,  что  может
хоть сейчас отправиться в  Америку  к  мужу,  который  все  простит.  Ее
состояние выражается в числе с пятью нулями. В деньгах, естественно,  не
в рублях. У нее здесь прекрасный круг общения. Мужчин она выбирает сама.
С нее наконец-то сброшены путы мистической зависимости  от  неких  пусть
реально существующих, но все-таки потусторонних сил.  Ей  больше,  слава
Богу, не увидеть сна, начинающегося вспышкой, цветами, зеленым газоном и
дорогой. Она свободна! Нормальна и свободна!
   Засмеявшись, Инна кинула непрочитанную "Бурду" в урну, полную бутылок
и оберток от мороженого. Загудела электричка.
   Так отчего же ей так одиноко сейчас? Потому что  он  ушел  и  сказал:
"Прощай", - а она не нашлась, что ответить?
 
*** 
 
   Телефон звонил, а я не поднимал трубку.
   Короче, уговорил нас Сергей Иваныч. Да по-другому и  быть  не  могло.
Ну, куда нам действительно? До первой  проверки  документов.  Был  бы  я
один, а так все выдумки мои...  "Переможетесь  пока",  -  сказал  Сергей
Иваныч,  вводя  нас  с  Ежичкой  в  светлую  двухкомнатную  квартиру  на
Лианозовских дубовых бульварах. И машина у него нашлась, и  квартира,  и
ключей связка.  Я  боялся  показать  свою  тревогу,  за  Женей  по  пути
посматривая. Она выглядела молодцом, а сам я вдруг себя почувствовал как
рыба в воде. В квартире Сергей Иваныч сунулся в холодильник,  в  ванную.
"Ну, сейчас привезут, что надо. Вот Веник, всегда у него  шаром  покати.
Холостяк, не то что мы..." Сергей  Иваныч  держался  легко  и  свободно,
будто  ничего  особенного.  Один  раз  себя  выдал:  в  коридоре,  когда
прощались. "Неужели она?" А Женя была в комнате. Я покивал только.  "Ну,
вы тут отдохните. Через пару часов продукты подвезут. Очень прошу никуда
не выходить. Кто подвезет, тот сам дверь откроет".  У  меня  потом  было
сильное желание проверить,  не  сидит  ли  Сергей  Иваныч  на  лестнице,
карауля. Я не строил иллюзий, что  это  за  квартира,  что  никакому  не
Вениамину она принадлежит. И о своем дальнейшем мог вполне предположить.
О нашем. Моем и Жени. Вот за нее вообще  всерьез  возьмутся.  Мне  стало
совсем нехорошо.
   - Что ты? Игоряша... - Ежик вытирала мокрые волосы.
   - Писать хочу. А ты все заняла. Мучаюсь.
   - Дурачок. Иди скорее. Что не постучал?
   - Я стеснительный.
   Первые сутки мы спали. Вторые - разговаривали и  смотрели  телевизор.
"Время", "Вести", "Времечко", все информационные программы, какие  могли
найти.  Не  очень  я  многим  от  Жени  отличался  в   своем   неведении
относительно здешних событий. Телеканалы новые появились.  Я  думал,  их
будет больше. Все показывали последствия урагана. Когда шли  эти  кадры,
или бессмысленные фильмы без начала и конца, или международные  новости,
или шоу, которыми нас хотели развлечь, мы любили друг друга. Ежичка была
точно такой же, но теперь вскрикивала. Я все ждал. И  дождался.  Вечером
она разрыдалась на кухне. Я сунулся,  она  глухо  попросила  не  ходить.
Вертел рюмку с коньяком, слушая затихающие звуки. Крольчатник  вспомнил,
Ксюху, стекло, которое не смог пробить. С ними-то со всеми - что? Выпить
я так и не решился. Всхлипывая, Ежичка утихла совсем. Ничего тут  нельзя
было  сделать,  ничего.  Представились   какие-нибудь   светлые   палаты
реабилитационной клиники. По телевизору шла реклама стирального порошка.
   ...Я осторожно высвободил  из-под  Ежкиной  головы  руку  с  гипсовой
повязкой. С тем, кто  привез  огромную  картонную  коробку,  напомнившую
многое, прибыл и врач. Почистил мне загноившийся лоб и загипсовал кисть.
"На рентген надо. Ясно, что перелом, но неизвестно,  со  смещением  ли".
Первый, которого я тоже не знал, взглянул вопросительно.  "Обойдусь",  -
сказал я.
   Утром этого дня заехал Сергей Иваныч. Передал портфель с экземплярами
"Министра...", пачку вырезок. Деньги привез,  много.  До  чего  все-таки
честные люди. Спросил, удобно ли здесь, не надо ли чего. Я поблагодарил,
попросил, если можно, задержаться еще сегодня и, возможно, завтра. Я уже
начинал ждать, чувствовал по некоторым признакам, что Женю пока  снимать
с места не надо. Она ведь и в той шикарной квартире прижиться не успела.
Ей-Богу, я боялся трогать ее и ни  за  что  бы  не  стал,  но  мы  вдруг
оказались так рядом... Я увидел, что она страшится  сама.  Но  все  было
замечательно. Все наше вернулось к нам, хотя вечером она расплакалась на
кухне.
   Ежка спала, я ее укрыл. Стола для бумаг тут не было, я сел в  большой
комнате в кресло под торшером. Прежде чем в портфель лезть, зажмурился и
постарался еще раз все  вспомнить.  Продумать.  Снова  та  моя  дурацкая
привычка.
   А) ...отчего Сергей Иваныч при нежданной встрече сразу  этот  вариант
предложил. Само собою, как бы подразумевая, что в бегах я (Ежку никто со
мной встретить, конечно, не предполагал, тут что уж) и в Зачатьевский не
явлюсь. Ответ: меня там ждали. И давно ждали. Понятия не имею,  что  там
сейчас и как. С того начать, что мне пришлось бы доказывать долго-долго,
что я - это я. Без ссылок на НИИТоВ вряд ли бы обошлось,  я  ж  не  имею
полезной привычки хранить документы вне дома в абонированной ячейке.
   Бэ) ...по отрывочным его репликам понять можно, что ждали  и  там"  в
лесу, а значит, и вся жизнь моя отшельническая для них  -  "как  простое
стекло".
   Вэ) ...и Крольчатник.
   Гэ) ...и Гордеев? Стоп, этот вопрос я себе уже задавал. Отставим пока
в сторону его загадочную фигуру.
   Дэ) ...и глаза пора бы открыть.
   Я сделал вид, что зажмурился только  затем,  чтобы  преподнести  себе
сюрприз. Рецензии читать было  интересно.  Полемические  две  статьи,  в
которой одной "Министр..." просто упоминается, а  во  второй  всему  мне
устраивался доскональный разбор, -  еще  интереснее.  Я  посмотрел,  кем
подписана. А, ну это понятно.  На  оборотах  вырезок  проставлены  даты.
Последняя - 97, март. Долго же меня поминали. И  стопочка  хорошая,  два
десятка с лишним штук. Раньше никогда к упоминаниям о  себе  трепета  не
испытывал.
   Я прекратил играть сам с собой в поддавки и развернул  газетный  лист
на две полосы. "Мерседес" должен быть расстрелян!" - поперек, крупно,  и
полоса вывороткой, то есть не белый фон,  черный  шрифт,  а  вычерченная
засветкой бумага, в которой белый текст светится. Эффектно, но не  более
того. Вот тут  автора  "самого  провидческого  романа  постперестроечной
России"  превозносили  всяко.  Параллелей,  правда,  между  выкатившимся
аккурат к Новому,  1995  году,  триллером  и  войной,  разразившейся  на
Кавказе, проводилось мало. Недостаточно, на мой взгляд. При  желании  их
можно было и больше  набрать.  Имеется  в  "Министре..."  одна  сюжетная
линия... Зато  дневники  Левы  Федотова,  якобы  предсказавшего  Великую
Отечественную,  цитировались  вовсю.  Я  читал   эти   дневники.   Любой
заинтересованный  вопросом  мог  прочесть.  Ничего  особенного.   Просто
мальчик думал без шор в сознании. То ли от общего ума, то ли  просто  по
привычке, не разглагольствовал вслух, а тихо записывал. Почему и  уцелел
до  самого  43-го,  чтобы  погибнуть  в  той  хорошо  им  продуманной  и
признанной неизбежно вот именно такой, а не какой говорили все, войне.
   Но я-то и не думал!..
   Спокойней, сказал я себе. Не заводи все сначала. Женю  тебе  вернули.
Гордеев, кем бы на самом деле ни был, вернул. Будь рад.
   Надо же, как меня достало. Я уехал  в  первых  числах  ноября  94-го.
Сразу после... Дней не хватило,  чтобы  понять  смысл  их  затеи.  Какой
"черный вторник"! Их, может, "вторников" этих, еще случится...
   Женя застонала, заметалась, я пошел к ней. Сколько ей  будет  сниться
тот автобус?
   Мне внезапно дико захотелось, чтобы под рукой  оказалась  клавиатура.
Или машинка. Или бумага. Я представил себе,  что  работаю,  и  это  было
приятно. Впервые за годы (случай в Крольчатнике не считается, да  там  и
не по-настоящему было) - приятно, а не страшно.
   Сложил газетный лист, присоединил к другим, убрал в портфель. Взвесил
на руке книжку.  Яркий  глянцевый  том.  Как  и  требовалось  быть.  Как
мечталось. В оформлении обложки использован  коллаж  из  газеты,  первой
гласно приклеившей к тогдашнему  министру  обороны  кличку  по  названию
автомобилей-иномарок, которые он коллекционировал. Это у  меня,  значит,
двенадцатая... не  то  тринадцатая?  Да,  тринадцатая,  чертова  дюжина.
Говорят, к концу второго  десятка  своих  вышедших  книг  их  перестаешь
считать и начинаешь путать.  Однако  -  тринадцать.  Каков  простор  для
нумерологических построений.  Раскрывать  роман  нет  никакого  желания.
Соображения под буквами алфавита продолжались.
   Е)  ...конечно,  я  жил  в  лесу  не  как  на  необитаемом   острове.
Приемничек, правда, почти сразу сдох, но война  -  это  не  такая  вещь,
чтобы мимо пройти. Но, во-первых, до самой  первой  своей  весны  я  был
слишком занят борьбой за выживание и действительно ничего не знал. Позже
- все-таки был я выключен из сферы действия средств массовой информации.
Из-под давления СМИ. Это - полностью. А главное,  ведь  я  уехал,  чтобы
забыть, вот и забывал. Да и помогли мне, как выяснилось, весьма успешно.
На консервации я находился, по их меркам. Отсюда вытекает, что
   Ё) (замечательная буква) - с консервации я снят.
   Женя спала, я поправил одеяло. Нехорошо смотреть на спящих, но  я  не
мог оторваться некоторое время. Горел ночник, я видел ее  полураскрытые,
как у ребенка, губы. Выключил розовый колокольчик,  потом  подумал,  что
она может испугаться, открыв глаза в темноте, и снова включил.
   Я сознательно не останавливал ее, когда она заговаривала  со  мной  в
этой квартире о Реке, о том, что все-таки запомнила оттуда. Слушают, так
пусть.
   Не слушают, так будут. Я не собирался из-за кого-то снова пугать  мою
возвращенную  Эвридику.  Лгать  и  изворачиваться  в  жизни  в  общем-то
бесполезно, хотя  преимущественно  этим  мы  все  только  и  занимаемся.
Гораздо разумнее принять изменившиеся условия, постараться  усвоить  как
можно скорее новые правила и найти среди них себе  место.  Я  поэтому  и
сказал сперва, что не очень хочу домой.  Что,  если  можно,  чего-нибудь
еще. А Сергей Иваныч с притворным пониманием головой покивал.  Мол,  ну,
ясное дело, в  те  же  стены!..  И  предложил,  значит.  Такие  квартиры
наготове держат.
   Вздохнул я около бара.  Открывать  не  стал.  Начинается  третья  моя
жизнь, о которой, Перевозчиком уводимый, я подумал. Ведь так?
   "...По-моему, так!"
   "Здравствуйте. А ты откуда?"
   "А я всегда с тобой. Для ума. Если ты чего умное решаешь, я  тут  как
тут. Подтвердить. Я с тобой и на Том берегу был, только ты там  на  меня
внимания не обращал. Прогонял даже".
   "Прости. Мне было не до тебя. Что ты обо всем этом думаешь?  О  Реке,
Перевозчике, прочем? Может, бред, галлюцинация?"
   "А кто за стенкой спит, тоже галлюцинация?  Лучше  уж  меня  бредовым
собеседником считай. Твоим шизоидным компонентом".
   "Где слов набрался! От меня разве. Слушай, компонент, с вопросом "Кто
виноват?" мы решили: я сам. А "Что делать?"?"
   "А ничего не делать особенного. И запомни: человек никогда ни  в  чем
не бывает виноват только сам! Это он умирает в одиночку, а  живет  среди
людей. Какие бы ты шуточки на эту тему ни выдумывал. Смотри, ты  же  все
правильно рассуждаешь - вот, новое начало, другая, не похожая на прежнюю
жизнь".
   "В том и дело, что, кажется, очень похожая обещает быть".
   "Они все тебя теперь сильнее бояться будут. Пылинки сдувать.  Они  же
не Гордеев, им запредельные штуки от тебя не требуются. То  есть  эти-то
штуки и нужны, конечно, но  на  ихнем  маленьком,  человеческом,  жалком
уровне. Они у тебя все вот где. Ты  про  Гордеева  думал,  что  он  тебя
боится, ему-то как раз  плевать.  А  эти  все  -  твои.  Соображай  хоть
немножко. Где этот Гордеев? Нету его. Кто в этом твоем Мире  после  него
главный - ты!"
   "А знаешь, мне еще одна мысль  пришла.  Издательства-то  я  этого  не
знаю, что "Министра..." выпустило. Повторных тиражей  не  было,  это  из
статеек видно, а должно было идти просто-таки  со  свистом.  Это  значит
что? Это значит, нужен был факт. Он состоялся, и дальше трава не  расти.
Не хочу я в игры эти играть, понимаешь? Не хочу!  Тем  более...  эй!  Ты
куда подевался?.."
   Не отвечает раздухарившийся мой Винни-Пух. А  я  заснул,  кажется,  в
глубоком кресле. О чем мы с ним разговаривали? Вечные вопросы обсуждали.
   И среди ночи длинно зазвонил телефон.
 
*** 
 
   Не убежден, что у меня получается правильно передать  атмосферу  этих
первых дней нашего возвращения. Для меня самой  главной  тяжестью  стала
ответственность  за  Женю,  что  я  вдруг  ощутил  с  такой  глубиной  и
отчетливостью, какой раньше не было никогда. Одним только своим желанием
я возвратил ее, а это даже больше, чем ответ за тех,  кого  приручил.  И
силой Перевозчика, да, но я как-то в тот момент не думал еще о. нем, еще
непонятном мне Гордееве. Перевозчик, живущий в Мирах, -  это  совсем  не
то, что мы здесь... Не знаю, возможно, я все-таки несправедлив к нему.
   Мне нужно было принять какое-то решение, а я не  знал,  какое.  Когда
Ежичка утром забралась, как это у нее водится, на два часа  в  ванну,  я
тайком сел на телефон и выяснил для начала, что в моей якобы квартире  я
уже не проживаю. Это было трудно, потому что прежде мне надо было заново
научиться заочному  обращению  со  всеми  справочными  службами  надежно
закрытого от шпионов города Я воспринял спокойно. Я о  многом  передумал
той ночью. Ведь я так и не снял тогда трубку, а просто выдернул шнур  из
телефонной розетки
   Если я хочу сохранить Женю, чтобы она не стала объектом невесть каких
исследований невесть какой новой конторы,  замаскированной  под  невесть
какой вывеской, мне следует соглашаться на все, что мне предложат, ставя
условием ее неприкосновенность. Вот так. О существовании  гораздо  более
могущественных, чем какие-то конторы, сил, и вспоминать не хотелось.  Да
и какая разница?
   Я всерьез думал, не паранойя ли у меня  начала  развиваться  от  всех
перипетий. Я отдавал себе отчет, что мои надежды эфемерны. Я даже  дошел
до того, что начал представлять немыслимые какие-то планы  бегства,  как
мы  пробираемся,  скрываемся,  едва  не  отстреливаемся.  Того  хуже   -
выступаем   в   открытой    прессе,    подаем    иски,    участвуем    в
пресс-конференциях... По поводу чего, собственно?
   Как бы то ни было, а ты вернулся к тому же, с чего начал, подумал  я.
Ты один - и весь Мир. Но ты не один.
 
*** 
 
   Со скамеечки у подъезда нас окликнул парень, которого  я  никогда  не
встречал.
   - За хлебом, - помахал я пакетом, - булочная тут  ближайшая  где,  не
подскажешь?
   - Да чего  затрудняться-то,  Игорь,  я  и  принесу.  Скажите  только,
какого. И сколько.
   - Мы прогуляться еще хотели.
   - Тогда вон за угол и налево. А прогуляться - в парк. Только там  еще
навалено деревьев.
   Женя несколько раз оглядывалась,  потом  перестала.  Мы  проехали  на
автобусе,  вышли  у  большого  магазина  Я  купил  французские  хлебы  и
изысканный торт, Женя спустилась со второго этажа с большой  коробкой  и
пакетом. Там был галантерейный отдел. Потом мы попили кофе  в  "Минутке"
Женя пила кофе, а я сок.
   - Может быть, ты хочешь выпить?
   - А ты?
   - А я хочу.
   В квартире она не пила. Я принес ей орехового ликера.
   - Эй, - сказала она, - а кто обещал за возвращение?
   Рано или поздно это надо было говорить. Я постарался быть кратким.
   - Совсем-совсем? - сказала она после некоторого раздумья
   - И кофе. И чай крепкий, наверное, тоже.
   - И будет...
   - Это трудно объяснить  словами.  Но  ты  не  горюй,  -  попытался  я
перевести на шутку, - самое главное-то не попорчено Так сказать, все при
мне.
   - Что произошло с тобой за эти... эти годы?
   - Я тоже тебе говорил. Я жил далеко. Один. Это неинтересно.  Если  ты
помнишь очень мало, то я мою жизнь там вообще бы за  пару  фраз  выразил
всю без остатка. Это только на первый взгляд - ах,  природа,  пастораль!
Для тех, кто на дачу приезжает. Или для тех, кто там с рождения  прожил,
не знает города. Наоборот - хуже.
   - Как получилось так, что ты смог попасть за мной, туда?
   - Очень долго рассказывать. Я сам больше  половины  не  понимаю.  Нам
придется принять все как есть. Как нам дали.
   - Это... сверхъестественное?
   - Ну, в какой-то мере да.
   - Ты этим занимался? И занимаешься?
   - Ну... нельзя так уж прямо сказать. - Я  правда  не  знал,  как  тут
отвечать ей. - Скорее уж - занимаются мной...
   - Парень у подъезда,  он  вокруг  меня  в  универмаге  крутился.  Это
поэтому? Так всегда теперь будет?
   - Не знаю. Не хотелось бы.
   - Но может быть?
   - Даже скорее всего.
   - Тогда... Гарь, когда меня спросят, что я должна отвечать  им?  Ведь
меня спросят? Потому что то, что со мной, - это тоже сверхъестественное?
   - Ежа, ты задаешь вопросы... Мне бы очень не хотелось, чтоб было так.
Чтобы тебя кто-то о чем-то спрашивал. Ты себе просто  не  представляешь,
сколько их, желающих разузнать. А сколько еще  тех,  кто  желает,  чтобы
ответы никогда не прозвучали... Вот  видишь,  я  тебе  все  сказал.  Еще
сегодня ночью я не знал, как это сделать, а теперь... вот.
   Я испытывал почти облегчение. Ежка положила мне пальцы на гипс.
   - Там золото-брильянты, - быстро сказал я. - А  детям  мороженое.  О,
кстати...
   - Ты мне еще много-много не сказал,  -  задумчиво  проговорила  Ежик,
перебирая мои холодные пальцы,  на  которых  еще  оставался  несмывшийся
белый след. - Но это все равно. Я ведь  тебе  тоже  многого  не  говорю.
Наверное, и  должно  быть  так.  Это  со  временем  мы  друг  другу  все
расскажем. Ты мне, а я тебе. И нам  скучно  станет.  Нет,  погоди.  Я  о
главном сейчас. Сверхъестественное  -  ну,  пусть.  Я  ведь  и  до  него
сказала, что я тебя люблю.
   - И я...
   - И ты. Погоди, Гарька. Вот. Это  самое  главное.  Это  помогло  тебе
вернуть меня... Вернуть. Неважно, как.  Неважно,  с  помощью  кого.  Или
чего. А сейчас мы с тобой вместе, тут, и нам хорошо. А  если  спрашивать
нас начнут, то мы и ответим. Почему нет? Что нам, жалко? И не мучься ты,
забудь о них обо всех. Понимаешь, главное - о плохом забыть, а о хорошем
помнить. И больше ничего не надо.
   - Конечно.
   - Нам ведь обещали, что мы будем жить вечно? Твои слова?
   Надо же, подумал, запомнила.
   - Меня могли ввести в заблуждение. Самым подлым и бесчестным образом.
   - Тогда дуэль?
   - Дуэль! - Это уже начинались наши игры. Господи!  Ежка,  Ежа,  Женя,
Женечка, Ежичек мой была со мною, о чем постороннем я еще мог думать! Да
провалитесь все Миры со всеми Перевозчиками, а  также  Сергей  Иваныч  с
НИИТоВами и Присматривающие с Решениями!
   Ежка пила свой "Амаретто" и гримасничала:
   -  К  старости  мужчины  становятся  слезливыми  и  сентиментальными.
Особенно писатели. - О нет, она мне спуску давать не собиралась.
   - Это от ветра и мусора, - пробурчал я, делая вид,  что  ковыряюсь  в
глазу. - Засушливое лето. - Я показал на лужи кругом.
   - Говорят, для творчества больше всего пригодны тюрьмы  и  маяки.  Ты
что-нибудь сотворил там?
   Я вздрогнул, и она это почувствовала.
   - Да вообще-то есть одна штучка, - сказал я поспешно. И  небрежно.  -
Этот привез. Сергей Иваныч. В смысле, книгу. Новый  роман.  Уже  старый.
Так получилось... Который во вторую смену. Он вышел.
   - И ты промолчал? Негодяй. Ты будешь лишен счастья лицезреть  меня  в
новых трусиках и даже без них. Между прочим,  напоминаю  некоторым,  что
более во грехе жить  не  собираюсь.  Или  официальная  регистрация,  или
убирайся вон.
   - Предложение, ты хотела сказать? Официальное? Я могу прямо сейчас.
   - Фу! - Женя сморщила нос. - Предложение... Из предложений  в  случае
чего алиментов не сошьешь. Мы б тогда все миллионщицами ходили, если б с
каждого предложения хоть по копеечке падало. Фигушки!  Штамп  -  лиловая
печать, и плевать мне, скольк