ние удар прикладом по задней части. В танке было  темно  и
холодно, как в склепе, густо воняло соляркой. Зеф оттащил Фанка от люка  и
уложил на пол.
     - Кто такой? - гаркнул он.
     Максим не  успел  ответить.  Крючок,  долго  и  безуспешно  терзавший
стартер, наконец завел машину. Все вокруг затряслось и  загремело.  Максим
махнул рукой, пролез в башню и высунулся наружу. Между танками уже не было
никого, кроме гвардейцев. Все двигатели работали, стоял адский рев, густое
душное облако выхлопов  заволакивало  склон.  Некоторые  танки  двигались,
кое-где из  башен  торчали  головы,  штрафник,  высунувшийся  из  соседней
машины,  делал  Максиму  какие-то  знаки,  кривил  распухшую,  в   синяках
физиономию. Вдруг он исчез, двигатели взревели с удвоенной  силой,  и  все
танки с лязгом и дребезжаньем одновременно рванулись  вперед  и  вверх  по
склону.
     Максим почувствовал, что его схватили поперек туловища и тянут  вниз.
Он нагнулся и увидел  вытаращенные,  ставшие  идиотскими  глаза  Гая.  Как
тогда, в  бомбовозе,  Гай  хватал  Максима  руками,  беспрерывно  бормотал
что-то,  лицо  его  стало  отвратительным,  не  было  в  нем   больше   ни
мальчишества,  ни  наивной  мужественности,  -   сплошное   бессмыслие   и
готовность стать убийцей.  Началось,  подумал  Максим,  брезгливо  пытаясь
отстранить несчастного парня. Началось, началось...  Включили  излучатели,
началось...
     Танк, содрогаясь, карабкался на гребень, клочья дерна летели  из  под
гусениц. Позади ничего уже не было видно за сизым дымом, а  впереди  вдруг
распахнулась серая глинистая равнина, и замаячили в дали плоские холмы  на
хонтийской стороне, и танковая лавина, не  сбавляя  хода,  повалила  туда.
Рядов больше не было, все машины мчались на перегонки, задевая друг друга,
бессмысленно ворочая башнями... У одного  танка  на  полном  ходу  слетела
гусеница, он волчком завертелся на месте,  перевернулся,  вторая  гусеница
сорвалась и тяжелой  блестящей  змеей  взлетела  в  небо,  ведущие  колеса
продолжали бешено крутиться, а из нижних люков выскочили два  человечка  в
сером, спрыгнули на землю и, размахивая руками, побежали  вперед,  вперед,
только вперед, на коварного врага... Блеснул  огонь,  сквозь  лязг  и  рев
звонким треском прорвался пушечный выстрел, и сразу  все  танки  принялись
палить,  длинные  красные  языки  вылетали  из  пушек,  танки   приседали,
подпрыгивали, окутывались густым черным дымом нечистого  пороха,  и  через
минуту все затянуло черно-желтой тучей, а Максим все смотрел, не  в  силах
оторвать глаз от этого грандиозного в своей преступной нелепости  зрелища,
терпеливо отдирая от себя цепкие руки Гая, который  тащил,  звал,  умолял,
жаждал прикрыть своей грудью от всех опасностей... Люди,  заводные  куклы,
звери... Люди.
     Потом Максим опомнился. Пора было отбирать управление.  Он  спустился
вниз, мимоходом похлопал  Гая  по  плечу  -  тот  забился  в  восторженной
истерике - цепляясь за какие-то металлические скобы,  огляделся  в  тесном
шатающемся ящике, чуть не задохнулся  от  газолинового  смрада,  разглядел
мертвенно-бледное лицо Фанка с закаченными  глазами,  Зефа,  скорчившегося
под  снарядным  ящиком,  оттолкнул  преданно  жмущегося  Гая  и  пролез  к
водителю.
     Крючок держал рычаги на себя и изо всех сил поддавал газу. Он пел, он
орал таким дурным голосом, что его было слышно,  и  Максим  даже  разобрал
слова "Благодарственной песни". Теперь надо было как-то  утихомирить  его,
занять его место и отыскать  в  этом  дыму  удобный  овраг,  или  глубокую
рытвину, или  какой-нибудь  холм,  чтобы  было  где  укрыться  от  атомных
взрывов... Но получилось не по плану. Как  только  он  принялся  осторожно
разжимать кулаки Крючка,  закоченевшие  на  рычагах,  преданный  раб  Гай,
увидевший, что его господину оказывается неповиновение, просунулся сбоку и
страшно ударил ополоумевшего  Крючка  огромным  гаечным  ключом  в  висок.
Крючок осел, размяк и выпустил рычаги. Максим, рассвирепев, отшвырнул  Гая
в сторону, но было уже поздно, и не было времени ужасаться  и  сострадать.
Он оттащил труп, уселся и взял управление.
     В смотровой  люк  почти  нечего  не  было  видно:  небольшой  участок
глинистой почвы, поросшей редкими травинками, и дальше -  сплошная  пелена
сизой гари. Не  могло  быть  и  речи  -  найти  что-нибудь  в  этой  мгле.
Оставалось одно: замедлить ход и осторожно двигаться до тех пор, пока танк
не углубится в холмы.  Впрочем,  замедлять  ход  тоже  было  опасно.  Если
атомные мины начнут рваться прежде, чем  он  доберется  до  холмов,  можно
ослепнуть,  да  и  вообще  сгореть...  Гай  терся  то  справа,  то  слева,
заглядывал в  лицо,  искал  приказаний.  "Ничего,  дружище...  -  бормотал
Максим, отстраняя его локтями. - Это пройдет...  Все  пройдет,  все  будет
хорошо..." Гай видел, что с ним говорят, и точил слезу от  огорчения,  что
опять, как тогда, в бомбовозе, не слышит ни слова.
     Танк проскочил через густую струю черного дыма: слева  кто-то  горел.
Проскочили, и пришлось сразу круто свернуть, чтобы не наехать на мертвого,
расплющенного гусеницами человека. Вынырнул из дыма и скрылся покосившийся
пограничный знак, за ним пошли изодранные, смятые проволочные заграждения.
Из неприметного ровика высунулся на миг человек в  странной  белой  каске,
яростно потряс вздетыми кулаками и  тотчас  исчез,  словно  растворился  в
земле. Дымная пелена впереди понемногу рассеивалась, и Максим увидел бурые
круглые холмы, совсем близко, и заляпанную грязью корму  танка,  ползущего
почему-то наискосок к общему движению, и еще  один  горящий  танк.  Максим
отвернул влево, целясь машиной  в  глубокое,  заросшее  кустарником  седло
между двумя холмами повыше. Он был уже  близко,  когда  навстречу  брызнул
огонь, и весь танк загудел от страшного удара. От неожиданности Максим дал
полный газ, кусты и облако белесого  дыма  над  ними  прыгнули  навстречу,
мелькнули белые каски, искаженные ненавистью лица, вздетые  кулаки,  потом
под гусеницами что-то железно затрещало,  ломаясь,  Максим  стиснул  зубы,
взял круто вправо и повел машину подальше от  этого  места,  по  косогору,
сильно кренясь, едва не переворачиваясь, огибая холм, и въехал, наконец, в
узкую лощину, поросшую молоденькими деревцами. Здесь  он  остановился.  Он
откинул  передний  люк,  высунулся  по  пояс  и  огляделся.   Место   было
подходящее, со всех сторон танк обступали  высокие  бурые  склоны.  Максим
заглушил двигатель, и сразу же  Гай  завопил  хриплым  фальцетом  какую-то
преданную чушь, что-то нелепо  рифмованное,  какую-то  самодельную  оду  в
честь величайшего и любимейшего Мака, - такую  песню  мог  бы  сочинить  о
своем хозяине пес, если бы научился пользоваться человеческим языком.
     - Замолчи, - приказал Максим. - Вытащи  этих  людей  наружу  и  уложи
возле машины... Стой, я еще  не  кончил!  Делай  это  осторожно,  это  мои
любимые друзья, наши с тобой любимые друзья...
     - А ты куда? - спросил Гай с ужасом.
     - Я буду здесь, рядом.
     - Не уходи... - заныл Гай. - Или позволь, я пойду с тобой...
     - Ты меня не слушаешься, - строго  сказал  Максим.  -  Делай,  что  я
приказал. И делай осторожно, помни, что это наши друзья...
     Гай принялся причитать, но Максим уже не слушал. Он выбрался из танка
и побежал вверх по склону холма. Где-то недалеко  продолжали  идти  танки,
натужно ревели двигатели, лязгали гусеницы, изредка бухали пушки. Высоко в
небе провизжал снаряд. Максим, пригнувшись, взбежал на вершину, присел  на
корточки между кустами и еще раз похвалил  себя  за  такой  удачный  выбор
места.
     Внизу - рукой подать - оказался широкий проход между  холмами,  и  по
этому проходу, вливаясь с покрытой дымом равнины, сгрудившись, гусеница  к
гусенице, сплошным потоком шли танки -  низкие,  приплюснутые,  мощные,  с
огромными плоскими башнями и длинными пушками. Это были уже не  штрафники,
это проходила регулярная  армия.  Несколько  минут  Максим,  оглушенный  и
оторопевший,  наблюдал  это  зрелище,  жуткое  и   неправдоподобное,   как
исторический кинофильм. Воздух шатался и вздрагивал от неистового  грохота
и рева, холм трепетал под ногами,  как  испуганное  животное,  и  все-таки
Максиму казалось, будто машины идут  в  мрачном  угрожающем  молчании.  Он
отлично знал,  что  там,  под  броневыми  листами,  хрипят  от  энтузиазма
ошалевшие солдаты, но все люки  были  наглухо  закрыты,  и  казалось,  что
каждая машина - один сплошной слиток  неодухотворенного  металла...  Когда
прошли  последние  танки,  Максим  оглянулся  назад,  вниз,  и  его  танк,
накренившийся среди деревьев,  показался  ему  жалкой  жестяной  игрушкой,
дряхлой пародией на настоящий боевой механизм. Да,  внизу  прошла  Сила...
чтобы встретиться с другой, еще более страшной Силой, и вспомнив  об  этой
другой Силе, Максим поспешно скатился вниз, в рощу.
     Обогнув танк, он остановился.
     Они лежали  рядком:  белый  до  синевы  Фанк,  похожий  на  мертвеца,
скорченный постанывающей Зеф, вцепившийся грязно-белыми  пальцами  в  свою
рыжую шевелюру, и весело улыбающейся  Крючок  с  мертвыми  глазами  куклы.
Приказ был выполнен в точности. Но Гай, весь  ободранный,  весь  в  крови,
тоже лежал поодаль, отвернув от неба обиженное мертвенное  лицо,  раскинув
руки, и вокруг него трава была смята и затоптана,  и  валялась  сплющенная
белая каска в темных пятнах, а из развороченных кустов торчали еще  чьи-то
ноги в сапогах. Массаракш... - пробормотал  Максим,  с  ужасом  представив
себе, как здесь несколько минут назад схватились насмерть  два  рычащих  и
воющих пса, каждый во славу своего хозяина...
     И в этот момент та, другая Сила нанесла ответный удар.
     Максиму этот удар пришелся по глазам. Он зарычал от  боли,  изо  всех
сил зажмурился и упал на Гая, уже зная, что он мертв, но стараясь все-таки
закрыть его своим телом. Это было чисто рефлекторное -  он  ни  о  чем  не
успел подумать и нечего не успел ощутить, кроме боли в глазах,  -  он  был
еще в падении, когда его мозг отключил себя.
     Когда окружающий  мир  снова  сделался  возможным  для  человеческого
восприятия,  сознание  включилось  снова.  Прошло,  вероятно,  очень  мало
времени, несколько секунд,  но  Максим  очнулся,  весь  покрытый  обильным
потом, с пересохшим горлом, и голова у него звенела, как будто его ударили
доской по уху. Все вокруг изменилось, мир стал багровым, мир  был  завален
листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскаленным  воздухом,  с
красного неба дождем валились вырванные с  корнем  кусты,  горящие  сучья,
комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая  тишина.  Живых  и
мертвых раскатило по сторонам.  Гай,  засыпанный  листьями,  лежал  ничком
шагах в десяти. Рядом с ним сидел Зеф, одной рукой он по-прежнему держался
за голову, а  другой  прикрывал  глаза.  Фанк  скатился  вниз,  застрял  в
промоине и теперь ворочался там, терся лицом о  землю.  Танк  тоже  снесло
ниже  и  развернуло.  Прислонясь  к  гусенице   спиной,   мертвый   Крючок
по-прежнему весело улыбался...
     Максим вскочил,  разбросав  наваленные  ветки.  Он  подбежал  к  Гаю,
схватил его, поднял, поглядел в стеклянные глаза, прижался щекой  к  щеке,
проклял и трижды проклял этот мир, в котором он так одинок  и  беспомощен,
где мертвые становятся мертвыми навсегда, потому что  ничего  нет,  потому
что нечем сделать их живыми... Кажется, он  плакал,  колотил  кулаками  по
земле, топтал белую каску, а потом Зеф начал протяжно кричать от  боли,  и
тогда он пришел в себя и, не глядя  вокруг,  не  чувствую  больше  ничего,
кроме  ненависти  и  жажды  убивать,  побрел   снова   наверх,   на   свой
наблюдательный пост...
     Здесь тоже все переменилось. Кустов больше не было,  спекшаяся  глина
дымилась и потрескивала, обращенный к северу склон холма горел. На  севере
багровое небо сливалось со сплошной стеной черно-коричневого дыма,  и  над
этой стеной поднимались,  распухая  на  глазах,  ярко-оранжевые,  какие-то
маслянисто-жирные тучи. И туда,  где  возносились  к  лопнувшей  от  удара
небесной тверди тысячи тысяч  тонн  раскаленного  праха,  испепеленные  до
атомов надежды выжить и жить, в эту адскую топку,  устроенную  несчастными
дураками для несчастных дураков, тянул с юга, словно в  поддувало,  легкий
сыроватый ветер.
     Максим поглядел вниз, на  проход  между  холмами.  Проход  был  пуст,
взрытая гусеницами и обожженная  атомным  ударом  глина  курилась,  тысячи
огоньков плясали на ней - тлели  листья  и  догорали  сорванные  сучья.  А
равнина на юге казалась очень широкой и  очень  пустынной,  ее  больше  не
заволакивали пороховые газы, она была красная под красным  небом,  на  ней
неподвижно чернели одинокие коробочки - испорченные и  поврежденные  танки
штрафников, и по ней уже приближалась к холмам редкая  изломанная  цепочка
странных машин.
     Они были похожи на  танки,  только  вместо  артиллерийской  башни  на
каждой  был  установлен  высокий  решетчатый  конус  с  тусклым   округлым
предметом на верхушке. Они шли быстро, мягко переваливаясь на неровностях,
и они были не черные, как танки несчастных  штрафников,  не  серо-зеленые,
как армейские танки прорыва, - они были  желтые,  ярко-весело-желтые,  как
гвардейские патрульные автомобили... Правого фланга шеренги  уже  не  было
видно за холмами, и Максим успел насчитать всего восемь излучателей. В них
чудилась какая-то наглость хозяев положения, они шли в бой, но не  считали
нужным ни скрываться, ни маскироваться, они нарочито выставлялись  напоказ
и своей окраской, и своим уродливым  пятиметровым  горбом,  и  отсутствием
обычного вооружения. Те, кто вел эти машины и управлял ими, считали  себя,
должно быть, в полной безопасности. Впрочем, вряд ли они об  этом  думали,
они просто спешили вперед, подстегивая  лучевыми  бичами  железное  стадо,
которое катилось сейчас через ад, и они наверняка ничего не знали об  этих
бичах, как не знали и того, что бичи эти хлещут их самих... Максим увидел,
что левофланговый излучатель направляется в лощину, и пошел ему навстречу,
вниз по склону холма.
     Он шел во весь рост. Он знал, что  ему  придется  силой  выковыривать
черных погонщиков из железной скорлупы, и он хотел этого. Никогда в  жизни
ничего он так не хотел, как хотелось ему сейчас почувствовать под пальцами
живую плоть... Когда он спустился в  лощину,  излучатель  был  уже  совсем
близко. Желтая машина катилась прямо на него, слепо  уставясь  стекляшками
перископов, решетчатый конус грузно раскачивался  не  в  такт  приседаниям
машины, и теперь видно было, что  на  вершине  качается  серебристый  шар,
густо утыканный длинными блестящими иглами...
     Они и не подумали остановиться, и Максим, уступив  дорогу,  пропустил
их, пробежал несколько метров рядом и вскочил на броню.




                          ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ЗЕМЛЯНИН


                                    18

     Государственный прокурор спал  чутко,  и  мурлыканье  телефона  сразу
разбудило его. Не  раскрывая  глаз,  он  взял  наушник.  Шелестящий  голос
ночного референта произнес, как бы извиняясь:
     - Семь часов тридцать минут, ваше превосходительство...
     - Да, - сказал прокурор, все еще не раскрывая глаз. - Да. Благодарю.
     Он включил свет откинул одеяло  и  сел.  Некоторое  время  он  сидел,
уставясь на свои тощие бледные ноги, и с грустным удивлением  размышлял  о
том, что вот уже шестой десяток пошел, но не  помнит  он  ни  одного  дня,
когда бы ему дали выспаться. Все время  кто-нибудь  будит.  Когда  он  был
ротмистром,  его  будил  после  попойки  скотина-денщик.  Когда   он   был
председателем  чрезвычайного  трибунала,  его  будил   дурак-секретарь   с
неподписанными приговорами. Когда он  был  гимназистом  его  будила  мать,
чтобы он шел на занятия, и это было самое мерзкое  время,  самые  скверные
пробуждения. И всегда ему говорили: надо! Надо, ваше  благородие...  Надо,
господин председатель... Надо, сыночек... А сейчас это "надо" говорит себе
он сам... Он встал,  накинул  халат,  плеснул  в  лицо  горсть  одеколона,
вставил зубы, посмотрел, массируя щеки, в зеркало, скривился  неприязненно
и прошел в кабинет.
     Теплое молоко уже стояло на столе, а под  крахмальной  салфеточкой  -
блюдце с  солоноватым  печеньем.  Это  надо  было  выпить  и  съесть,  как
лекарство, но сначала он подошел к сейфу,  отвалил  дверцу,  взял  зеленую
папку  и  положил  ее  на  стол  рядом  с  завтраком.  Хрустя  печеньем  и
прихлебывая молоко, он тщательно осматривал папку, пока не  убедился,  что
со вчерашнего вечера  ее  никто  не  раскрывал.  Как  много  переменилось,
подумал он.  Всего  три  месяца  прошло,  а  как  все  переменилось!..  Он
машинально взглянул на желтый телефон и несколько секунд не мог отвести он
него глаз.  Телефон  молчал  -  яркий,  изящный,  как  веселая  игрушка...
страшный, как тикающая  адская  машина,  которую  невозможно  разрядить...
Прокурор судорожно, двумя руками вцепился в зеленую папку, зажмурился.  Он
ощутил, что страх нарастает, и поспешил одернуть себя. Нет,  так  дело  не
пойдет, сейчас надо хранить абсолютное спокойствие и рассуждать совершенно
бесстрастно... Выбора у меня все равно нет. Значит,  риск...  Ну  что  же:
риск так риск. Риск  всегда  был  и  будет,  нужно  только  свести  его  к
минимуму. И я его сведу к  минимуму.  Да,  массаракш,  к  минимуму!..  Вы,
кажется, не  уверены  в  этом,  Умник?  Ах,  вы  сомневаетесь?  Вы  всегда
сомневаетесь, Умник, есть у вас такое качество, вы - молодец... Ну что же,
попытаемся развеять ваши сомнения. Слыхали вы про такого  человека  -  его
зовут Максим Каммерер? Неужели слыхали? Это вам только кажется. Вы никогда
раньше не слыхали про такого человека. Вы сейчас  услышите  о  нем  первый
раз. Очень прошу вас, выслушайте и  составьте  о  нем  самое  объективное,
самое непредубежденное суждение. Мне очень важно  знать  ваше  объективное
мнение, Умник: от этого, знаете ли, зависит  теперь  целость  моей  шкуры.
Моей бледной, с синими прожилками, такой дорогой мне шкуры...
     Он прожевал последнее печенье и залпом допил молоко.
     Потом вслух сказал: "Приступим".
     Он раскрыл папку. Прошлое этого человека  туманно.  И  это,  конечно,
неважное начало для знакомства. Но мы  с  вами  знаем  не  только  как  из
прошлого выводить настоящее, но и как из настоящего  выводить  прошлое.  И
если нам так уж понадобится прошлое нашего Мака, мы в конце концов выведем
его из настоящего. Это называется экстраполяцией... Наш Мак начинает  свое
настоящее с того, что бежит с каторги. Вдруг. Неожиданно. Как  раз  в  тот
момент, когда мы со Странником тянем к нему руки.  Вот  панический  рапорт
генерал-коменданта, классический вопль идиота, который нашкодил и не  чает
уйти от наказания: он ни в чем не виноват, он сделал все по инструкции, он
не знал, что объект добровольно  поступил  в  саперы-смертники,  а  объект
поступил и подорвался на минном поле. Не знал. Вот и мы со  Странником  не
знали. А надо было знать! Объект - человек  неожиданный,  вы  должны  были
предполагать что-либо подобное, господин Умник... Да, тогда  это  поразило
меня, но теперь-то мы понимаем, в чем дело: кто-то  объяснил  нашему  Маку
про башни, он решил, что в Стране Отцов ему делать нечего, и удрал на  юг,
симулировав гибель... Прокурор опустил голову на руку, вяло потер лоб. Да,
тогда все это и началось... Это был первый промах в серии моих промахов: я
поверил, что он погиб. А как я мог не поверить? Какой  нормальный  человек
побежит на юг, к мутантам, на верную смерть?.. Любой  бы  поверил.  А  вот
Странник - не поверил.
     Прокурор взял очередной рапорт. О, этот  Странник!  Умница  Странник,
гений Странник... Вот как мне надо  было  действовать  -  как  он!  Я  был
уверен, что Мак погиб: Юг есть  Юг.  А  он  наводнил  все  Заречье  своими
агентами. Жирный Фанк - ах, не добрался я до него в свое время, не прибрал