й-то  обломок  мебели.  Древесина  "птичий   глаз"   -
карельская береза. Да тут все из нее. Кровать, столик  под  венецианским
зеркалом, плоский шкафчик, напоминающий фасад готического храма.  Каждый
из обитателей Крольчатника имел жилище по  своему  вкусу.  Оно  отражало
сущность владельца. В комнате  Ларис  Иванны  беспорядок,  какой  бывает
только у людей,  привыкших  держать  прислугу.  Бедлам  явный,  тихий  и
полный, и видно, что к произошедшей  катастрофе  отношения  не  имеющий.
Странным в голосе Ларис Иванны, когда она разговаривала  со  мной  через
дверь, было то, что доносился он сверху. Я  представил  стокилограммовую
пышечку, прилипшую к потолку, как  муха.  Пришлось  прикрыть  неуместную
улыбку.
   - Вы сильно расшиблись, Лара?
   Она махнула красивой полной рукой - что уж.
   - Правдивый беспокоится о вас. Убежден, что от Володи добра  не  жди.
Делает намеки, что кто-то еще  против  вас.  Тут,  в  Крольчатнике.  Это
верно? Я могу быть полезен?
   - Не говорите никому, что видели, вот и польза.
   - Думаете, никто не знает? И что тут такого? Мы все...
   - Может быть, кто-то и знает, но я не хочу, чтобы знал кто-то еще.  У
Саши обычная мужская ревность.
   - Лариса, вас вызывали когда-нибудь за Ворота?
   - Вы на обследование имеете в виду? Да, несколько  раз,  но  в  самом
начале. Сперва я надеялась, что это Марик... Игорь, Володя, он, конечно,
бывает немножечко слишком настойчив, а я только слабая женщина...  Но  я
же живой человек, верно? А  теперь  совсем  плохо.  Вы  понимаете,  ведь
именно из-за этого... Ведь если я... ну,  с  кем-то...  потом...  -  Она
обвела разгром вокруг. - Так ужасно  чувствовать  себя  ущербной.  Будто
висит меч над тобой. Но милый Игорь, это начало случаться и просто  так!
- С восточным разрезом, глаза Ларис Иванны были как спелые сливы. Широко
распахнутые, невинные и похотливые одновременно. - Ах,  наверное,  скоро
обед! Милый Игорь, у нас, вы заметили, не в моде визиты, но может  быть,
как-нибудь заглянете? Не сегодня, конечно, но на  днях,  Вовик  тут  все
приберет, приведет в порядок. Вечера бывают так длинны и одиноки... Хотя
у меня случаются рецидивы...
   Я был провожаем  под  воркование  зазывающее  и  обещающее.  Толстухи
никогда не были моим сексуальным идеалом, но  что-то  подсказывало,  что
дальше слов у нас дело не пойдет.  Хотя  ее,  так  хамски  брошенную  ее
говнюком Мариком куда-нибудь,  пускай  в  подопытные  кролики,  лишь  бы
отделаться, было жалко.
   -  Примазываешься  к  общему  пирогу?  Давай-давай.  Лариска  -  баба
толстая, не убудет от нее.
   Юноша Бледный сидел там, куда я его уложил. И дождичком его помочило.
Правдивый в своей прежней ипостаси выразился бы куда конкретней.
   - Не будьте пошляком, Владимир, если это только возможно для вас! - Я
постучал мыском в его подошвы. - Поднимайся. Сходим до Семы, как он там.
   - Зачем тебе Сема?
   - Надо. Не виделись давно. На обед позовем, а то пропустит. Увлечется
за мольбертом. Творчество, брат, почище наркоты  затягивает,  знаю,  что
говорю.
   И ветерком Юношу продуло.  Вокруг  глаз  засинели  круги,  которые  к
завтра почернеют. Я потрогал ухо.
   - Говорит он... - Юноша собрал себя с травы. К Семиному  коттеджу  мы
шли не дорожками, а напрямик. У Бледного вся спина и  штаны  сзади  были
мокрые. Дождь прекратился, парило.
   - Володъ, что ты  в  столовой-то,  помнишь?  Лажанулся.  Мужик  вроде
нехилый, дал бы мне в ухо прямо там. Не понимаю.
   - Не понимает он...
   С кривой ухмылкой Юноша вытянул двумя пальцами из нагрудного  кармана
стеклянную трубочку с белыми горошинами. Кинул две под язык.  Я  ему  не
препятствовал.
   - С копыт не слетишь, Вова? На искусственной-то храбрости? Чего  тебе
здесь бояться? Володенька, кого? Я тебе горя не сделаю, мы все тут,  как
братья-сестры, да? Крольчатник наша альма-матер. Ведь некуда нам отсюда,
да, Володенька? Попались, птички. А то  выпустят?  Чего  тебе  друзья-то
твои за Воротами рассказывали, поделись с братом? А я про себя расскажу.
В письменном виде, хочешь? Про тебя могу расписать все как есть. Хочешь,
Володенька?
   Подленький приемчик, а свое сделал. Юноша  споткнулся,  упал  бы,  не
ухвати я его. Локоть, за который я держал, снова был как  каменный.  Как
плечо тогда в столовой. По-видимому, на транквилизаторах - а что еще?  -
Бледному держаться было полегче,
   - Как ты меня назвал, Вовик? Кто тебе про  меня  рассказывал?  Я  вам
этого не говорил - почему я здесь. За Воротами сказали или тут? Кто?
   Этюд, который я пытался разыграть, был списан со сцены "Кто  с  тобой
работает? Кто еще с тобой работает?"  из  старого  фильма  про  шпионов.
Ничего лучшего в  голову  не  пришло.  За  красными  стволами  мелькнула
веранда Семиного домика, полускрытая кроной одной  из  сломанных  сосен.
Чтобы проходить, он обрубил пару самых крупных ветвей.
   - Вовик... а, черт, глаза закатил!
   Пришлось мне опять положить Юношу на травку, к Семе идти  одному.  На
пороге валялась нечистая тряпка, приглядевшись,  я  узнал  сорочку.  Что
интересно, и галстук при ней. Тот самый, стильный, и узел  нисколько  не
ослаблен. Как он из нее вылезал? Дверь не заперта.
   Не знаю, что я ожидал увидеть, но  увиденное  превзошло  ожидания.  У
Ларис Иванны был просто "неприбранный интерьер", у Семы  -  первозданный
хаос. Рука человека не касалась  этого  никогда.  Две  трети  мастерской
занимал  огромный  литографический  пресс  для  эстампов,   его   тонкие
штурвальные колеса до половины завалены  всякой  всячиной.  Обвалившиеся
полки. Груды сухих красок по всему полу. Я отметил, что  нет  тюбиков  и
банок, которыми бы он пользовался. И запах... Единственная  протоптанная
дорожка вела к очку, выпиленному прямо за махиной прессовального станка.
В спальне было не чище, но тут Сема поддерживал хоть какой-то порядок.
   Он лежал ничком, на слова и дерганье  за  уши  не  реагировал.  Около
кровати гадкие следы рвоты. Тело еще было мягким и теплым.
   - Старик...
   Я схватился щупать пульс, но Сема тоненько застонал. Стон  перешел  в
горловой клекот, и его опять вырвало. Прямо мне  на  колени.  Я  потащил
его, худющего, но тяжеленного.
   - Вовка! -  рявкнул  Бледному,  который  сидел  и  озирался  с  видом
человека, заснувшего в одном месте, а проснувшегося в другом, - мухой  к
себе или куда хочешь, но  приволоки  какой-нибудь  детокситант.  Есть  у
тебя? На базу свою сгоняй. Кто ж ему чего дал, дурню...
   - Ка-какую базу еще?
   - Ничейный дом, где ты "колеса" держишь. Думаешь, не видел? В  Ворота
к дружкам ломись. Кончается парень, его выводить надо!
   - Марцефалем не делюсь.
   Оставив на минуту  Сему,  я  очень  больно  наотмашь  хлестнул  Юношу
тыльной стороной ладони по разбитым губам и сломанному носу.
   - Бегом, блядина, убью!
   Что-то у него сработало. Пошатываясь, побежал. Вернулся очень быстро.
Я поддерживал Сему  за  плечи,  чтобы  не  захлебнулся.  Мне  все  время
хотелось почистить джинсы на коленях.
   - Лемонтир, - бормотал Бледный, сноровисто разрывая пленку  на  новом
шприце. Зубами отделил бюксик с иглой от ленты, в  которой  они  лежали,
как патроны в патронташе. Его всего потрясывало, но  движения  -  как  у
действующего  по  экстренной  программе  автомата  "Скорой  помощи".   -
Метаболик,   ничего   психолептического.   Резко   снимает   алкогольную
интоксикацию Через два часа введу биотропин и витаминный комплекс. Утром
- глицин, чтоб без похмелья обошелся
   Тоненькая трубочка шприца сперва наполнялась  бурым  -  кровью  Семы,
смешивающейся с лекарством, затем медленно  выпускала  смесь  обратно  в
вену. Он действительно колет ему что говорит?
   - Смотри, Володя, если с ним...
   - Держи его! - просипел Юноша, наваливаясь. - Держи знай, черт!
   Мы вместе придавливали Сему, пока не влилась последняя капля. Бледный
отшвырнул шприц в кусты, и я на  всякий  случай  проследил  -  куда.  Он
собирал разбросанные лекарства и пакетики с иглами. Движения  его  вновь
сделались неверны.
   - О себе бы подумал, если образованный такой, - сказал я.  -  Сгоришь
ведь.
   Юношу Бледного Володю мои слова отчего-то очень сильно рассмешили. Он
сложился от смеха пополам.  Мокрые  волосы  рассыпались.  Отхохотавшись,
убрал с лица длинные пряди, сплюнул.
   - Пошел... - вяло ругнулся он. - Куда дальше гореть? И с Семой ничего
страшного, небось очухается. Не в первый раз. Ему Наташка лосьон дала, у
нее  на  плохом  спирту,  с  кетонами...  ну,  ацетоном  сильно  воняет,
понимаешь? Трехлитровая банка, ей  Ксюха  сбор  трав  посоветовала,  для
морды. Косметический то есть. Мог и втихаря увести, если у нее  ночевал.
Хотя за завтраком замечено не было, значит - потом...
   Он бормотал свое, ползая на четвереньках. Мне захотелось его пнуть.
   - Ты на крылечко его положи, он привык. Да обедать пойдем. Ну, я один
пойду... - И Бледный удалился, судя по звукам, шаркающей походкой.
   Я перенес  Сему.  Очутившись  на  знакомых  досках,  он  сразу  уютно
свернулся и нежно обнял сорочку с галстуком, заменявшие входной  коврик.
Захрапел мирно, по-домашнему. Лемонтир, или как его, обладал,  наверное,
и успокаивающе-снотворным действием тоже. Мне приходилось  видеть  резко
выведенных пьяных - они бывали бессмысленно трезвы,  хлопали  глазами  и
все порывались куда-то идти. Сему мне тоже захотелось пнуть.
   Мне хотелось дать пинка Семе, мне хотелось,  чтобы  прекратились  все
чудеса, мне хотелось напиться, если бы только было чем, и курить! Курить
мне хотелось  дичайшим  образом!  Мох  в  Крольчатнике  для  этого  дела
почему-то никуда не годился. Странно даже, мох как мох, я в  лесу  и  не
такой заворачивал. Зашел к кривой сосне, на которой, как Робинзон Крузо,
делал свои зарубки. Ну вот, подумал,  уже  путаться  начинаю.  Почему-то
казалось, что сегодня должно было быть только пять в четвертом  ряду,  а
их  целых  шесть.  Я  пририсовал  седьмую  и  решил  на  обед   плюнуть.
Затерявшегося ключа от своего коттеджа я, конечно,  так  и  не  нашел  и
поэтому не запирал. И  конечно,  в  кабинете  меня  поджидало  очередное
приглашение  на  тур  вальса  от  моего   скромного,   но   настойчивого
доброжелателя. Я даже не рассердился. Только выплеснул кофе за  порог  и
поставил на спиртовку кофейник с  простой  чистой  водой.  Отчего-то  из
кранов текло еле-еле.
   Вся наша жизнь состоит из компромиссов. Подтянув к себе верхний лист,
я начал покрывать его  геометрическими  фигурами,  располагая  квадраты,
треугольники и круги сверху вниз.  Сработала  моя  занудная  привычка  к
упорядочению. Острый карандаш вдавливал бумагу. Давно  забытый  процесс.
Кто добивался этой картины, может быть доволен.
   От компромиссов, внутренних соглашений с самим собой, всегда не очень
хорошо пахнет. И стал вписывать в  каждую  фигуру  по  несколько  строк,
стараясь не вылезать за контур.
   Квадрат, четыре стороны. Исключительная сущность Четверки  как  числа
есть устойчивость и надежные границы. Поэтому пускай  охраняет  площади,
истоптанные и  заасфальтированные  до  меня.  Иными  словами,  несколько
хрестоматийных новелл.
   Некий мистер Робертсон и его роман  "Тщетность".  За  десять  лет  до
открывшего счет "рекламным" катастрофам XX  века  "Титаника"  появляется
роман, детально,  едва  не  до  фамилии  капитана  и  параметров  судна,
описывающий начало, кульминацию и апофеоз трагедии. Никогда я  до  конца
так  и  не  мог  поверить  в  отсутствие  тут  подтасовки  либо   прямой
мистификации, хоть этот Робертсон всяко и не единожды понимается разными
авторами. Но ведь еще Свифт выдумал своего мистера Исаака  Бикерстафа  и
запустил   в   читающую   британскую   публику   как    непревзойденного
предсказателя и провидца. Мистер  Бикерстаф  имел  бешеный  успех,  даже
когда оказался забыт собственным родителем и жил лишь стараниями  друзей
Свифта, не желавшими расставаться с розыгрышем. Пишущая братия на  такие
штуки горазда.
   Лично меня более трогает происшествие в Атлантике ровно тридцать  три
года спустя после "Титаника". Так же  в  апреле  на  мостике  следующего
своим курсом английского парохода молодого матроса Уильяма Ривза  "будто
что-то толкнуло". Он поднял тревогу, хотя для  нее  не  имелось  никаких
видимых  оснований.  За  что  получил  нагоняй.  Спустя  минуты  пароход
увернулся от "неизвестно откуда появившегося айсберга". Это случилось  с
13 на 14 апреля, в ту же ночь, когда в  1912  году  пропорол  себе  борт
"Титаник". 14 апреля - день рождения  матроса  Ривза.  Ривз  зачитывался
романом "Тщетность". Имя лайнера в романе, вышедшем не то в  1903-м,  не
то в 1904 году, - "Титания". Меня задевали такие совпадения. Они рождали
во мне разные мысли. Еще квадрат, еще  незыблемый  столп.  Генри  Райдер
Хаггард, роман "Прекрасная Маргарита". Время  и  место  -  средневековая
Англия. Отвечая  журналу  "Спектейтор",  Хаггард  сказал:  "Герой  этого
романа носит имя Питер Бром, а об отце его говорится, что он  погиб  при
Ботсуортфилде. Когда роман был издан, я  получил  письмо  от  полковника
Питера Брома, старшего шерифа. Он спрашивал, откуда я почерпнул сведения
о Питере Броме. Я ответил: "Из головы.  Что  же  касается  имени,  то  я
назвал им своего героя просто потому, что никогда такого не  слыхал".  В
ответ я получил письмо следующего содержания: "Отец героя Вашего  романа
был сыном Томаса Брома, секретаря  Генриха  VI.  Он  был  убит,  как  Вы
написали в своем романе, при Вотсуорте. В свою очередь,  одна  из  линий
нашей фамилии имела птицу в своем гербе, как это  сказано  у  Вас.  Отец
Вашего героя был первым из фамилии Бромов, названный Питером. Мой предок
тоже был первым в нашем роду, кто носил это имя. Он родился в 1437  году
и пятидесяти лет был убит в битве при Ботсуортфилде, в точности,  как  в
Вашем романе. С тех пор имя Питер передавалось  у  нас  из  поколения  в
поколение. Отец мой был назван Питером, я тоже, и сын мой  тоже  Питер".
На это письмо я ответил корреспонденту: "Совершенно ничего не  могу  Вам
сказать. Дело в том, что эту историю я просто-напросто выдумал. Принимая
во внимание нес колько подобных уже бывших  со  мной  случаев,  я  готов
поверить в ретроспективное видение".
   Обводя рамочкой этот квадратик, я подумал,  что  сказал  бы  Хаггард,
начни ему задавать  вопросы  кто-нибудь  вроде  Гордеева.  Как  мог  бы,
написав сегодня,  создать  вчера  целое  генеалогическое  древо  фамилии
реально проживших людей и наделить их собственной историей,  реликвиями,
воспоминаниями и именем, переходящим от отца к сыну
   В следующем квадрате две даты: 1952 год и через черточку более точная
- 14 августа 1966. Ниже название в  кавычках:  "Открытое  пространство".
Черточка вместила четырнадцать лет и четырнадцать же (ну кто  еще  будет
меня упрекать в чрезмерном внимании к числовым совпадениям?!) жизней.
   Соединенные Штаты Америки 1952 год. Форд Кларк, в общем, второй  руки
писатель,  публикует  роман  "Открытое  пространство".  Герой  романа  -
мальчишка, студент, бунтует против преуспевающего папы,  против  Большой
Американский Мечты,  против  Американского  Рая  и  всего  Американского
Образа  Жизни.  Того,  к  которому   мы   из   нашего   пепла   светлого
коммунистического будущего сегодня так рвемся. Истоки темы  ясны:  время
морально проигранной войны в Азии, бунта "детей  цветов"  и  так  далее.
Парень пишет прощальную  записку,  поднимается  на  крышу  студенческого
общежития и., нет, не бросается на мостовую. С собой  у  него  армейская
винтовка с полным магазином, из которой он открывает огонь  по  прохожим
на  открытом  пространстве  улицы.  Четырнадцать  трупов,   прежде   чем
"бунтаря" снимают полицейские.
   Это в романе. Реальность,  городок  Остин,  штат  Техас,  14  августа
66-го. Чарльз Джозеф Уайтмен, бывший сержант морской пехоты, никогда  не
читал  романа  Форда  Кларка.  Он  вообще  мало   читал.   Однако   свое
неоконченное письмо начал так: "Я не знаю, что заставляет меня оставлять
эту записку... " Повтор - слово  в  слово.  Далее  изложение  "близко  к
тексту". О разочаровании в жизни, о лицемерии окружающих, о ненависти  к
отцу, торговцу  подержанными  автомобилями...  Плоская  крыша,  надежная
"М-16". "Жми сосок милашки Мэри, парень, и она  выплюнет  свои  двадцать
"орешков" в полторы секунды!" Убитых  -  ровно  четырнадцать,  считая  с
нерожденным дитя в материнском чреве. Тридцать  три  раненых.  Не  знаю,
соотносил ли кто-нибудь число раненых в  романе  и  в  событии,  имевшем
место в жизни. Наверное - американцы статистику уважают...
   Оставим квадратное спокойствие и уверенность. Квадрат  -  вторая,  по
словам математиков, совершенная фигура. Первая же - треугольник. На одну
прямую линию меньше, и вот уже из примитивной тупости Четырех появляется
мистическая Троица как тройственная сущность природы  Непознаваемого.  В
треугольниках я разместил не истории стопроцентных попаданий,  а  просто
случаи  прикосновений  людей,  которые,  как  и  я,   занимались   делом
складывания слов, к явлениям,  что  слабо  объясняются  с  точки  зрения
рациональной науки.
   Сейчас, я слышал, выходит масса литературы по этому  поводу.  Обрывки
информации мне встречались даже в красивых новых  газетах,  разрозненных
страничках, которые я находил после охотников  в  лесу.  Но  я-то  начал
интересоваться,  когда  отыскать  что-либо  было  значительно   труднее.
Занимался недолго и неуглубленно.  А  потом  почти  четыре  года  и  это
забывал.
   Случай "прежде уже полученного письма".  Марк  Твен  утверждал,  что,
читая  однажды  письмо  приятеля,  с   самых   первых   строк   проникся
уверенностью, что в точности такое получал несколько лет  назад.  Охотно
делился воспоминаниями о феномене, сетуя, что "нигде его толком так и не
использовал".
   Предсказания.  Тринадцатилетний  Уильям  Блейк,   позднее   известный
писатель и художник. Во время посещения лавки гравера: "Мне не  нравится
этот человек. По его лицу я вижу, что его ждет виселица". Двенадцать лет
спустя беднягу обвинили в подделке банкнот и повесили.  Быть  может,  он
был виновен на самом деле.
   Пророчества  собственной  судьбы.  Андрей  Белый  (Борис   Николаевич
Бугаев): "Я умру от солнечных стрел". Скончался от последствий теплового
удара.
   Юный поэт Леня Каннигиссер,  приветствуя  парадный  выезд  Александра
Федоровича Керенского, увидел свой конец:
   Тогда у блаженного входа,
   В предсмертном и радостном сне,
   Я вспомню Россия, Свобода,
   Керенский на белом коне...
   С необыкновенной легкостью, как хлопнуть пробкой шампанского,  Леонид
Каннигиссер  застрелил  страшного  товарища   Урицкого.   Того   самого,
начальника петербургского ЧК. Каннигиссер  "казнен  по  закону  красного
революционного террора". А четверостишие написано в марте 1917-го, когда
и слов-то таких, как "предгубчека", в русском языке не водилось.
   Вещие  сны.  Брет  Гарт  ночевал  как-то  на  даче,  которая   прежде
принадлежала Байрону. В первую же  ночь  явившаяся  тень  поэта  указала
Гарту старинный потайной ход, который требовалось починить для  удобства
привидения. Наутро ход, о котором Брет Гарт,  засыпая,  знать  никак  не
мог,  вскрыли,  и  там  действительно   оказались   провалившимися   две
ступеньки. Не знаю, может, и починили тогда.
   Даниил  Андреев,  сын  писателя  Леонида  Андреева,  сам  писатель  и
философ. Статья 58-10, контрреволюционный червонец без права  переписки.
В тюрьме создана "Роза Мира" - новейшее  философское  учение,  "ставящее
Д.Андреева в ряд крупнейших мыслителей  человечества".  Теперь,  значит,
поставило,  тогда  просто  посадило.  Ладно.  Скончался   вскоре   после
освобождения, в 59-м. За несколько  дней  жаловался  жене,  что  за  ним
начали являться "очень страшные.  Они  питаются  моими  страданиями".  А
перед самым  концом  ему  приснился  вдруг  цесаревич  Алексей.  "Ты  не
представляешь,  какой  подвиг  совершил  Алексей  во  имя  России!"   Не
монархист, никогда не интересова