строго сказал он. - Завтра, может быть,  будем
на фронте, а до сих пор ни о чем толком не договорились..." Зеф проворчал,
что договариваться не о чем, что утро вечера мудренее, что Максим  сам  не
слепой и должен  видеть,  в  каком  они  оказались  дерьме,  что  с  этими
людишками,  с  этими  ворами  и  бухгалтерами,  каши  не  сваришь.  Максим
возразил, что речь пока идет не о каше. До сих пор  непонятно,  зачем  эта
война, кому она понадобилась, и пусть Зеф будет любезен не спать, когда  с
ним разговаривают, а  поделится  своими  соображениями.  Зеф,  однако,  не
собирался быть любезным и не скрывал этого. С какой это стати,  массаракш,
он  будет  любезен,  когда  так  хочется  жрать  и  когда  имеешь  дело  с
молокососом, не способным на элементарные умозаключения, а еще - туда  же!
- лезущим в революцию... Он ворчал, зевал, чесался, перематывал  портянки,
обзывался, но понукаемый, взбадриваемый и подхлестываемый, в конце  концов
разговорился и изложил свои представления о причинах войны.
     Таких возможных причин было, по его  мнению,  по  крайней  мере  три.
Может  быть,  они  действовали  все  разом,  а  может   быть   преобладала
какая-нибудь одна. А может  быть,  существовала  четвертая,  которая  ему,
Зефу, пока еще не пришла в голову. Прежде всего  -  экономика.  Данные  об
экономическом положении Страны Отцов хранятся  в  строжайшем  секрете,  но
каждому ясно, что положение  это  -  дерьмовое,  массаракш-и-массаракш,  а
когда экономика в дерьмовом состоянии, лучше всего затеять войну,  что  бы
сразу  всем  заткнуть  глотки.  Вепрь,  зубы  съевший  в  вопросе  влияния
экономики на политику, предсказывал эту войну еще пять лет  назад.  Башни,
знаете ли, башнями, а нищета нищетой. Внушать голодному  человек,  что  он
сыт, долго нельзя, не выдерживает психика, а править сумасшедшим народом -
удовольствие маленькое, особенно если учесть, что умалишенные излучению не
поддаются... Другая возможная причина  -  идеологическая.  Государственная
идеология в Стране Отцов построена на идее угрозы извне. Сначала это  было
просто вранье, придуманное для того, чтобы  дисциплинировать  послевоенную
вольницу, потом те, кто придумал это вранье, ушли со сцены,  а  наследники
их верят и искренне считают, что Хонти точит зубы  на  наши  богатства.  А
если учесть, что Хонти - бывшая провинция старой империи,  провозгласившая
независимость  в  тяжелые  времена,  то  ко  всему   добавляются   еще   и
колониалистские  идеи:  вернуть  гадов  в  лоно,   предварительно   строго
наказав... И, наконец, возможна причина внутриполитического характера. Уже
много  лет  идет  грызня  между  Департаментом  общественного  здоровья  и
военными. Тут уж кто кого  съест.  Департамент  общественного  здоровья  -
организация жуткая и ненасытная, но  если  военные  действия  пойдут  хоть
сколько-нибудь успешно, господа генералы возьмут эту организацию к  ногтю.
Правда, если из войны ничего путного не получится,  к  ногтю  будут  взяты
господа генералы, и поэтому нельзя  исключить  возможность,  что  вся  эта
затея есть  хитроумная  провокация  Департамента  общественного  здоровья.
Между прочим, на то и похоже - судя по кабаку, который везде  творится,  а
также по тому, что уже неделю  орем  на  весь  мир,  а  военные  действия,
оказывается,  еще  и  не  начинались.  А  может  быть,  массаракш,  и   не
начнутся...
     Когда Зеф дошел до этого места, загремели и залязгали  буфера,  вагон
содрогнулся, снаружи  послышались  крики,  свистки,  топот,  и  эшелон  со
штрафной танковой бригадой тронулся. Уголовники грянули песню: "И снова ни
жратвы нам и ни водки..."
     Ладно, сказал Максим. Это у тебя получается вполне правдоподобно.  Ну
а как тебе представляется ход войны, если она все-таки начнется? Что тогда
произойдет? Зеф агрессивно прорычал, что он не какой-нибудь генерал, и без
всякого перехода  стал  рассказывать,  как  все  это  ему  представляется.
Оказалось, что за время короткой передышки между концом мировой и  началом
гражданской войны хонтийцы успели отгородиться от своего бывшего  сюзерена
мощной линией минно-атомных полей. Кроме того, у хонтийцев несомненно была
атомная артиллерия, и у ихних политиканов хватило ума все эти богатства  в
гражданской войне не использовать, а приберечь для нас.  Так  что  картина
вторжения  мыслится  примерно  следующим  образом.  На  острие   Стального
Плацдарма выстроят три или четыре штрафных танковых бригады, подопрут их с
тылу армейской корпусней, а за армейцами пустят заградотряды гвардейцев на
тяжелых танках, оборудованных излучателями.  Выродки,  вроде  меня,  будут
рваться вперед, спасаясь от лучевых ударов, уголовщина и  армейщина  будет
рваться вперед в приступе наведенного энтузиазма,  а  уклонения  от  такой
нормы, которые неизбежно возникнут, будут уничтожаться  огнем  гвардейской
сволочи. Если хонтийцы не дураки, они откроют огонь из дальнобойных  пушек
по заградотрядам, но они,  надо  думать,  дураки,  и  займутся  они,  надо
думать, взаимоистреблением - Лига в этой суматохе налетит на Унию, а  Уния
вцепится зубами в  задницу  Лиге.  Тем  временем  наши  доблестные  войска
глубоко проникнут на территорию противника и  начнется  самое  интересное,
чего мы, к сожалению, уже  не  увидим.  Наш  славный  бронированный  поток
потеряет компактность и станет расползаться по стране, неумолимо уходя  из
зоны действия излучателей. Если Максим не наврал про Гая,  у  оторвавшихся
немедленно начнется лучевое похмелье, тем более сильное,  что  энергии  на
подстегивание во время прорыва гвардейцы жалеть не будут...  Массаракш!  -
завопил Зеф. Я так и вижу, как эти кретины выбираются из  танков,  ложатся
на землю и просят их пристрелить. И  добрые  хонтийцы,  не  говоря  уже  о
хонтийских солдатах, озверевшие от всего этого безобразия, им, конечно, не
откажут...
     Поезд набирал скорость,  вагон  сильно  покачивало.  В  дальнем  углу
уголовники резались в кости - играли на охранника, моталась  под  потолком
лампа, на нижних нарах  кто-то  монотонно  бубнил,  должно  быть  молился.
Воняло потом, грязью, парашей. Табачный дым ел глаза.
     - Я думаю, в генштабе это учитывают, -  продолжал  Зеф,  -  а  потому
никаких стремительных прорывов не будет. Будет  вялая  позиционная  война,
хонтийцы при всей их  глупости  сообразят  когда-нибудь,  в  чем  дело,  и
примутся охотиться за излучателями... В общем, не знаю  я,  что  будет,  -
заключил он. - Я не знаю даже, дадут ли  нам  утром  пожрать.  Боюсь,  что
опять не дадут: с какой стати?
     Они помолчали. Потом Максим сказал:
     - Ты уверен, что мы поступили правильно? Что наше место здесь?
     - Приказ штаба, - пробурчал Зеф.
     - Приказ приказом, - возразил Максим, - а у нас тоже есть  головы  на
плечах. Может быть, правильнее было бы удрать вместе с Вепрем. Может быть,
в столице мы были бы полезнее.
     - Может быть, - сказал Зеф. - А может быть и нет. Ты же  слышал,  что
Вепрь рассчитывает на атомные бомбежки... многие  башни  будут  разрушены,
образуются свободные районы... А если бомбежек не будет? Никто  ничего  не
знает, Мак. Я очень хорошо представляю себе, какой бедлам сейчас  творится
в штабе... Правые ходят гоголем: в правительстве вот-вот полетят головы  и
вся эта сволочь полезет на освободившиеся места... - Он задумался, копая в
бороде. - Вепрь вот наплел нам насчет бомбежек,  но  по-моему  он  не  для
этого  подался  в  столицу.  Я  его  знаю,  он  до  этих  вождистов  давно
добирается... так  что  очень  возможно,  что  и  у  нас  в  штабе  головы
полетят...
     - Значит, в штабе тоже бедлам, -  медленно  сказал  Максим.  -  Тоже,
значит, не готовы...
     - Как  они  могут  быть  готовы?  -  возразил  Зеф.  -  Одни  мечтают
уничтожить башни, другие - сохранить  башни...  Подполье  -  это  тебе  не
политическая партия, это винегрет, салат с креветками...
     - Да, я знаю... - сказал Максим. - Салат.
     Подполье не было политической партией. Более того, подполье  даже  не
было фронтом политических партий. Специфика обстоятельств разбила штаб  на
две непримиримые группы: категорические противники башен и  категорические
сторонники башен. Все эти люди  были  в  большей  или  меньшей  степени  в
оппозиции к  существующему  порядку  вещей,  но,  массаракш,  до  чего  же
разнились их побуждения!
     Были биологисты, которым было абсолютно все равно, стоит ли у  власти
Папа, крупнейший потомственный финансист, глава целого  клана  банкиров  и
промышленников, или демократический союз представителей  трудящихся  слоев
общества. Они хотели только, чтобы проклятые башни были срыты и можно было
бы  жить  по-человечески,  как   они   выражались,   то-есть   по-старому,
по-довоенному... Были  аристократы,  уцелевшие  остатки  привилегированных
классов старой империи, все еще воображавшие, что имеет место затянувшееся
недоразумения,  что  народ  верен  законному   наследнику   императорского
престола  (здоровенному  унылому  детине,  сильно  пьющему  и  страдающему
кровотечениями из  носа)  и  что  только  эти  нелепые  башни,  преступное
порождение изменивших присяге профессоров Е. И. В. Академии  Наук,  мешают
нашему  доброму  простодушному  народу  манифестировать  свою   искреннюю,
добрую, простодушную преданность своим законным владыкам... За безусловное
уничтожение  башен  стояли  и  революционеры  -   местные   коммунисты   и
социалисты, такие как Вепрь, теоретически подкованные и закаленные  еще  в
довоенных классовых боях; для них уничтожение башен было лишь  необходимым
условием возвращения к естественному ходу истории, сигналом к началу  ряда
революций,  которые  приведут,   в   конечном   счете,   к   справедливому
общественному  устройству.  К  ним  примыкали  и   бунтарски   настроенные
интеллектуалы, вроде Зефа или покойного  Гэла  Кетшефа  -  просто  честные
люди, полагавшие  затею  с  башнями  отвратительной  и  опасной,  уводящей
человечество в тупик...
     За  сохранение  башен  стояли  вождисты,  либералы  и   просветители.
Вождисты - самое правое крыло подполья - были, по выражению  Зефа,  просто
бандой  властолюбцев,  рвущихся  к  департаментским  креслам,  и  рвущихся
небезуспешно: некий Клау-Мошенник, продравшийся в Департамент  пропаганды,
был  в  свое  время  видным  лидером  этой  фашистской  группировки.   Эти
политические бандиты  были  готовы  бешено,  не  разбираясь  в  средствах,
драться против любого правительства, если оно составлено без их участия...
Либералы были в общем против башен  и  против  Неизвестных  Отцов.  Однако
больше  всего  они  боялись  гражданской  войны.  Это  были   национальные
патриоты, чрезвычайно пекущиеся о славе и мощи государства и  опасающиеся,
что уничтожение башен приведет к  хаосу,  всеобщему  оплеванию  святынь  и
безвозвратному распаду нации. В подполье они сидели потому, что  все,  как
один, были сторонниками парламентских форм правления...  Что  же  касается
просветителей, то это были,  несомненно,  честные,  искренние  и  неглупые
люди.  Они   ненавидели   тиранию   Отцов,   были   категорически   против
использования башен для обмана масс, но считали  башни  могучим  средством
воспитания народа.  Современный  человек  по  натуре  -  дикарь  и  зверь,
говорили они. Воспитывать его классическими  методами  это  дело  веков  и
веков. Выжечь в человеке зверя, задушить в нем животные инстинкты, научить
его добру, любви к ближнему,  научить  его  ненавидеть  невежество,  ложь,
обывательщину - вот благородная задача, и с помощью башен эту задачу можно
было бы решить на протяжении одного поколения...
     Коммунистов было слишком мало, почти всех их перебили во время  войны
и переворота; аристократов никто всерьез не  принимал;  либералы  же  были
слишком пассивны и зачастую сами не понимали, чего хотят.  Поэтому  самыми
влиятельными и массовыми группировками в подполье  оставались  биологисты,
вождисты и просветители. Общего у них почти ничего не было, и подполье  не
имело ни единой программы, ни единого руководства, ни единой стратегии, ни
единой тактики...
     - Да, салат... - повторил Максим. - Грустно. Я надеялся, что подполье
все-таки намерено как-то  использовать  войну...  возможную  революционную
ситуацию...
     - Подполье ни черта не знает, - угрюмо сказал Зеф. - Откуда мы знаем,
что это такое - война с излучателями за спиной?
     - Грош вам цена, - сказал Максим, не удержавшись.
     Зеф немедленно вскипел.
     - Ну, ты! - гаркнул он. - Полегче! Кто ты такой, чтобы определять нам
цену? Откуда ты явился, массаракш, что  требуешь  от  нас  того  и  этого?
Боевое задание тебе? Изволь. Все  увидеть,  выжить,  вернуться,  доложить.
Тебе это кажется слишком легким? Прекрасно! Тем лучше для нас... И хватит,
массаракш. Я хочу спать.
     Он демонстративно повернулся к Максиму спиной и вдруг заорал  игрокам
в кости:
     - Эй, там, гробокопатели! Спать! Пошли по нарам!
     Максим лег на спину, заложил руки за голову и стал смотреть в  низкий
вагонный потолок. По потолку что-то ползало. Тихо и злобно  переругивались
укладывающиеся спать гробокопатели. Сосед слева  стонал  и  взвизгивал  во
сне, - он был обречен и спал, может быть, последний раз в жизни. И все они
вокруг, всхрапывающие, сопящие, ворочающиеся, спали,  наверное,  последний
раз в жизни. Мир был тускло-желт, душен, безнадежен. Стучали колеса, вопил
паровоз, несло гарью в маленькое зарешеченное  окошечко,  а  за  окошечком
проносилась унылая безнадежная страна, страна беспросветных рабов,  страна
обреченных,