засев  в  угловое  кресло,  я  наблюдал,   как   Евгения
перемещается из спальни в ванную, как прибирает следы нашего табльдота у
телевизорной стойки, совершает массу мелких и, наверное,  необходимых  в
деле наведения чистоты и порядка движений. Но не в семь же  утра.  Между
прочим, она успела одеться. Между прочим, я  тоже.  На  ней  снова  были
джинсы и красная кофточка.
   - У нас здесь не так много вещей,  а  можно  подумать  -  генеральная
уборка и большая стирка в одном лице предстоят.
   - У тебя другие планы? Сколько угодно. А я в грязи жить не собираюсь.
Неизвестно, сколько нам тут еще быть. Но если ты бросишь все это на меня
одну, это будет свинство.
   Я слышал, как она еще дважды прикладывалась на кухне и  забеспокоился
всерьез.  Была  уже  половина  восьмого.  Я  вышел  в  прихожую,   чтобы
оглядеться еще раз. Накручиваю я сам себя, вот что. Но почему  же,  черт
побери, никого еще нет?!
   И все-таки я чуть было  не  оказался  обманут.  Потому  что  в  двери
заскрежетал ключ, и появился  Вениамин.  А  на  площадке  я  еще  одного
углядел.
   - Игорь! Дружище! Тыща лет! А мне Сергей Иваныч - Игорь объявился!  А
я - не верю! Знаю, все знаю, никаких лишних вопросов, все  потом,  слава
Богу, что все есть как есть,  но  сейчас,  ребята,  надо  ехать,  Сергей
Иваныч пока там с вашей квартирой вопрос решал, Игорь,  так  же  нельзя,
пропал, адреса не оставил, а там в документах какая-то  закавыка  подлая
сидела, отыграть назад пришлось... О, стулья кверху ногами, что это  тут
у вас, аврал поутру, нет, нет, давайте собирайтесь, здравствуйте,  Женя,
помните меня? Хорошо, две минуты жду...
   Ежка включила пылесос, и в этот момент  я  впечатал  газовый  ключ  -
кажется, этот размер называется "номер ноль" - в аккуратно подстриженный
затылок "психолога" Вениамина. Ключ был поставлен мною под вешалку очень
удобно - как раз, чтобы ухватить левой рукой, когда тот, кому буду бить,
остановится в дверях большой комнаты. Только  я  думал,  что  это  будет
Олег, и растерялся сперва.
   Ударить человека, которого давно знаешь,  все-таки  трудно.  Труднее,
чем незнакомого. Для меня, во всяком случае.  Но  он  заговорил,  и  мне
сразу  стало  ясно.  Не  выпуская  ключа,  я  подхватил  Вениамина.   Он
складывался, как резиновый. Ежка закусила  палец,  глядела,  как  я  его
укладываю на диван, который не  виден  от  выхода.  Пылесос  гудел,  как
истребитель на старте. Покупайте пылесосы "Ровента".  Я  нажал  клавишу.
Истребитель затих.
   - Ладно, Веник, я сейчас докончу, а Женя оденется. -  Снова  нажатие.
Подмигнул Ежке. Она была бледной, но подмигнула в ответ.
   - Олег! - Высунулся из входной двери  на  лестницу.  -  Что  вы  тут?
Зайдите, выпьете кофе. Пропустите с Веником по рюмашке. С утра  выпил  -
весь день свободен.
   - Да я за рулем.
   - Все равно, неудобно вас за дверью держать. Мы какую-то  тут  уборку
затеяли. Супруга не в духе, вот сюда проходите.
   Удар! Я принимаю второе  тело.  Рядышком  они  смотрятся  хорошо,  но
все-таки это  то,  что  называется  отрубить  мосты.  Сжечь  концы.  Ну,
понятно. Трудновато все делать почти одной рукой, испытывая  к  тому  же
противную дрожь в коленных чашечках. Буквально. Нет, это все  получилось
просто потому, что ожидать они от меня не могли. Чего от  меня  ожидать,
от бумажной души.
   Ежка уже стояла у двери. В руках у нее был  пакет,  который  собрала,
занимаясь  со  мной  скандалом.  "Ровенту"  я   заглушил,   но   включил
проигрыватель. Ненадолго этой уловки хватит, но нам и нужно-то  от  силы
минуты три. Удачно,  что  Олег  сказал:  "Я  за  рулем".  Значит,  можно
надеяться, что нет никого больше.
   Я осторожно поставил  газовый  ключ,  чтобы  не  стукнуло.  Осторожно
отщелкнул  замок.  На  пустую  лестничную  клетку  мы  с  Ежичкой  вышли
беззаботные и веселые. Беззаботно и весело  спустились  -  второй  этаж,
долго не идти - и, помахивая пакетом, прошли  мимо  Олеговой  "семерки".
Пустая она была. Никаких групп захвата, специальных  операций,  арестов.
За приятелем заехали. Машина была  оборудована  рацией.  Я  вчера  сразу
внимание обратил.
   - Нам сейчас в нее прыгать полагается, уезжать, вражеские  переговоры
слушая.
   - Не городи ерунды.
   - А что, я сколько раз такое писал. Ну, не такое, подобное.
   - Какие они враги!
   - То-то и оно. У нас просто разные интересы. Изящное выражение.
   - Ты хоть их не очень сильно?
   - Будут жить.
   Что стало здорово - машину взять на улице без проблем. По  две  штуки
тормозят, и третий позади притормаживает на всякий случай, если с  этими
не сговоришься. Сначала через Отрадное и Ботанический сад мы доехали  до
ВДНХ, а потом прошли пешком по  проспекту  Мира.  Ежка  держалась  очень
хорошо. Все  происходило  так,  словно  мы  просто  совершаем  прогулку.
Праздные гуляки, которым некуда девать свой день. Я спрашивал  себя,  не
допустил ли я ошибки, не дождавшись  где-нибудь  там  поблизости  девяти
ноль восьми - девяти ноль девяти. Нет. Никакой гарантии, что  взыгравшее
Время не сместится опять, А надо же как я - будто  ничего  особенного  в
этом нет. Будто у меня это каждый день происходит.
   - Гарь, а не лучше нам  быстро-быстро  уехать  куда-нибудь?  У  меня,
понимаешь, как зуд - бежать, прятаться. Туда, где нас никто не найдет.
   - Смотри, какой город. Кто нас в нем найдет? А бежать -  ниже  нашего
достоинства, угу?
   Погода  только  день  после  урагана   держалась   солнечной.   Серые
клочкастые тучи вновь сгустились над крышами и проводами.
   - Салон "Барби". Хочешь, зайдем? Дожидаться где-то там рядом Хватова,
который может появиться, может нет, не годилось просто еще и потому, что
там сейчас не я один буду его ждать. Разговор-то слышали. Из  того,  как
Веник оперативно нас начал увозить, ясно, как дважды два. Вот так вот  в
восемь утра нагрянул друг дорогой. Без предупреждения. Не ждали?  Ждали,
хотя изо всех сил надеялись, что это у нас мания  преследования  просто.
Какая там мания...
   Кстати, у этого, у Олега, в набедренном кармане его костюма почему-то
нашлось две пары тонких стальных наручников. Зачем? Да просто так,  мало
ли какой случай. А ведь и пригодились. Им с  Вениамином,  когда  в  себя
придут, сложно будет отстегнуться.
   Женю я вам не отдам.
   - Гарь, мне очень стыдно просить, но вон та мне так нравится...
   - Хорошо хоть стыдно. Вам, девчонкам, только бы в куколки играть.
   Эта Барби была похожа на нее  саму.  На  Ежку.  Я,  только  выйдя  из
магазина и увидя, как  Женя  покупку  рассматривает,  вдруг  это  понял.
Простая прическа с медным оттенком, серые глаза, удивленно  распахнутые.
Кукла... Что у меня с этим связано? Да вроде ничего.
   - Давай ее подарим.
   - Ну вот. Я сама хочу...
   - Еж, я прошу тебя, подари. Не нужны нам куклы. Ни простые,  никакие.
Даже Барби.
   Наверное, что-то  в  моем  голосе  было.  Ежик  внимательно  на  меня
посмотрела. Уложила Барби обратно в коробку, закрыла клапан.
   - Ну и кому же мы ее подарим?
   - Да Господи, хоть...
   Несмотря на довольно ранний час, вдоль стеклянной стены магазина  уже
выстроились несколько бабуль,  продающих  с  рук  самопальные  кукольные
одежки и обувки, накладные сменные парички, еще там что-то. Самстрок для
Барби. Барби-вещевка. Нет, ну такое только у нас может быть. И  прохожие
подходили, что интересно, останавливались.
   А перед той частью витрины, где выставлен замок Барби и Кена, и  сами
они сидят в шезлонгах перед бассейном, и в кукольных  елочках,  или  там
пальмах, резвятся не то белки, не то попугаи, стояла девочка  лет  семи.
Она спиной к нам, но я мог ручаться, что рот у нее сейчас открыт.
   Я не успел сказать, Ежка и сама поняла. Они о  чем-то  поговорили,  и
коробка с Барби перешла из рук в руки.
   - Знаешь, она, по-моему, не очень-то и обрадовалась. Такая худенькая.
Ей небось есть нечего, а я ей Барби сую.
   - В Москве голод - понятие относительное.
   - Циник.
   - Хуже. Мизантроп. Давай развлечение для взрослых посмотрим.  На  той
стороне, кажется, секс-шоп был. Если ничего не изменилось.
   - Вряд ли, - она хихикнула, - здесь можно ждать кардинальных перемен.
   - Не скажи. Мысль насчет тела тоже не стоит на месте.  Собственно,  я
имел в виду - не закрылся ли.
   Секс-шоп не закрылся, и за заплаченные  за  вход  деньги  Ежка  вышла
оттуда вся смущенная. Она все-таки очень целомудренный человечек.
   - Кто не знает тебя в постели...
   - Что-что ты там бормочешь?
   - Я отвечаю своим мыслям.
   - Пусть бы твои мысли сказали  наконец,  чего  мы  добиваемся.  Ты...
гадости одни на  уме.  Серьезно,  Гарь!  Куда  мы?  Страшно  мне  что-то
делается. Боюсь я.
   - Это ты зря. Я ведь тебе объяснил.  Мы  с  тобой  тянем  время.  Нас
сейчас многие ищут, вопрос в том, чтобы нашел тот, кто нужен нам.
   - А он знает, где нас искать? А эти? Ты же работал с ними. И  сколько
можно тянуть время?
   - Чего он только не знает. Эти были не те, кто нам нужен. А  Время  -
это... Время - это такая вещь, которую можно тянуть до бесконечности. Ты
есть не хочешь?
   Я хотел повести ее в "Лель", но, увидев  румяные  развалы  лавашей  и
плюшек перед круглым входом "Алексеевской",  Ежа  загорелась  глазами  и
носом  потянула,  как  лисенок  голодный.  На  название   "Алексеевская"
удивлялась из-за столика под  полосатым  тентом.  Я  и  сам  не  помнил,
переименовали когда. Душистый теплый хлеб был очень вкусен.
   Я ведь не сумасшедший. И не авантюрист. И не герой боевика... Уж  это
- усмехнулся - точно: не герой. Я только  убежден,  что  раз  Гордеев  с
помощью своего Хватова нашел меня опять, то, значит, нужен я ему.
   Есть Гордеев. Есть НИИТоВ. Но ведь есть еще и Присматривающие, хотя в
последнем я до сих пор не уверен. В такой мы тройной вилке,  а  из  трех
зол... В общем, я выбираю то, которое однажды  ко  мне  добром  все-таки
обернулось. Но паника холодной змеей ползла внутри. Я улыбнулся Ежке.
   - Дожевывай и поехали памятные места столицы глядеть-В нашем с  тобой
случае  место  встречи  там,  где  мы.  А  уж  нас  найдут,  можешь   не
сомневаться.
   Мы ездили на речном трамвайчике. Мы  гуляли  по  брусчатке  Поклонной
горы, задрав головы, глядели на  Нику,  читали  надпись  пульверизатором
"Пудель и Утык" на  зеленом  борту  самоходки  за  мемориалом  и  читали
листовку  баркашовцев  с   крестом,   увенчанным   стрелами,   кривовато
прилепленную в укромном месте на столбе. Мы плевались косточками крупных
розовых черешен с пологого моста над Обводным каналом. Ежка пила пиво, а
я ел мороженое в одной из многочисленных кафешек на Павелецкой  площади,
а потом она прямо сразу после пива ела мороженое тоже. Мы  даже  нарочно
съездили в Коломенское, чтобы поцеловаться под  шестисотлетним  дубом  с
черным длинным дуплом. Я очень старался, чтобы Ежка не  задумывалась.  А
холодная змея ползла, ползла. Плохо ходить туда не  знаю  куда.  Да  еще
четвертые сутки подряд.
   - Ну а если так и не найдут нас те,  кого  хотим?  -  спросила  Женя,
роясь в сумке, а я стоял боком, чтобы ей было удобнее. Пакет  ей  быстро
надоел, и я купил сумку через плечо. Хитренькая Женя.  Спрашивает,  сама
не смотрит. - Если все-таки?
   - Тогда сдадимся тем, кого не хотим, только и всего.  Нашим  знакомым
друзьям.
   - И тебе ничего не будет?
   - Ну, тоже по башке дадут. Привыкать ли.
   - Темнишь ты. Знаешь что, давай в Лужники вернемся. Утром  проплывали
на трамвайчике, я вспомнила, как ты мне пионы оборвал. А ты помнишь?
   - Помню. Снова рвать?
   - Необязательно. Но раз уж мы прощаемся... Мы ведь прощаемся со  всем
этим? - Ежка подняла глаза. Цвета сегодняшнего неба они у нее были. -  С
Москвой, которую помним и любим?
   - Да. - Я не мог соврать. Не нашлось на языке ничего  подходящего.  И
как это? - Да, Ежа. В любом случае - да.
   - Когда все успокоится, - сказала, - ты расскажешь мне со всеми-всеми
подробностями. Мне, - ткнула пальцем в грудь, - первой. А теперь поехали
за пионами... ну-ка, что это? Гарька, откуда у тебя  столько  седины?  -
Она стащила с меня кепку. Очень мило. Седина-то при чем?
   - Ну, я же тебе говорил, я уже доволно старый...
   - Да что ты врешь, врун несчастный! Вчера у тебя еще ничего не  было!
Я-то весь день смотрю, смотрю...
   - Ну, вчера, положим...
   - Ох, Гарька!
   - Если ты будешь реветь посреди улицы, мы не поедем  никуда.  Хватит,
может, этих мокрых мест?
   ...А к вечеру потеплело. С реки задувал кое-какой ветерок, но и он не
мог   разогнать   липкого   сладкого   запаха,   источаемого   клумбами.
Бело-розовые купы соседствовали с темно-красными.  Они  были  похожи  на
облачка цветных перьев в  темной  зелени,  но  в  основном  распускаться
только начали. Гуляющих было многовато. Сейчас я нарву Ежке, как обещал,
пионов, и мы уйдем отсюда. Ничего не дал этот день, а  я  так  надеялся,
что его хватит тому, кто умеет появляться где угодно. Что  сказанное  им
перед тем, как отправить меня за другую  реку,  за  Реку,  через  черный
Тоннель на Тот берег,  продолжится  каким-то  образом  здесь,  когда  мы
вернулись. Но нет. Нет.
   Что ж, придется выбираться самим, этот случай я тоже обдумывал. И все
равно холодная змея, можно сказать, победила. Я оглянулся  по  сторонам,
подмишул Ежке, шагнул к бело-розовому кусту...
 
*** 
 
   - Как хотите, а есть что-то притягательное  в  этой  стороне  Москвы.
Что? Я битый час ломаю голову над этим вопросом и так ничего и не решил.
Поистине загадочная притягательность. Магическая, нет?
   В стене живой изгороди  были  прорезаны  ниши,  в  которых  прятались
лавочки. Пока не  подойдешь  вплотную,  не  увидишь.  А  с  них  отлично
просматривалась и асфальтовая  двойная  дорога  с  клумбами  по  оси,  и
узорные решетки, и гранитные парапеты ограждения набережной Женя  отняла
нос от незаконного букета, вопросительно посмотрела. Сделала шаг за  мое
плечо.
   - Вы не представляете, сколько здесь, примерно здесь, я хочу сказать,
пресекалось удивительных  дорог  и  было  поразительных  событий.  А  уж
будет...
   Он улыбнулся с не очень идущим к его резкому лицу с крупными  скулами
мечтательным выражением. Я искал, как ответить. Мне очень  многое  нужно
было сказать ему. Но первым движением, действительно,  -  закрыть  Ежку.
Вообще услать ее, чтобы не видела, не слышала, не встретилась. Не  стала
контактировавшей. Но очень уж внезапно мы на него наскочили. Да и он  не
дал возможности как-то развести их.
   - Однако пусть  уж  так  загадкой  и  останется.  Без  необъясненного
скучно. Заметьте, я говорю: необъясненного,  но  не  необъяснимого.  Все
имеет свою первопричину.
   - Только иногда она непонятна, - сказал я наконец.
   - Отнюдь. Почти всегда просто не  объяснена.  Или  не  додумана.  Так
будет вернее. Здравствуйте, Евгения, -  поднявшись  и  протягивая  руку,
произнес он. - Чрезвычайно рад вас видеть в  добром  здравии.  Несколько
старомодное приветствие, но мне нравится. Кроме  того,  я  рад,  что  вы
все-таки дошли до этой лавочки, где я жду вас с  Игорем  на  самом  деле
почти час. Прекрасный букет. Как я понимаю, он рос где-то неподалеку.
   - Совсем рядом, - сказала Ежка, задирая нос - Вон там. Слишком  много
глаз, а то Игорь ликвидировал бы весь этот цветник. Если бы я попросила.
- Она взяла меня под руку,  изобразив  "да,  я  вот  такая,  что  имеете
сообщить?". Она еще не поняла.
   - Вы даже не представляете себе, как вы правы Глаз здесь хватает.
   - Знакомься, Ежа. Михаил Александрович Гордеев. Бессмертный человек.
   - Ни то ни другое неверно. Я - Перевозчик
   Последний раз я-сегодняшний возьму слово.  Хочется  просто  уточнить,
что лишь здесь он, наверное, уже предельно понятный и, как уж это у меня
получилось, обрисованный мною, открыл мне свое назначение. Быть может, я
напрасно поспешил, но рассказ выстроился, как выстроился, и  уже  поздно
что-то менять.
   Я не утверждаю, что знаю теперь о нем все или даже много.  Перевозчик
Миров не та фигура, чтобы на нее хватило моих коротких слов. Я,  скажем,
и после Реки, после всего, что открылось мне  за  ней,  не  в  состоянии
представить ни один из иных бесконечных Миров.  Придумать  -  можно,  но
ведь при абсолютной уверенности, что они уже  есть  такие,  какие  есть,
выдумывать - это все-таки не то. Да и зарекся я выдумывать что-либо.
   Тот невероятно долгий, тянувшийся,  серый  и,  прямо  скажем,  черный
день, в котором я должен был оставаться уверенным и оптимистичным, - то,
чего совсем не имел, - все-таки свершался именно так, как я рассчитывал.
Я не надеялся на авось. Я не плыл по течению, предоставив выносить  ему.
Мне кажется, что именно заранее осознанное все то, что  стало  предметом
нашего последнего разговора с Перевозчиком, помогало мне. Нет,  даже  не
осознанное, нет. Оно просто было, я только  не  мог  ничем  подтвердить.
Подтверждением стал сам ожидавший нас Перевозчик.
   Не знаю, что меня завело. Я ведь не хотел так. Может быть,  нарочитая
какая-то его веселость. Откровенно легкомысленный треп  с  первых  слов.
Может быть, эта остающаяся во мне пружина, которая неизвестно все же, во
что сейчас обратится - в открытый выход или черное падение. Может  быть,
почти исчерпался тот срок, в который я  мог  надеяться  на  кого-нибудь,
кроме себя.
   Да ведь и уверен же я был, что теперь все правильно,  все  рассчитал,
соотнес и предусмотрел.
   Собственно, не так уж я и ошибался.
   Он  слушал  меня  не  перебивая  и,  когда  я  умолк,  тяжело   дыша,
распаленный, медленно полез  во  внутренний  карман,  вытащил  огромный,
толстый желтый портсигар с искристым треугольником.
   - Вообще-то я курю мало. И  редко.  А  ты,  Игорь,  по-моему,  совсем
бросил, нет? Тебе не кажется, - продолжил после затяжки, - что  не  тебе
мне все это говорить?
   Я понимал, что он имеет в виду.
   - Не кажется. Почему бы мне не сказать? Кому другому, кроме  меня?  С
кем вы еще говорить будете... так?
   - Точно. Так - ни с кем. В чем ты, собственно, меня винишь?
   - Я не виню.
   - Ну хорошо, хорошо... вопрос морали. Так ведь это не  мной  устроено
так, что чужаки в твоем Мире не приживаются. Я  уже  даже  перед  Мирами
ответственность не  несу  за  то,  чтобы  их  отсюда  удалять.  Абадонну
помнишь? Ты, слава... в общем, не встречался, а вот те, о ком ты  сейчас
так взволнованно говорил, они  -  да.  Я  продолжаю  подбирать  понятные
аналогии. Что они тебе?
   - Что они мне... Так не делается у нас, Перевозчик. Так не  говорится
о тех, с кем, пусть недолго, делил  несчастье  и  тюрьму.  Не  тюрьму  -
несвободу.
   Даже  такое  неявное,  глядя  со  стороны,  несчастье,   даже   такую
комфортабельную, глядя со стороны, несвободу. Если нечего есть,  это  не
значит, что нужно довольствоваться кормушками. Если негде  жить,  нельзя
соглашаться на стойло. Если за поворотом поджидает  смерть,  пусть  ждет
она, а не я ее буду ждать и о ней печалиться. Кто они? Кто  сказал,  что
они - чужаки, что в них - частицы душ тех, кто умер  в  других  Мирах  и
осколками попал в наш? Кто сказал, что по одной  этой  причине  наш  Мир
способен погибнуть? Да он сам себя готов тысячу раз погубить, если в нем
действуют всюду  одинаковые  законы,  которые  я  вижу  здесь,  в  своей
короткой и ограниченной жизни.
   - Игорь, - укоризненно сказал он, - подумай, живущие  в  Мире  боятся
смерти, рвутся в стойла и стоят в очередях  к  кормушкам.  И  ты  ничего
никогда не сможешь предложить им лучшего. Так было всегда. Всюду.
   - Во всех Мирах? - вдруг спросила Женя. До этого она сидела,  опустив
нос в пионы, и только  слушала.  Иногда  прижималась  ко  мне  теснее  в
наступившем прохладном вечере. Ушло куда-то тепло из воздуха.
   - Ну... - Перевозчик слегка улыбнулся. - Не во всех. Во многих просто
нет ни самого понятия, ни чего-либо хотя бы приблизительно заменяющего.
   - Да, не предложу, - вернулся я к теме.  -  То,  что  я  могу...  мог
изменить,  не  сделало  ни  одного,  кого   эти   изменения   коснулись,
счастливее. Знач