жу.
     Наступило молчание.
     - Как так - видите? - спросил широкоплечий.
     Максим пожал плечами.
     - Вижу, - сказал он.
     - Что за вздор, - сказал Мемо. - Ну, что  я  сейчас  делаю,  если  вы
видите?
     Максим обернулся.
     - Вы наставили на меня... то-есть, это вам кажется, что на меня, а на
самом деле на Доктора... ручной пулемет. Вы - Мемо Грамену, я вас знаю. На
правой щеке у вас царапина, раньше ее не было.
     - Нокталопия, - проворчал Доктор. - Давайте зажигать свет. Глупо.  Он
нас видит, а мы его не видим. - Он  нащупал  перед  собой  спички  и  стал
чиркать одну за другой. Они ломались.
     - Да, - сказал Мемо. - Конечно, глупо. Отсюда он выйдет  либо  нашим,
либо не выйдет совсем.
     - Позвольте-ка... - Максим протянул руку, отобрал у Доктора спички  и
зажег свечу.
     Все зажмурились, прикрывая ладонью глаза. Доктор немедленно закурил.
     - Раздевайтесь, - сказал он, треща трубкой.
     Максим стянул через голову брезентовую рубаху. Все уставились на  его
грудь. Доктор выбрался из-за стола, подошел к Максиму и  принялся  вертеть
его в разные стороны, ощупывая крепкими  холодными  пальцами.  Было  тихо.
Потом длинноволосый сказал с каким-то сожалением:
     - Красивый мальчик. Сын у меня был... тоже...
     Ему никто не ответил, он тяжело поднялся, пошарил в  углу,  с  трудом
поднял и водрузил на стол большую оплетенную бутыль.  Потом  выставил  три
кружки.
     - Можно будет по-очереди, - объяснил он. - Ежели кто хочет  покушать,
то сыр найдется. И лук...
     - Погодите, Лесник, - раздраженно сказал широкоплечий.  -  Отодвиньте
бутылку, мне ничего не видно... Ну, что, Доктор?
     Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом
и сел на свое место.
     - Налей-ка мне, Лесник, - сказал он. - Такие  обстоятельства  надобно
запить... Одевайтесь, - сказал он Максиму. - И не улыбайтесь, как  майская
роза. У меня будет к вам несколько вопросов.
     Максим оделся. Доктор отхлебнул из кружки, сморщился и спросил:
     - Когда, говорите, в вас стреляли?
     - Сорок семь дней назад.
     - Из чего, вы говорите, стреляли?
     - Из пистолета. Из армейского пистолета.
     Доктор снова отхлебнул, снова сморщился  и  проговорил,  обращаясь  к
широкоплечему:
     - Я бы голову дал на отсечение, что в этого  молодчика  действительно
стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не
сорок семь дней назад, а по меньшей мере сто сорок  семь...  Где  пули?  -
спросил он вдруг Максима.
     - Они вышли, и я их выбросил.
     - Слушайте, как вас...  Мак!  Вы  врете.  Признайтесь,  как  вам  это
сделали?
     Максим покусал губу.
     - Я говорю правду. Вы просто не знаете, как  у  нас  быстро  заживают
раны. Я не вру. - Он помолчал. - Впрочем, меня легко проверить.  Разрежьте
мне руку. Если надрез будет неглубокий, я затяну его на  десять-пятнадцать
минут.
     - Это правда, - сказала Орди. Она заговорила впервые за все время.  -
Это видела я сама. Он чистил  картошку  и  обрезал  палец.  Через  полчаса
остался только белый шрам, а на другой день вообще уже ничего не  было.  Я
думаю,  он  действительно  горец.  Гэл  рассказывал  про  древнюю  горскую
медицину, они умеют заговаривать раны.
     - Ах, горская медицина... - сказал Доктор, снова окутываясь дымом.  -
Ну, что же, предположим. Правда, порезанный палец - это одно, а семь  пуль
в упор - это  другое,  но  -  предположим...  То,  что  раны  заросли  так
поспешно, - не самое удивительное.  Я  хотел  бы,  что  бы  мне  объяснили
другое. В молодом человеке семь дыр. И если эти  дыры  были  действительно
проделаны настоящими пистолетными пулями, то по крайней мере четыре из них
- каждая в отдельности, заметьте! - были смертельными.
     Лесник охнул и молитвенно сложил руки.
     - Какого черта? - сказал широкоплечий.
     - Нет уж, вы мне поверьте, - сказал Доктор. - Пуля в сердце,  пуля  в
позвоночнике и две пули в печени. Плюс к этому - общая потеря крови.  Плюс
к этому - неизбежный сепсис. Плюс к этому - отсутствие каких бы то ни было
следов квалифицированного врачебного вмешательства. Массаракш, хватило  бы
и одной пули в сердце!
     - Что вы на это скажете? - сказал широкоплечий Максиму.
     - Он ошибается, - сказал Максим. - Он  все  верно  определил,  но  он
ошибается. Для нас эти раны не смертельны. Вот если бы ротмистр попал  мне
в голову... но он не попал... Понимаете, Доктор, вы даже представить  себе
не можете, какие это жизнеспособные органы - сердце, печень  -  в  них  же
полно крови...
     - Н-да, - сказал Доктор.
     - Одно мне  ясно,  -  проговорил  широкоплечий.  -  Вряд  ли  они  бы
направили к нам такую грубую работу. Они же  знают,  что  среди  нас  есть
врачи.
     Наступило длительное молчание. Максим терпеливо ждал. А я бы поверил?
- думал он.  Я  бы,  наверно,  поверил.  Но  я  вообще,  кажется,  слишком
легковерен для этого  мира.  Хотя  уже  не  так  легковерен,  как  раньше.
Например, мне не нравится Мемо. Он  все  время  чего-то  боится.  Сидит  с
пулеметом среди своих и чего-то боится.  Странно.  Впрочем,  он,  наверно,
боится меня. Наверное, он боится, что я отберу  у  него  пулемет  и  опять
вывихну ему пальцы. Что ж, может быть, он прав. Я больше не позволю в себя
стрелять. Это слишком гадко, когда в тебя стреляют... Он вспомнил  ледяную
ночь в карьере, мертвое фосфоресцирующее небо,  холодную  липкую  лужу,  в
которой он лежал. Нет, хватит.  С  меня  хватит...  Теперь  лучше  я  буду
стрелять сам...
     - Я ему верю, - сказала вдруг Орди. -  У  него  концы  с  концами  не
сходятся, но это просто потому, что он  странный  человек.  Такую  историю
нельзя придумать, это было бы слишком нелепо. Если бы я ему не  верила,  я
бы, услышав такую историю,  сразу  бы  его  застрелила.  Он  же  громоздит
нелепость на нелепость. Не бывает таких  провокаторов,  товарищи...  Может
быть, он сумасшедший. Это может быть... Но не провокатор... Я за  него,  -
добавила она, помолчав.
     -  Хорошо,  Птица,  -  сказал  широкоплечий.  -  Помолчи  пока...  Вы
проходили комиссию в Департаменте общественного  здоровья?  -  спросил  он
Максима.
     - Да.
     - Вас признали годным?
     - Конечно.
     - Без ограничений?
     - В карточке было написано просто: "годен".
     - Что вы думаете о Боевой Гвардии?
     - Теперь я думаю, что это безмозглое оружие в чьих-то  руках.  Скорее
всего - в руках этих пресловутых Неизвестных Отцов. Но я  еще  многого  не
понимаю.
     - А что вы думаете о Неизвестных Отцах?
     - Я думаю, что это верхушка военной диктатуры. То, что я о них знаю -
очень противоречиво. Может быть, их цели даже благородны, но средства... -
Максим покачал головой.
     - Что вы думаете о выродках?
     - Думаю, что термин неудачен. Думаю, что вы - заговорщики. Цели  ваши
представляю довольно смутно. Но мне понравились люди, которых я видел сам.
Все  они  показались  мне  честными  и...  как  бы   это   сказать...   не
оболваненными, действующими сознательно.
     - Так, - сказал широкоплечий. - У вас бывают боли?
     - В голове? Нет, не бывают.
     - Зачем об этом спрашивать? - сказал Лесник. - Если бы  были,  он  бы
здесь не сидел.
     - Вот я и хочу понять, зачем он здесь сидит, - сказал широкоплечий. -
Зачем вы пришли к нам? Вы хотите участвовать в нашей борьбе?
     Максим покачал головой.
     - Я бы так не сказал. Это  была  бы  неправда.  Я  хочу  разобраться.
Сейчас я скорее с вами, чем с ними, но ведь и о вас я знаю слишком мало.
     Все переглянулись.
     - У нас так не делается, милый, - сказал Лесник. - У нас так: либо ты
наш, и тогда на тебе оружие и иди воевать. Либо  ты,  значит,  не  наш,  и
тогда извини, тогда мы тебя... сам понимаешь... куда тебя - в голову надо,
да?
     Опять наступило молчание. Доктор тяжело вздохнул и выколотил трубку о
скамью.
     - Редкий и тяжелый случай, - объявил он. - У меня  есть  предложение.
Пусть он нас поспрашивает... У вас же есть вопросы, не так ли, Мак?
     - Да, я пришел спрашивать, - отозвался Максим.
     - У него много вопросов, - подтвердила Орди, усмехаясь. -  Он  матери
жить не давал вопросами. Да и ко мне приставал.
     - Задавайте, - сказал широкоплечий. - А вы, Доктор, будете  отвечать.
А мы послушаем.
     - Кто такие Неизвестные Отцы и чего они хотят? - начал Максим.
     Все зашевелились, очевидно, этого вопроса они не ждали.
     - Неизвестные Отцы, - сказал Доктор, - это анонимная группа  наиболее
опытных  интриганов,  остатки  партии   путчистов,   сохранившиеся   после
двадцатилетней борьбы за власть между военными, финансистами и политиками.
У них две цели, одна - главная, другая - основная. Главная - удержаться  у
власти. Основная - получить от этой власти максимум удовлетворения.  Среди
них есть и незлые люди, они получают удовлетворение от сознания того,  что
они - благодетели народа. Но в большинстве  своем  это  хапуги,  сибариты,
садисты, и все они властолюбивы... Вы удовлетворены?
     - Нет, - сказал Максим. - Вы мне просто сказали, что  они  -  тираны.
Это я и так подозревал... Их экономическая  программа?  Их  идеология?  Их
база, на которую они опираются?..
     Все опять переглянулись. Лесник, раскрыв рот, смотрел на Максима.
     - Экономическая программа... - сказал Доктор. - Вы слишком  много  от
нас хотите. Мы не теоретики, мы - практики... Вот на кого  они  опираются,
это я могу вам сказать. На  штыки.  На  невежество.  На  усталость  нации.
Справедливого общества они не построят, они и думать об этом не  желают...
Да нет у них никакой экономической программы,  ничего  у  них  нет,  кроме
штыков, и ничего они не хотят, кроме власти... Для нас  важнее  всего  то,
что они хотят нас  уничтожить.  Собственно  говоря,  мы  боремся  за  свою
жизнь... - Он стал раздраженно набивать трубку.
     - Я не хотел никого  обидеть,  -  сказал  Максим.  -  Я  просто  хочу
разобраться. Тирания, властолюбие... Само по себе это еще мало что значит.
- Он  бы  с  удовольствием  изложил  Доктору  основы  теории  исторических
последовательностей, но у него не хватало слов. И без того  ему  временами
приходилось  переходить  на  русский.  -  Ладно.  Но  вот  вы  сказали   -
справедливое общество. Это  что  такое?  И  чего  хотите  вы?  К  чему  вы
стремитесь, кроме сохранения жизни? И кто вы?
     Трубка Доктора шуршала и трещала, тяжелый  смрад  распространялся  от
нее по подвалу.
     - Дайте мне, - сказал вдруг  Лесник.  -  Дайте  я  ему  скажу...  Мне
дайте... Ты, мил-человек, того...  Не знаю, как там у вас в горах, а у нас
тут люди любят жить. Как это так - кроме,  говорит,  сохранения  жизни?  А
мне, может быть, кроме этого ничего и не надо!..  Ты что полагаешь - этого
мало? Ишь ты, какой храбрый нашелся! Ты поживи-ка в подвале, когда у  тебя
дом есть, жена, семья, и все от тебя отреклись... Ты это брось!
     - Подождите, Лесник, - сказал широкоплечий.
     - Нет, это пусть он подождет! Ишь ты,  какой  нашелся!  Общество  ему
подавай, базу всякую...
     - Подожди, дядя, - сказал  Доктор.  -  Не  сердись.  Видишь.  человек
ничего не понимает... Видите ли, - сказал  он  Максиму,  -  наше  движение
очень разнородно. Какой-то единой политической программы у нас нет,  да  и
быть не может: все мы убиваем, потому что убивают нас. Это надо понять. Вы
это поймите. Все мы - смертники,  шансов  выжить  у  нас  немного.  И  всю
политику у нас заслоняет по существу биология. Выжить - вот  главное.  Тут
уж не  до  базы.  Так  что  если  вы  явились  с  какой-нибудь  социальной
программой, ничего у вас не выйдет.
     - В чем же дело? - спросил Максим.
     - Нас считают выродками. Откуда это пошло - теперь и не вспомнишь. Но
сейчас Неизвестным Отцам выгодно  нас  травить,  это  отвлекает  народ  от
внутренних  проблем,  от  коррупции  финансистов,  загребающих  деньги  на
военных заказах и на строительстве башен. Если бы нас не было, Отцы бы нас
изобрели...
     - Это уже нечто, - сказал Максим. - Значит, в основе всего  опять  же
деньги. Значит, Отцы служат деньгам. Кого они еще прикрывают?
     - Отцы никому не служат. Они сами - деньги. Они - все. И  они,  между
прочим, ничто, потому что они анонимны и все время жрут друг друга...  Ему
бы с Вепрем поговорить, - сказал он широкоплечему. - Они  бы  нашли  общий
язык.
     - Хорошо, об Отцах я поговорю с Вепрем. А сейчас...
     - С Вепрем вы уже не  поговорите,  -  сказал  Мемо  злобно.  -  Вепря
расстреляли.
     - Это тот однорукий, помните? - пояснила Орди. -  Вы  же  должны  его
помнить...
     - Я помню, - сказал Максим. - Но его не расстреляли. Его  приговорили
к воспитательным работам.
     - Не может быть, - сказал широкоплечий. - Вепря? К каторге?
     - Да, - сказал Максим. - Гэла Кетшефа - к смертной казни, Вепря  -  к
воспитательным работам... к каторге,  а  еще  одного,  который  не  назвал
своего имени, забрал к себе штатский. По-видимому в контрразведку.
     И снова все замолчали. Доктор хлебнул из кружки. Широкоплечий  сидел,
опершись головой на руки. Лесник, горестно покряхтывая, с жалостью  глядел
на Орди. Орди, сжав губы, смотрела в стол. Это было горе, и Максим  жалел,
что заговорил на эту тему. Это было настоящее горе, и только Мемо  в  углу
не столько горевал,  сколько  боялся...  Таким  нельзя  поручать  пулемет,
мельком подумал Максим. Он нас тут всех перестреляет.
     - Ну, хорошо, - сказал широкоплечий. - У вас есть еще вопросы?
     - У меня много вопросов, - медленно сказал Максим. - Но я боюсь,  что
все они в той или иной степени бестактны.
     - Что ж, давайте бестактные.
     - Хорошо, последний вопрос. Причем здесь башни ПБЗ?  Почему  они  вам
мешают?
     Все неприятно засмеялись.
     - Вот дурак, - сказал Лесник. - А туда же - базу ему подавай...
     - Это не ПБЗ, - сказал Доктор. - Это  наше  проклятие.  Они  изобрели
излучение, при помощи которого  создали  понятие  о  выродке.  Большинство
людей - вот и вы, например, - не замечают этого излучения, словно бы его и
нет. А несчастное меньшинство из-за каких-то особенностей своего организма
испытывают при облучении адские боли. Некоторые из нас - таких  единицы  -
могут терпеть эту боль,  другие  не  выдерживают,  кричат,  третьи  теряют
сознание, а четвертые  сходят  с  ума  и  умирают...  А  башни  -  это  не
противобаллистическая защита, такой защиты вообще не  существует,  она  не
нужна, потому что ни Хонти, ни Пандея не имеют баллистических  снарядов  и
авиации... им вообще не до этого, там уже четвертый год  идет  гражданская
война... Так вот, эти башни - это излучатели. Они включаются  два  раза  в
сутки по всей стране - и нас отлавливают, пока мы валяемся беспомощные  от
боли. Плюс еще установки локального действия на патрульных  автомобилях...
плюс самоходные излучатели... плюс нерегулярные лучевые удары по  ночам...
Нам негде укрыться, экранов не существует, мы сходим  с  ума,  стреляемся,
делаем глупости от отчаяния, вымираем...
     Доктор замолчал, схватил кружку и залпом осушил ее. Потом он принялся
яростно раскуривать свою трубку, лицо у него подергивалось.
     - Да-а, жили - не тужили, - с тоской сказал Лесник. - Гады, - добавил
он, помолчав.
     - Ему это бессмысленно рассказывать, - сказал вдруг Мемо. - Он же  не
знает, что это такое. Он понятия не имеет, что это значит -  ждать  каждый
день очередного сеанса...
     - Хорошо, - сказал широкоплечий. -  Не  имеет  понятия  -  значит,  и
говорить не о чем. Птица высказалась за него. Кто еще - за и против?
     Лесник открыл было рот, но Орди опередила его.
     - Я хочу объяснить, почему я - за. Во-первых, я ему верю. Это  я  уже
говорила, и это может быть, не так важно, это  касается  только  меня.  Но
этот человек обладает способностями, которые могут быть полезны  всем.  Он
умеет заживлять не только свои, но и  чужие  раны...  Гораздо  лучше  вас,
Доктор, не в обиду вам будет сказано...
     - Какой я доктор, - сказал Доктор. - Я так - судебная медицина...
     - Но это еще не все, - продолжала Орди. - Он умеет снимать боль.
     - Как это? - спросил Лесник.
     - Я не знаю, как он это делает. Он массирует виски, шепчет что-то,  и
боль проходит. Меня дважды схватывало у матери, и оба раза он мне помог. В
первый раз не очень, но все-таки я не потеряла сознания, как обычно. А  во
второй раз боли не было совсем...
     И сразу все переменилось. Только что они были судьями, только что они
решали, как им казалось,  вопрос  его  жизни  и  смерти,  а  теперь  судьи
исчезли, и остались измученные  обреченные  люди,  которые  вдруг  ощутили
надежду. Они смотрели на него, будто ждали, что он вот сейчас,  немедленно
снимет с них кошмар, терзавший их ежеминутно, каждый день  и  каждую  ночь
много лет подряд... Ну что же, подумал Максим, здесь  я  по  крайней  мере
буду нужен не для того, чтобы убивать, а  для  того,  чтобы  лечить...  Но
почему-то эта мысль не доставила ему никакого удовлетворения. Башни, думал
он. Какая гадость... Это же надо было придумать.  Надо  быть  сумасшедшим,
надо быть садистом, чтобы это придумать...
     - Вы действительно это умеете? - спросил Доктор.
     - Что?
     - Снимать боль...
     - Снимать боль... Да.
     - Как?
     - Я не могу вам объяснить. У меня не хватит слов, а у вас  не  хватит
знаний...  Я  не  понимаю,  разве  у  вас   нет   лекарств,   каких-нибудь
болезащитных препаратов?
     - От этого не помогают никакие лекарства.  Разве  что  в  смертельной
дозе.
     - Слушайте, - сказал Максим. - Я, конечно, готов  снимать  боль...  я
постараюсь... Но это  же  не  выход!  Надо  искать  какое-нибудь  массовое
средство... У вас есть химики?
     - У нас все есть, - сказал широкоплечий, - но это задача не решается,
Мак. Если бы она решалась, государственный прокурор не мучался бы от боли,
как и мы. Уж он-то  раздобыл  бы  лекарство.  А  сейчас  он  перед  каждым
регулярным сеансом напивается и парится в горячей ванне.
     - Государственный прокурор - выродок? - спросил Максим озадаченно.
     - По слухам, - сказал широкоплечий сухо. - Но мы  отвлеклись.  Птица,
ты закончила? Кто хочет еще?
     - Погоди, Генерал, - сказал Лесник. - Это что же получается?  Это  же
получается, что он наш благодетель? Ты и у меня можешь боль снимать?..  Да
ведь этому человеку цены нет, я его из  подвала  не  выпущу,  у  меня  же,
извиняюсь, такие боли, что  терпеть  невозможно...  А  может  быть,  он  и
порошки выдумает? Ведь выдумаешь, а?.. Нет, господа мои, товарищи,  такого
человека надо беречь...
     - То-есть, ты - за, - сказал Генерал.
     - То-есть, я так - за, что ежели кто его тронет...
     - Понятно. Вы, Доктор?
     - Я был бы "за" и без этого, - проворчал Доктор, попыхивая трубкой. -
У меня такое же впечатление, как у Птицы. Пока он еще не наш, но он станет
нашим, иначе быть не может. Им он во  всяком  случае  никак  не  подходит.
Слишком умен.
     - Хорошо, - сказал Генерал. - Вы, Копыто?
     - Я - за, - сказал Мемо. - Полезный человек.
     - Ну что же, сказал Генерал. - Я тоже - за. Очень рад за вас, Мак. Вы
- симпатичный парень, и мне было бы жалко убивать вас... - Он посмотрел на
часы. - Давайте поедим, - сказал он. - Скоро сеанс, и Мак покажет нам свое
искусство. Налейте ему пива, Лесник, и давайте на стол ваш хваленый сыр...
Копыто, ступайте и подмените Зеленого - он не ел с утра.



                                    10

     Последнее совещание перед операцией Генерал собрал в замке  Двуглавой
Лошади. Это были заросшие плющом и  травой  развалины  загородного  музея,
разрушенного в годы войны, - место уединенное дикое, горожане не  посещали
его  из-за  близости  малярийного  болота,  а  у  местного  населения  оно
пользовалось дурной славой как пристанище воров и бандитов. Максим  пришел
пешком вместе с Орди. Зеленый  приехал  на  мотоцикле  и  привез  Лесника.
Генерал и  Мемо-Копыто  уже  ждали  их  в  старой  канализационной  тру