и тяжеловатой, но красивой грудью. И все,  что
последует. Девчонка толк знает.
   Впрочем, следовало работать. Он допил кофе, отогнал праздные мысли  и
вернулся к делу. Он не вставал из-за стола без девяти написанных  мелким
разборчивым почерком страниц. Без помарок, он всегда  писал  практически
набело. Так он решил для себя. Девятка - он любил и верил в  это  число.
Согласно науке нумерологии, в  которую  он  тоже  верил,  исключительная
сущность Девятки - освобождение.  "Познав  цикличность  всех  проявлений
жизни,  Девятка  отдает  накопленное  свободно  и  без  страха,  понимая
необходимость   возврата   на   благо    Вселенной.    Девятка    являет
человека-гуманиста,  несущего  в  мир  свет  мудрости".  До   свободного
расставания  с  накопленным  он  еще   не   дошел,   а   вот   слова   о
человеке-гуманисте ему  определенно  импонировали.  Со  временем  девять
страниц стали на машинке, затем - на компьютерном принтере.
   Справился со своими девятью страницами он  вполне  удовлетворительно,
хотя две пришлось потом выбросить. Вот они, помарки в  первых  строчках!
Уложился, как обычно, в пять часов с хвостиком. Легко  пообедал.  Оделся
на выход. Сунул в сумку свежую, с пылу с жару вещицу. Ее ждало  одно  из
тех новых издательств, что  росли,  как  грибы,  радуя  еще  непривычные
читательские массы  обилием  монструозных  типов,  дымящихся  стволов  и
небывалого женского тела на обложках. Зав. редакцией - давний  дружочек,
вместе в объединении при "Литераторе" начинали. Подумалось, что не  худо
заглянуть в одно большое гос. издательство, где у  него  лежала,  ожидая
окончательного принятия, в принципе одобренная рукопись.  Там  в  бывшем
отделе  -  страшно  сказать!  -  коммунистического  воспитания   работал
знакомец.  Обожатель  данхилловских  трубок  и  профессионал-анекдотчик.
Поэтому положил бутылку коньяку. Подумал о погоде, положил зонт.
   Он запирал дверь на второй оборот, когда в глубине квартиры  раздался
звонок.  Длинная,  тоскливая  трель,  совсем  не   из   нашего   времени
автоматической, сотовой, мобильной,  спутниковой  связи.  Словно  с  век
назад   забытой   "станции"   прилетел   этот   требовательный   сигнал.
Барышня-телефонистка шлет его, досадуя на  неотзывчивый  "нумер",  и  не
отпускает желтой клеммы
   С полминуты он послушал из-за  двери.  И  ведь  даже  ключ  не  успел
вынуть!
   Если он что-то понимает, то это межгород. Не автомат,  а  по  заказу,
значит, глубинка. Или заграница, и тоже далекая. Из родимых гнилых весей
звонить просто некому, а Боб звонить не будет. Приятель,  друг  детства,
можно сказать, имевший дворовую кличку Боб, проживал  сейчас  в  славном
городе Денвере, штаг Колорадо.  Отъезд  был  сопряжен  с  тр-рудностями,
тр-револнениями и даже тр-р-рагедия-ми. Звонить Игорь Губерман, тезка  и
однофамилец известного поэта, пока не решался даже  маме.  Из  яркого  с
телебашней американского города в долине меж  синих  гор  шли  открытки,
заполненные бисерными строчками до отказа.
   Из-за двери неслось монотонное курлыканье. Вот так вернешься, а  там:
"...надцать  ...десят  ...один?  Леруны  вызывают!  (Варианты:  Тухлино,
Кривые Раки, Мотнялово, т.п.) Говорите!..  Дочкя?  Клавоч-кя?  То  матка
ваша, Ефимь Зосипатрня... Клавочкя! Как вы там? Как внучек Теша?  У  нас
все слава Богу, боровка  на  Покров  резали,  боровок  доб,  сальца  вам
пряшлем, тольки не на  што,  пеней  нету..."  Фу  ты!  Да  не  хочет  он
возвращаться! Нет, нет, не станет, решено.
   Резким движением он  выдернул  ключ  из  замка,  и  должно  быть,  по
случайности, в тот же миг смолк и телефон. Ну вот, подумал,  давно  надо
было. Вышел из коридора, где располагались его и еще три двери  квартир,
на общую площадку. По ней шли мокрые следы. В лифте, где  на  полу  было
еще мокрее, он достал из сумки зонт, стянул чехол, спрятал  в  кармашек.
Внизу часть мокрых следов поднималась на половину лестничного пролета  к
почтовым  ящикам,  часть  оставалась  у  лифта  ждать.  Обычная  картина
двенадцатиэтажного подъезда в ненастный день. С козырька подъезда лились
струи, он стоял под ним, и неотвратимо поднималось сознание, что вот еще
чуть-чуть, и он вспомнит нечто важное. Очень  простое,  но  невообразимо
жуткое.
   Пробежали из-за угла две  девчонки  под  одним  прозрачным  плащиком.
"Здрась... Здрась..." - близняшки-соседки лет по  четырнадцать.  От  них
густо  пахнуло  табачным   перегаром.   Пузырились   лужи,   по   спинам
припаркованных автомобилей лупил дождь. Вытянув  перед  собой  руку,  он
нажал кнопку, зонт хлопнул, раскрываясь. А с неба ударил гром..
   Он вспомнил.
   Повернулся и спокойно поднялся к себе на восьмой. Не спеша переоделся
в домашнее, поставил чайник. Достал из сумки коньяк,  выпил.  Подумал  и
выпил еще разок. И еще. Довольно.  Закупорил  бутылку,  убрал.  Принялся
методично разгребать низ  шкафа,  где  держал  старые  рукописи,  старые
записи, вообще архив. Да, вот. Вот тот рассказ. Он сделал  свою  героиню
учительницей из Хабаровска.
   "Вчера мои детишки написали свои сочинения,  которые  проверять  буду
уже не я. Сопки за городом  совсем  зеленые,  в  Амуре  купаться  можно.
Господи, как-то ты примешь меня. Но я поеду, потому что не может же  все
это так просто взять и кончиться, верно?
   Постскриптум: я люблю тебя".
   Он придумал историю  разлученной  любви  в  письмах  на  фоне  полета
героини к герою в Москву. Получилось неплохо, где-то изысканно. И верно,
это никуда не пристроил. Для завершения требовался сильный  ход,  и  он,
ничтоже сумняшеся, героиню погубил вместе со всем самолетом буквально на
глазах ошеломленного героя.
   "Взревели сирены. Умчались машины. С летного поля  поднимались  клубы
черного дыма. Кричали люди в  зале  прилета.  Уткнувшись  лбом  в  пруты
решетки ограждения, он пытался разглядеть, что происходит. На  диванчике
в углу лежали пятнадцать забытых ромашек".
   Понятно, почему это никуда  не  пристроилось.  Написано  было,  когда
официально наши самолеты упасть  не  могли.  А  тут  еще  -  Домодедово,
столичный аэропорт. Кто  напечатает?  Он  поискал  в  старых  газетах  о
катастрофе в начале месяца. Да, все так, "Ту-154", рейс  из  Хабаровска.
Пассажиры и экипаж погибли все. Подробности отсутствуют. Он опять достал
коньяк. Что-то было еще. Что-то не давало просто ужаснуться  совпадению.
Это должно быть там же, в архиве.
   Засвиристел чайник на плите, и, снимая, он вспомнил еще раз и чуть не
обжегся, почти бросая чайник на подставку. То, как он раскапывал  старые
записи, блокноты, тетради и разрозненные листы, было похоже  на  попытки
засыпанного вырваться на свободу. В старенькой папочке хранились даже не
законченные произведения, а так, наброски. Были времена, когда он  писал
эти словесные амебы по три штуки в два дня. Воображение играло,  а  руки
были еще корявы. Слова  будто  нарочно  прятались  от  него.  Он  спешил
записать идею, колоритный поворот, подслушанный или выдуманный, но яркий
разговор.
   Здесь. Он просмотрел, не веря самому  себе.  Прищурился,  прогоняя  в
памяти все подробности и слова. На двух  старых,  пожелтелых  листах,  с
ошибками и опечатками был записан его разговор с подругой,  состоявшийся
сегодня утром. Дословно. Записан без малого десять лет назад. Он даже не
помнил, куда хотел этот разговор вставить. Совершенно не помнил.
 
*** 
 
   Ясным летним вечером, когда на небе ни облачка и еще  высоко  стоящее
солнце играет на червонных куполах храма Спасителя, на открытой  веранде
одного  из  известнейших  ресторанов  Москвы  за  столиком  расположился
посетитель. Он был один, но предупредил метрдотеля, что ждет приятеля, и
заказ официанту сделал на двоих, договорившись, что горячее - шашлык  из
угря и крабы по-креольски - подадут позже.
   Выбранный им столик находился в углу обширного балкона,  в  отдалении
от балюстрады, за которой можно видеть панораму  города  с  его  огнями,
давшими шестьдесят с лишним лет назад название ресторану.  Попасть  сюда
снизу непросто, и уже одно то, что посетитель пришел и один занял именно
тот столик, который ему  нравился,  говорило,  что  человек  он  тут  не
случайный. От ближайших столиков на него поглядывали. На веранде не было
свободного места. Умопомрачительной красоты девушка в  бордовом,  сильно
открытом платье подошла, вопросительно тронула  спинку  стула  напротив.
Посетитель что-то коротко сказал ей, улыбнулся. Улыбка у него была очень
обаятельной, располагающей к себе. Достал что-то из внутреннего кармана,
передал девушке. Метрдотелю, наблюдавшему издалека, показалось, что  там
сверкнуло, сыпануло радужным блеском.  Девушка  выпрямилась,  как  будто
изумленно, но сейчас же отошла и быстро, почти бегом  покинула  веранду,
проскочив мимо метра в дверях. Метр, конечно, знал ее. Это была Люсьена.
Она убегала, зажав что-то в кулаке. Надо будет потом спросить у  хозяина
Люсьены Гиви, чем таким ее одарили. Метр не знал  имени  посетителя,  но
появлялся тот довольно регулярно,  и,  кроме  того,  что  платил  всегда
по-царски, за него поручились серьезные люди.
   А светловолосый  мужчина  в  великолепном  легком  костюме  с  искрой
продолжил пить ледяной коллекционный "Брют". Глядел на скрывающую  город
балюстраду, на край  предохранительной  сетки,  поднимающийся  над  ней,
дальние размытые окраины, видимые отсюда, и чистое  белесо-голубое  небо
жаркого раннего вечера начала июня.
   Наконец появился тот, кого посетитель ждал.
   - А ты не торопишься. Я тут от скуки графа Монте-Кристо  представлял.
Шлюшкам бриллианты кидал. Всегда мечтал о таком.
   - Это вы зря, если правда. Заметит падла какая...
   - Ты защитишь. Телохранитель. Если опаздывать не будешь.
   - Внизу, звери, даже на металл проверяют. Пришлось в машине оставить.
   - Никак не разучишься в войнушку играть, железки с собой таскаешь. Не
надоело? Инфантильный ты как был, так и остался.
   - Мне эта инфантильная привычка трижды жизнь спасала.  Да  и  не  мне
одному, если вы помните.
   - Помню, помню. По гроб обязан. Только это было миллион лет назад.
   - Ну да, если по вашему счету. А по моему - всего позапрошлый год.
   - Верно, счет времени у нас  с  тобой  разный...  Подошедший  был,  в
отличие от импозантного  собеседника,  одет  в  джинсы  и  джинсовую  же
безрукавку со множеством карманов поверх легкой белой рубашки с коротким
рукавом. И лишь внимательный взгляд рассмотрел бы, что  белая  рубашечка
на нем очень дорогого натурального  шелка,  джинсы  и  безрукавка  не  с
какой-нибудь вьетнамской вещевки, а из фирменного магазина "Райфл",  что
на Кузнецком, и  цепочка  тонкого  плетения  на  груди,  а  также  более
крупного на запястье,  не  серебряные,  а  благородной  платины.  Только
каскетка, насаженная чертом на морковные кудри, подкачала - была старой,
тертой и местами рваненькой. Похоже, она служила талисманом.
   - Растолстел ты, не  говорил  я  тебе?  Положение  "нового  русского"
обязывает? Лопаешь кавиер половником?
   - Какой я "новый русский", - махнул Рыжий рукой с белым  перстнем  на
мизинце, - как был старым евреем, так и остался.
   - Ну-ка, ну-ка, вот не знал.
   - Чего вы вообще про меня знали.
   - Э-э, а вот это ты мне уже говорил. Тот самый миллион  лет  или  два
года назад. Я ж злопамятный, думаешь, забыл? Нет, я все помню.
   Рыжий моментально переменился в лице.
   - Шеф, простите. Извините, если правда, я не  хотел.  Простите,  Бога
ради, не держите зла...
   - Что ты, что ты, тезка, окстись, я же  шучу.  Ох,  и  побелел  весь.
Ну-ка коньячку. И я с тобой за компанию. Или ты за рулем не позволяешь?
   - Да все я себе теперь позволяю... - Рыжий, заметно побледневший, так
что даже веснушки проступили, поднес ко рту большую рюмку и выпил  одним
духом. Его собеседник, налив себе в рюмочку с тонкой талией из  бутылки,
на этикетке которой красовался колокол, медленно смаковал напиток.
   - Вахлак вы, Михаил, - сказал он. - Кто ж  "Шустовский"  как  паленую
водяру глотает. Хватит, в конце концов, меня бояться.  Тысячу  раз  тебе
все  объяснял.  Подумаешь,  бессмертный.   Кстати,   только   на   твой,
человеческий взгляд. А на самом-то деле, и  моей  веревочке  сколько  ни
виться...
   - Вам бы, как мне, прибирать пришлось...
   - Впервой тебе.
   - Зато потом вот так сидеть и разговоры под коньячок разговаривать  -
это впервой.
   - И это не впервой, не ври. Было у нас с тобой  уже  дело,  когда  ты
меня вместе с бензозаправкой сжег. Ничего же потом, в штаны не  наделал,
когда снова встретились?
   - Там что! Нажал на кнопку - и Вася-кот. Вы, может, с другой  стороны
выехали. А тут сам ямку рыл, сам вытаскивал, сам земелькой присыпал. Сам
потом от кровищи отмывался. Думаете, просто? Звали зачем? Я там  еле  на
рейс попал, да из Быково неизвестно как бы добирался, если б не Геник. Я
ему брякнул, он машину пригнал.
   - Как твои мальчики, вникают?
   - Вникают. Больше, чем им полагается, не вникнут. К дисциплине  я  их
уже приучил.
   - Ну вот, не прошли мои миллионнолетние назад уроки даром. А как  это
ты говоришь, еле на рейс попал? Что,  снова  с  билетами  напряг?  И  на
коммерческие? По твоему удостоверению тебя хоть к пилотам посадят.
   - Так не летает же никто. С керосином перебои. Весь шахтеры на  путях
выпили. Отстаете от нашей жизни, шеф. Отдаляетесь.
   - Мне положено. На, съешь таблеточку. Для профилактики.
   Зарозовевший вновь от  коньяка  рыжий  Мишка  принял  белую  овальную
облатку,  выскочившую  из  блестящего  футляра.  С  сомнением   оглядел,
отправил в рот. Запил еще одной рюмкой.
   - А я мальчикам по горсти из стандартной аптечки давал. Желтые такие,
на случай атомной войны. Для шпаков. - Он искоса поглядел на свое правое
запястье, где на черном браслете помещался приборчик вроде  обыкновенных
часов. - Я, конечно, извиняюсь, шеф, но...
   - Сколько там, покажи.
   - Глядите сами, двадцать один микрорентген.
   - Да, для Москвы приемлемо. А ты чего хотел? Значит, так. Для  глупых
повторяю: рация на броневике! В смысле, объясняю в тысяча последний раз.
Пока я здесь, - говоривший для убедительности легонько постучал согнутым
пальцем в стол между заливным языком и салатом из авокадо, - засечь меня
невозможно никакими методами. Вплоть до экстрасенсорных.  На  этом  деле
многие зубы полоМали. Но это не значит, что от меня не идет. То, что  ты
видишь, с кем сейчас разговариваешь и коньячок пьешь, - муляж,  "кукла",
пирожок для начинки. Когда я решаю из этого пирожка - тю-тю, испариться,
проку от него ровно столько же, сколько от змеиного выползка...
   - Только выползок, говорят, если найдешь, к счастью, а если б меня  в
последний раз в лесу застукали, восемь лет гарантировано,  сто  два-два,
если не три, - вклинился Рыжий. - А то и семь-семь, "два топора". И  без
амнистии.
   - Не перебивай начальство. Наряду с массой достоинств  "кукла"  имеет
ряд  недостатков.  Во-первых,  она  краткоживущая.  Как  античастица,  -
говоривший хохотнул, но получилось это  у  него  отчего-то  невесело.  -
Во-вторых, повторяю, исходит от нее... м-м, ну, скажем, излучений всяких
до такой чертовой мамы, что вы и половины  не  знаете,  как  назвать,  а
вторую половину и не уловите  никогда.  Однако  самые  примитивные  виды
энергий даже наловчились приборами вашими фиксировать. Опять-таки в моем
случае - только постфактум, когда я ухожу.
   Рыжий напрягся, наморщил лоб:
   - Гамма-лучи, да?
   - Там букет. Всего хватает. Вспомни, как  ты  себя  чувствовал  после
нашей встречи, когда я тебя нашел. Теперь уже. Помнишь?  Спасибо  скажи,
что я сразу догадался тебе "Ред Неск" сунуть.
   - "Красная шея"... Непонятно.
   - С ума сойти, каким ты сделался образованным тут, старый  мой  рыжий
еврей. "Ред Неск" - это на армейском сленге рейнджеров, а так  черт  его
знает, как он, этот препарат, обзывается.  Но  ведь  главное  -  эффект,
верно?
   - У нашей спецухи тоже есть...
   - Ну, если тебе нравится самому себе миллиметровую иглу  всаживать...
Я бы - слуга покорный, но не надо. О тебе ж забочусь,  гуманные  условия
труда создаю. Как там нашего парня, не обижают?
   Рыжий Мишка едва не подавился куском лососины.  Эта  привычка  вдруг,
посреди отвлеченного разговора,  пробрасывать  резкий  вопрос  по  делу,
появившаяся у того, кого Мишка называл своим шефом, еще ставила в тупик.
Не привык пока Мишка к такой новой шефовой манере.
   - Да вроде ничего... Я его до самого пропуска...
   - Как случилось, что тебя тормознули? Долго они его  крутили?  О  чем
разговор был, знаешь?
   - Никак нет. Виноват, шеф. Но они там недолго. Он  все  равно  был...
говорил - вроде, как стекло, соображает, а на деле-то, я же  знаю,  шина
шиной. И я его до самого, значит, места потом. На Территорию я не  хожу,
вы знаете. Чтобы внутрь пройти, ксивы, какой вы меня снабдили, мало.
   - Дурак. Упустил. А на Территорию никто войти  не  может,  -  отрезал
Мишкин шеф. - Туда вход не ксивой определяется.
   Жутью дохнуло на рыжего Мишку, тезку-Мишку, как когда-то шеф  прозвал
его. Ледяной озноб продрал по  хребту,  теплый,  душный  вечер  сделался
промозглыми сумерками. Мишка  торопливо  потянулся  за  коньяком.  Хотел
наполнить обе рюмки,  но  его  собеседник  сделал  отстраняющий  жест  и
подозвал официанта. Указал на пустую бутылку из-под шампанского:
   - Еще, будь добр... Так вот, Мишка. Что под меня снова начали  копать
эти ваши... это ты знаешь. Пусть копают, черт с ними, не  в  первый  раз
уже. В России уж как закон - меняется начальство, и новый считает  своим
долгом свору своих дураков с цепи спустить. Плевать ему,  по  зубам  ему
кусок, нет...
   -  Да  уж,  не  Лэнгли,  -  поддакнул   Мишка,   чуть   разомлев   от
"Шустовского".
   - Не Лэнгли? Не знаю, не бывал. Может быть.
   - Как это? Вы разве не по всей, - Мишка замялся, - Земле?
   - Я - там, где это необходимо, - веско сказал Мишкин шеф. - Там,  где
без моего присутствия не обойтись. Иначе... впрочем, это неинтересно.  А
ты, если еще раз перебьешь, вместо разговора  по  душам  получишь  голые
приказы, и только. Уразумел? Вот так вот. Итак, под меня  вновь  копают.
Обычно этот процесс происходит так.  Одна  служба  следит  за  другой  и
докладывает о подозрительной активности.  Скажем,  о  фактах  учреждения
Территории в том или ином месте. Это я не против, пусть грызутся...
   - Они называют ее Крольчатником. Молчу,  молчу.  (Принесли  "Брют"  в
ведерке со льдом.) Я хотел сказать, позвольте, я откупорю, шеф.
   - Обычно расчухивают, что к чему, довольно быстро, и поэтому  доклад,
минуя промежуточные звенья,  отправляется  сразу  на  самый  верх.  Там,
естественно,  начинается  куриная   истерика,   которую   люди   знающие
быстренько пресекают. И я спокойно продолжаю заниматься своим делом. Ну,
спрашивай, спрашивай, а то лопнешь.
   - Погодите, шеф, я действительно не понял. Так о вас  что  -  знают?!
Вот на самом деле, что вы... что вы не...
   - Не ори.
   - Простите. Я шепотом.
   - И  шепотом  не  ори.  Ясное  дело,  знают.  -  Говоривший  немножко
посмеивался Мишкиной реакции. - Спокон веку знали, и  что?  Ты  бы  хоть
мировую литературу открыл. Библию полистал бы на досуге, старый еврей.
   - Есть он у меня, досуг этот? - неожиданно окрысился Мишка. - И  чего
к слову-то прицепились?
   - Ну, прости, прости. Видишь, особо отмеченным посланцы  высших  сфер
даже коньячок подливают. - В доказательство наполнил  Мишкину  рюмку  до
половины. - А то еще влепишься спьяну в кого-нибудь. Слушай,  как  ты  с
гаишниками расходишься?
   - Они теперь уже не гаишники. Я  сейчас  не  за  рулем.  А  вообще  -
зеленой улицей. В смысле, баксами.
   - Сколько тебя учить...
   - Ну, баками, баками, извиняюсь, не правильно сказал. Привычка.
   - Видишь ли, Мишка, - продолжил рассказчик. - Речь  ведь  не  идет  о
том, чтобы отправиться в ваше прошлое и убить там, например, Чингисхана.
Или выиграть  большую  войну.  Или  споить  Гаутаму  Будду.  Хотя  он  в
молодости, говорят, не