у"  лететь  -  семь  часов  над
Атлантикой, перешел в другой салон "Боинга", кури на здоровье...
   - На фирму.
   - Которую, чудушко?
   - На главную. Или домой? Вы ведь не говорите, шеф.
   - Геник бабу нашел?
   - Так точно. Ее пасут потихоньку. Эти дни никуда не срывалась.
   - Не сунулся Геник к ней от большого ума-то?
   - Ни-ни. Как можно, шеф. Вы ж сказали.
   Мишка поиграл кнопками своего сотового телефона. Вот он  уже  и  шеф.
Сам. И фирм у него несколько, среди которых есть  главные  и  неглавные.
Штат, временный и постоянный. Несколько приближенных. Недвижимость  тут,
недвижимость - там. Счетов тут навалом, но кто ж на них серьезные деньги
держит-то. Для этого существуют счета - там. "UBS"  в  Базеле,  "SBS"  в
Париже.  Шлюхи  -  самые  лучшие,  самые  дорогие,   с   перчиком.   Две
по-настоящему любимые женщины, для каждой он - любимый  и  единственный.
Серьезно. Упаси Бог друг о друге узнают, драма, это вам не  так,  это  -
любовь. Чего не хватало? Чего он за шефом  Михаилом-то  опять  увязался?
Благодарность? Ну, благодарность, конечно, да. С тех денег, что  у  шефа
заработал, и началось, что говорить. Но дальше-то своей  головой  думал.
Без потусторонних штук. Здесь и так-то... Страх? Ну, страх, не без того.
Посмотрел бы, кто со всем этим обойдется без дрожи в  поджилках.  Только
ведь страх не страх, а умом-то Мишка понимает, что не сделает ничего ему
шеф. Не будет просто. Не такой он человек. Для Мишки он  человек,  и  им
останется. Что бы ни было. Что бы сам Мишка своими глазами ни  видел,  в
чем бы участия ни принимал. Значит, человек - это кое-что побольше,  чем
руки, ноги, голова и жопа. И все остальное,  включая  счета,  которые  -
там... Может, "крыша" конторская понадобилась? Сейчас,  кто  умные,  все
под ней  ходят.  Им,  этим,  которые  из  бывшей  "России",  отстегивают
помаленьку и спокойно живут. И тем хорошо - бабки легкие имеют, и  опять
же под контролем все.  А  которые  умнее  умных,  сами  на  службу  туда
поступили. Может, этого Мишка хотел?
   - Геник, ребятенок, как меня слышишь, это папа, прием.
   - Значит, докладываю: ходит по магазинам, вечером в  клубы,  по-иному
развлекается, один раз ездила на дачу с подругой  и  ее  дочкой,  четыре
раза с мужиками, разные, к ней не ходили, возили к себе, ходила в  театр
один раз и один раз на этот... перформанс Моисеева со вторым,  не  помню
фамилию, они ж голубые, чего  ей  там?  Из  Москвы  отъезжать  вроде  не
собирается, машина на стоянке во дворе.
   - Геник, детка, тебя учили говорить  волшебное  слово  "здравствуйте"
или только неопределенный артикль "блядь"?
   - Здравствуйте, шеф. С приездом вас. Докла...
   -  Во-от.  Теперь  надо  сказать:  "Извините,   пожалуйста".   Второе
волшебное слово.
   - Изви...
   - Ладно, Геник, ты молоток. Я все понял, ты роешь землю. Где она?
   - Дома. Спит. Она раньше двенадцати не выходит, а сейчас восемь.
   - Спасибо, родной, у  меня  ведь  часов-то  нет,  откуда  мне  знать,
сколько сейчас, так, вижу - вроде утро...
   - Как - нет? - Пауза. - Шеф, хотите, я вам куплю?
   - Я люблю тебя, ребятенок, за твое, блин, чувство юмора. Все?
   - По ней все. Вас хотели  видеть  Сан  Саныч  и  Гришечкин.  И  этот,
управляющий в "Лотосе", новенький.
   - Это хорошо. С управляющим я буду разговаривать в  три,  предупреди,
пусть соберутся. В пятнадцать ноль-ноль, - поправил Мишка,  чтобы  Геник
не созвал их ночью. - Предупреди также Гришечкина, что ему надо  собрать
мне  семь  стройбригад,  да  чтоб  молотки,  блин,  были,  а  не   пьянь
белорусская. Поедут на работу недалеко. И в быстром темпе.  Остальное  я
сам. Все?
   - Михал Иваныч... У  вас  таблеток  тех  не  осталось?  Ну,  помните,
желтых? А то я что-то неважно себя чувствую. Извините.
   - Что? - Мишка выпрямился. - С тех пор, что ли?  Чего,  блин,  раньше
молчал, дубина? Погоди, я у Лелика спрошу.
   Лелик сам отозвался от руля, не поворачивая своей "вытянутости".
   - Это он про лекарство? Хорошо бы, шеф. Я тоже себя  не  очень.  Хоть
сказали бы, когда уезжали, что такое, мы б нашли.
   Хватов мысленно выругался. Шеф, зараза!
   - Геник, слушаешь? Запули нашего еврея разыскать  такую  штуку,  "Ред
Неск" называется, запиши по  буквам...  Нет,  это  по-английски,  причем
объясни, что это может быть сленг рейнджеров.
   - Сленг - это пить, что ли? Или колоться? А еврей - это Серафима?
   - Ладно, Геня, я ему сам позвоню. Эк херово-то. Но вы с  Леликом  все
равно молотки.
   А объявился Мишкин шеф Михаил, ничего не  скажешь,  эффектно.  Сидели
под Новый год в "Тонусе", главной Мишкиной фирме. Сделку  спрыскивали  и
вообще. Только свои. Ну, Лелик с Геником - это понятно, ну, еще  там.  И
вдруг выходит.  Из  абсолютно  пустого  чулана  даже  без  окон.  И  так
вежливенько: Михаил Иванович? Тот самый? Рад встрече.  Вы,  быть  может,
меня помните?.. А глаза смеются. Да Мишка и сам, что греха таить,  когда
оторопь прошла... обрадовался, что ли. Какое там - до соплей рад был.  И
снова закружилось все. Как встарь.  Вот  почему  он  за  шефом  Михаилом
побежал: надоело все. Девки, любимые честные  женщины,  понтовые  тачки,
обороты,  счета,  отстежки,  сальная  рожа  Серафима   Ариевича   этого,
"вытянутости" Лелика с Геником, постоянно маячащие за плечами, постоянно
напоминающие, что и сам оттуда, из таких же,  и  счет,  главный  счет  -
сколько висит на нем, и страх, что всплывут  все  те,  кому  он  дорожку
облегчил,  -  вот  он,  главный  страх-то...  Ан  быстро   ему   надоело
порядочного бизнесмена корчить. Сказал ему  когда-то  покалеченный  друг
шефа Михаила, Пал Артемич Верещагин: продана душа  -  и  ладно.  Веселый
был. Хоть и обреченный. Кто с шефом Михаилом свяжется...
   - Лелик, детка, ты адрес той чувы знаешь?
   - Обязательно. Я тоже дежурил, смотрел.
   - Дуй туда, пока пробок нет. Разбудим Спящую Царевну. Я к ней слова с
того света приволок.
 
*** 
 
   ...и ты сделаешь то, что ОН тебе скажет. Потому что ОН - теперь  один
из НАС.
   Вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
   Инна Аркадьевна Старцева, двадцати двух лет от роду,  иногда  думала,
что ей уже тысяча лет, и за эту тысячу лет она прожила сто жизней.  Даже
если сделать поправку на ее  весьма  своеобразное  холодное,  но  жгучее
воображение -  как  ледяной  огонь,  -  причины  она  имела.  Сиротство.
Интернат. Горький вкус подлинной жизни, который  пришел  лет  на  десять
раньше положенного. Ранняя яркая  красота,  которую  все  чаще  хотелось
назвать  проклятием.  Цинизм,  заменивший  мечтательность.  Ожог   очень
раннего и очень короткого замужества. Веселая  жизнь  после.  Пришедшее,
как взрыв,  решение  уехать,  уехать,  бросить  все  здесь,  за  что  не
зацеплена  ни   единым   корешком,   ни   одним   по-настоящему   добрым
воспоминанием. Яростные  усилия  для  осуществления  этого.  И  вдруг...
Встреча с человеком, то есть не  совсем  человеком,  даже  не  человеком
совсем, но он был так хорош... Он и открыл ей, что имеет она здесь  свои
корни, рассказал и объяснил, что мир - это Мир, и чем он занят здесь,  в
этом Мире, и даже открыл ей истоки ее собственных, редких и необъяснимых
видений о самой себе, о других людях, их и своем будущем. И  многое  она
пережила с ним в дни, когда этот Мир, который он называл и  своим,  чуть
было не рухнул. Он, этот человек,  Мир  спас.  Она  видела  собственными
глазами. Она присутствовала при этом.
   Потом он ушел туда, откуда приходил и о чем никогда  не  рассказывал.
Ей не хотелось вспоминать, какую роль  в  его  уходе  сыграла  она.  Что
оставалось ей? Ведь Мир  был  спасен,  и  в  нем  надо  было  продолжать
начатое. Она все-таки уехала в Америку с новым мужем. Нелегко было жить,
сознавая, что только ты знаешь, что было бы с этим Миром, если бы не тот
человек, пусть подчас он являлся и  в  нечеловеческом,  жутком  обличье.
Только ты видела,  что  уже  начало  разрушаться.  И  как.  Только  тебе
открылось даже чуточку вперед. Только ты сохранила об этом  память.  Она
справилась бы с этим, она умела справляться. Но...
   Она вернулась из Америки - страны мечты. Не пробыв  там  и  полугода.
Оставив уютный домик в университетском  кампусе,  горько  недоумевающего
молодого мужа, близкий грин-карт  и  положение  "очаровательной  супруги
гениального математика из России". Вернулась, чтобы  взвалить  на  плечи
ношу исполнения решений неведомых ТЕХ,  которые  стали  приходить  ей  в
снах. ТЕХ, кто не допускает чужого в наш Мир, а нашего - в  чужие  Миры.
Она только видела сон с паролем и встречалась с тем,  кого  ей  называли
или показывали. Ничего более. Точно так, как  рассказывал  тот  человек.
Она была лишь  орудием,  охраняющим  эту  частичку  ее  Мира.  Деньги  и
условия, чтобы жить здесь не роскошно, но безбедно, ее  уже  ждали.  Так
сделали ТЕ. И то, что видения ее прекратились, тоже приняла как награду.
Ничего светлого они не принесли ей в прошлом, ее внезапные и  совершенно
точные прозрения.
   ...Просыпаться Инне не хотелось, она чувствовала, что  еще  рано.  Но
после сна с паролем обязательно наступало пробуждение.  Ни  в  какую  не
отвертишься, лучше  и  не  пробовать.  Что-то  еще  ей  мешало.  Да  это
звонок... В дверь звонили настойчиво, хамски. Так себе позволяет  только
милиция. И братва, когда приходит вышибать долги. Инну охватило  страхом
от воспоминания. Когда-то она зналась и с теми, и с теми.
   Когда-то, но не теперь. Она отбросила шелковую черную простыню.  Если
не принимала у себя мужчину или ей просто не хотелось секса, она  всегда
постилала черное. Жутковато, но ей нравилось. Да и мужиков отпугивало  -
какая любовь на черном? К себе  она  приводила  редко,  ее  дом  был  ее
крепостью. В дверь звонили.
   Инна спустила голые ноги с высокой  постели.  Она  всегда  спала  без
одежды. Так рано мог заявиться только Роберт. У  него  наглости  хватит.
Натянула, переступая длинными ногами, узенькие черные трусики из  глухих
кружев, не торопясь  закурила  тонкую  черную  сигарету.  Больше  ничего
черного не было в спальне Инны Старцевой. Белье и сигареты.  Ее  изящные
узкие ступни утопали в  шкуре  белого  медведя.  Мебель  цвета  слоновой
кости, стены - белый штоф. В  дверь  звонили.  Она  не  беспокоилась  за
сон-приказание. Такие сны не забывались в отличие от обыкновенных.
   Так, Роберт, это если из своих. А если  нет?  Посмотрела  на  часы  -
восемь ноль одна. Отодвинув верхний ящичек столика с изогнутыми  тонкими
ножками, достала сверкающий никелированный пистолет.  Выдвинула-вдвинула
обойму,  отвела  ствол,  поставила  сектор   предохранителя   в   боевое
положение. По движениям понятно, что они  ей  привычны.  "Кольт"  велик,
тяжеловат, но в руку ложится хорошо. Вспомнилось давнее: "Какой прок  от
оружия невзведенного? Все равно что от незаряженного". Тот же человек ей
сказал. Тот же.
   Не стала накидывать даже короткой рубашки,  так  и  пошла,  встряхнув
роскошной гривой. Вот еще что черное было в спальне - Иннина бобровая, с
серебряной сединой грива и крупные, очень тяжелые соски. Мужики балдели.
   А нехороший человек, если  он  за  дверью,  в  любом  случае  секунду
потеряет, вылупившись, подумала Инна. А она успеет выстрелить.
   - Кто? - спросила, стоя  чуть  в  стороне,  надавливая  ногой  кнопку
переговорника, отведенную под вешалку.
   - Долго спите, Инна Аркадьевна, - сказал из динамика наглый голос.
   Милиция. Менты. Не может быть. ТЕ так хорошо ограждали ее до сих пор.
   - Что вам надо? Уходите, я не открою.
   - Не тревожьтесь, я пришел не со злом, - сказал  наглый  голос.  -  Я
принес вам привет от вашего старого друга, Ивана Серафимовича. Может, вы
лучше его вспомните как Михаила Александровича?.. Инна Аркадьевна, вы не
ушли?
   - Я... Да. Я сейчас. Простите, я не одета. Подождите.
   "Кольт" она все-таки сунула в карман  длинного,  до  полу,  шелкового
халата. Чтобы не оттягивал тонкую ткань, пришлось держать в руке.  Да  и
спокойней все же. Хотя какое спокойствие,  сердце  колотилось  у  самого
горла.
   Вошел рыжий, с рыжими глазами. В отличной замше и драной каскетке.
   - Инна Аркадьевна, вы в меня стрелять не будете? Михаил Александрович
предупредил, что вы девушка решительная.
   - Как... чем вы докажете, что это именно он прислал вас?
   Рыжий тщательно  закрыл  за  собой  дверь  и,  по-прежнему  по-волчьи
скалясь, раздельно произнес:
   - Вспышка. Цветы. Дорога. Зеленый газон. Вспышка. Где будем пить чай,
Инна Аркадьевна? И покормили бы, а то я прямо с самолета - к вам.
 
*** 
 
   До станции Тучково  он  доехал,  голоснув  на  шоссейке.  Смешался  с
ожидающей толпой на платформе. Под выходной народу много. Он  даже  взял
билет в прохладном зале из окошечка кассы. Ему вдруг захотелось быть как
все. В тамбуре пригородной электрички, которые не стали чище с тех  пор,
когда Михаил Гордеев, понятия не имевший обо всем,  что  ему  предстоит,
ездил в таких же, он прислонился к дверям с  выбитыми  окошками  и  стал
глотать горячий воздух. Но ощущение прелести этого Мира  уже  прошло.  И
оно посещало его все реже. Все реже, появляясь здесь, он ловил  себя  на
мысли: я дома. С этим ничего нельзя было поделать. Он понимал.
   Понимал? - по привычке молча разговаривать с  самим  собой,  возразил
себе он. Отчего же, приходя сюда, ты выбираешь для появлений  именно  те
места, которые были тебе дороги? Что же осталось в тебе такого, что тебя
продолжает тянуть туда, где ты нашел последнего  в  этом  Мире  близкого
человека, и туда, где ты его потерял. Где сам же отдал его Мирам.
   Привычка обходиться внутренним собеседником пришла к нему именно там,
где не существовало Времени, на черной Реке. Там, где  он  получил  свое
прозвище. По роду работы, которую выполнял для Миров.  Да  и  продолжает
выполнять. А здесь его даже сумели вычислить по этим его  привязанностям
к определенным точкам Мира. Как странно, сказал он себе, ты  же  помнишь
свою не бедную событиями  и  встречами  жизнь  и  когда  ты  был  просто
человеком, и когда уже начал служить Мирам. Сколько  было  всего,  а  ты
упорно возвращаешься туда.
   Когда-то - кажется, это было как раз в этом Мире - он услыхал  притчу
о  том,  как  за  бессмертие  и  неуязвимость  получивший  их   заплатил
неимоверно сузившимся восприятием. Одно зрение ему было  оставлено,  что
ли.  Прежде  чем  впасть  в  полнейшую  апатию   и   начать   "созерцать
бесконечность", тот горше всего тосковал о какой-то мелочи, которую  мог
испытать перед обращением в  бессмертного,  и  легкомысленно  отказался.
Какой-то несъеденный кусок сыру, в этом роде.
   Как ни кощунственно звучит, но параллель есть. Теперь он  чаще  думал
именно так. Может, так просто было легче?
   Мысли послушно перескочили к более близкому. Этот  парень.  Ты  искал
его долго. Миры сказали тебе, что такой должен найтись  в  твоем  бывшем
Мире, и ты придумал Территории. Ты сделал так, чтобы  о  них  узнали  те
силы данного Мира, которые сами, в общем, стремятся к тому, чем когда-то
был занят и ты, - к ограждению своего Мира от  постороннего,  чужого.  В
меру своего понимания и умения, конечно. Пусть их. Как он сказал  рыжему
Мишке: пусть. Он даже готов кое-чему научить  этого  воображающего  себя
главным хранителем запретных тайн Богомолова. С его никак не  остывающим
клокотанием.  С  жаждой  обязательной  личной  победы.  До  определенной
степени это даже полезно. Ты поразился  другому,  найдя  этого  парня  и
узнав в нем... Снова поправил себя: еще не до конца узнав. Ты  поразился
сперва только вашей с ним  внутренней  схожести.  Потом,  узнав  больше,
понял, откуда она берется, и тебе - даже тебе -  стало  не  по  себе  от
причины. И еще ты понял, что Миры  правы,  этого  парня  стоило  искать.
Сейчас еще ничего определенного сказать нельзя, но  очень,  очень  может
быть, что этот парень справится. Что сумеет сделать  то  в  своем  Мире,
чего не сумел ты. Ни ты, ни  все  бесконечные  Миры  с  их  непреложными
законами.
   "...Голицыне. До Одинцова электропоезд следует без остановок".
   Толкнуло  сердце.  Тревожный  сигнал.  Там,  на   Территории,   снова
неспокойно. Пока что еще ничего страшного нет, но  не  далее  чем  через
сутки там опять произойдет выброс, и снова  ему  нужно  будет  послужить
громоотводом чужих убийственных энергий. Понятно, через кого они попадут
сюда. Значит, вот он, данный срок твоего пребывания в этом  твоем  теле.
Но может быть...
   Он извинился в переполненном тамбуре, стал протискиваться к проходу в
следующий вагон. Ему пришло в голову: к чему  покорно  ждать?  Ближайшие
сутки, и ни часом более, вы говорите?  Ни  убавить,  ни  прибавить?  Это
верно. Но мы попробуем, в  конце  концов,  Время  -  это  нечто  гораздо
более... Вот-вот, из-за этой фразы, возвращаясь в этот Мир  в  свой  уже
третий, а вовсе не второй раз, ты постоянно боялся наткнуться на  самого
себя.
   Повернул ручку, отодвинул  нешироко  дверь,  протиснулся.  Грохотали,
били сцепы. Железные стенки ходили ходуном. Но  ведь  если  этот  парень
подойдет, если он  справится,  благодаря  ему  ты  когда-нибудь  сможешь
сказать о себе: "я - это один из НАС". Ты этого хочешь, ты надеешься  на
это. Даже ты зависишь от него. Даже ты. Сверхсущество.
   С силой захлопнул не сразу защелкнувшуюся дверь.
   Время это нечто гораздо более странное чем мы себе представляем
   В следующий вагон никто не вышел. Услышав удар той двери,  мужчина  в
тенниске с досадой посторонился, чтобы его не задело. Но дверь так и  не
открылась. Он заглянул через окошко внутрь грохочущего перехода. Никого.
Такое бывает, просто там прихлопнули открывшийся замок.
 
*** 
 
   Мне кажется, Перевозчик тогда думал именно так. Может быть. Вероятно.
Мне об этом ничего не говорил, поэтому пришлось домысливать  самому.  Он
ничего не собирался скрывать, просто мы не обсуждали  эту  тему.  У  нас
хватило других, более существенных.
   Что касается остальных только что приведенных событий и встреч -  все
они имели место. Если говорилось не всегда то и не всегда так, то тут уж
ничего не поделаешь, я только что объяснил, что восстановить  точнее  не
смогу.
   Я начал злоупотреблять возможностью  рассказчика  вмешиваться  в  ход
действия, вы правы. Постараюсь больше  не  допускать  вольностей.  Да  и
оборот событий таков, что надобность во мне как  в  связующем  звене  на
ближайшую сотню страниц отпадает. Хочу  лишь  сказать,  что,  ничего  не
скрывая, Перевозчик все-таки говорил о себе лично  с  крайней  неохотой.
Мне хотелось знать, как он проводит часы и дни, появляясь в нашем Мире в
своем человеческом облике Гордеева. Есть  ли  у  него  постоянное  место
жительства, какая-нибудь база тут.  Почти  ничего  об  этом  не  сказал.
Скрытностью в отношении самого себя он напоминал компанию  Крольчатника.
Свои впечатления и предположения о  нем  как  личности  мне  приходилось
строить  на  случайном  слове,  вырвавшейся  фразе,  несдержанной  вдруг
интонации. Когда в нашем последнем, единственно полноценном разговоре  я
помянул ему об этом, он помолчал, а потом произнес так печально: "Почему
нет? Для вас дни проходят, а для меня они длятся. Разница?"
 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
 
   На потолке Ларисиванниной спальни действительно были  набиты  толстые
поролоновые квадраты, как в "мягких комнатах" домов скорби, тут  Кузьмич
не соврал.
   - Как вы думаете, Игорь?
   - Простите?
   - Марик совсем меня бросил? Такую... выродка. Но ведь я же  этого  не
хочу. Что со мной! Это совсем-совсем не зависит  от  меня...  ну,  почти
совсем. Раньше так не бывало, никогда! И с Мариком, и... до. Вы  мне  не
верите? Я даже не знаю, как сказать. Поймите...
   - Я вам верю, Лара, - сказал я мягко. - Я понимаю вас. - Я ничего  не
понимал. - На свете нет ничего окончательного. Кроме смерти. А мы с вами
живы.
   - Иногда кажется - я всю жизнь тут. Вот вспомнила с вами, а  было  на
самом деле, не было, и со мною ли? У вас так не бывает?
   - Сколько угодно.
   Я  вертел  како