ит, я изменял не то и не так. Даже когда и сам не  знал,
чем чревато то, что я делаю.
   - Ну как же? А читатели? У тебя их было немало. Это  не  какой-нибудь
один, пусть гениальный, брошенный в печку роман. Разве ты писал  не  для
них?
   - Пишешь всегда для себя. Уж на собственном примере я точно понял.  А
людям просто надо все время напоминать. Хотя бы о том, чего стоят стойла
и кормушки. Что в них можно потерять самого  себя.  Что  будешь  бояться
любви, которая бросит тебя  в  небо.  Что  перестанешь  писать  картины,
которые, может быть, вдруг оживут. Что не захочешь коснуться и  победить
огонь, потому что темные и тупые побьют каменьями и  дрекольем.  Что  не
решишься исцелять, не то объявят слугой дьявола. Это только на рекламных
объявлениях все легко. Что ни с того ни с сего возьмут тебя за уши,  как
лабораторного кролика, и начнут изучать и использовать. Втемную.  Что...
еще что-нибудь. Я не Перевозчик, я знаю не все. Но я же подбираю, только
не аналогии, а образы. Общие и расплывчатые в нашем конкретном Мире.  Их
не набросишь на плечи, не попробуешь на зуб  и  даже  не  увлечешься  на
вечер перед экраном или с "горячей книжкой".
   - Разве все это тем, о ком ты так заботишься, и тебе самому не делали
такие же люди? Просто живущие в этом Мире?
   - Но так тоже было всегда! Может быть, не всюду, но в  нашем  Мире  -
точно. Когда странному в Мире было хорошо? Но они появлялись,  странные,
и мучились, и жили. И простите, Перевозчик, я никогда не смогу  принять,
что это только оттого, что в таких людях - частица чужака. Это  было  бы
слишком просто, Михаил. Разве не так?
   - Значит, ты так и не поверил?
   - Нет, почему, я верю. Что все так и есть, как вы сказали.  Больше  -
вы сделали. - Ежка прижалась, и я обнял ее здоровой рукой.  -  И  я  сам
что-то видел и что-то узнал, хоть и не так много, как мне  хотелось  бы.
Не считайте меня неблагодарным, я ведь сам сейчас пришел к вам. Я только
принять вашего не смогу. Да так, наверное, и надо, Я же, -  повторил,  -
не Перевозчик.
   По реке, на фоне  темного  близкого  склона  Воробьевых  гор,  прошел
последний трамвайчик. Горя огнями и звуча музыкой. И оттуда смеялись.  И
там танцевали. И там было вино, там было веселье.
   ...А в Мире  умирали  от  голода  и  от  обжорства,  в  Мире  кончали
самоубийством и подрывались на  минах,  в  Мире  грабили,  насиловали  и
пытали.
   А в Мире лгали и предавали, оскверняли и разрушали, продавали  других
и себя.
   В Мире  отравлялись  реки,  гибли  планеты,  гасли  звезды,  исчезали
пространства,  вымирали  народы.  И  пролитые  в  Мире  океаны  слез  не
воскресили ни одного тем только, что были светлы и безутешны...
   - Ни одного? - Спросив, Перевозчик красиво заломил бровь.
   - Вы следите за моими мыслями?
   - Отчасти. Мне это не всегда доступно.  Ну,  пусть  по-твоему,  -  не
воскресили. Будем считать, что имела место небольшая поправка того,  что
случилось вопреки тому, чему назначено было. Я  ее  произвел.  Пришел-то
ведь ты сам ко мне сейчас. Хотя  это  еще  вопрос,  кто  к  кому.  -  Он
откинулся на изогнутой лавочке. - А как насчет того... как там? "Никогда
ничего не просите, и в особенности у тех, кто  сильнее  вас..."  Помнишь
продолжение? "Сами предложат, и сами все дадут".
   - Вы не предложите. Я согласен на всю жизнь  остаться  привязанным  к
одной единственной точке этого Мира. Учтите,  что  узнал  я  ее  еще  до
нашего счастливого, - я улыбнулся довольно криво, - знакомства. Но  если
она  так  значима,  то   там   же   могут   прожить,   переломить   свое
предначертанное и... все они. Я не прошу  у  вас.  Я  ставлю  условие  и
требую.
   - Тогда это шантаж.
   - Отчего же? Честный договор.
   - Предопределенность не переломить никому... Ну хорошо, предположим и
это. Предположим, я не напрасно собирал их и хранил, предвидя,  как  это
водится у тебя, что ты  рано  или  поздно  обратишься  ко  мне  с  этой,
признаться, не совсем понятной мне просьбой. В будущее мне заглянуть  не
дано,  но  кое-какие  мелочи  я  иной  раз  способен  уловить.  В   моих
возможностях переправить всех их туда из мест, где они. возможно, сейчас
содержатся Скажи, а чем же это будет отличаться от идеи  Территории?  От
"Объ-екта-36"? А как поступить с остальными Территориями? С  теми,  тебе
лично не известными, кто собран там?  Я  искал  тебя  долго,  Территория
устроена не одна. Что им скажешь, когда окажешься лицом к лицу? В  любом
случае это опять будут только слова. Но твои. Они лучше?
   Я смешался. Нет, это будут не только слова. Это будет жизнь.  Тут,  у
нас, в нашем  Мире.  Да.  И  не  будет  стен.  Судьба  должна  настигать
свободного человека... Фу, ну до чего ж красиво! Слишком. Но  что  же  я
скажу действительно?
   Я открыл рот.
   - Правду, - сказала Ежик из-за букета, который уже начал вянуть. -  Я
не знаю людей, о которых вы говорите, но Игорь всегда говорит правду.  А
если пишет... Ну, чересчур присочиняет, у него  получается...  не  очень
хорошо. Он сам называет - "семечки". Ты прости,  Гарь,  я  бы  тебе  все
равно сказала.
   - Правду... - Перевозчик пожевал губами, - Не  знаю  тогда,  что  они
услышат для себя нового. А ведь  не  соврешь  -  не  расскажешь,  верно,
Игорь?  Твой,  откровенно  говоря,   весьма   сомнительный   интерес   в
предстоящей  сделке  мы  выяснили.  А  мой?  Что  вы  можете  предложить
покупателю, господин главный заступник всех обиженных?
   Я молчал. Наверное, весь пар у меня уже вышел.
   - Душу заложишь?
   - Это не получится, - опять подала голос Ежка. - Видите цветы? Пион -
цветок  с  историей.  У  врача  Эскулапа  был  ученик  по  имени   Пеон.
Чудодейственным растением, которое одному ему было известно, он  исцелял
все болезни и отвращал злые силы. От зависти Эскулап приказал  умертвить
Пеона, но милостивые боги сохранили  ему  жизнь,  превратив  в  чудесный
цветок. В присутствии пионов темные дела вершиться не могут.
   - Это тоже придумал Игорь?
   - Без меня придумали. А душу я заложил давно.  Иногда  кажется  -  до
рождения еще
   - Правильно кажется.
   - Знаете, Перевозчик, мы пойдем. Я полагал, что я нужен вам и...
   - Договаривай. И Миру.
   - Теперь вижу, вам это все - что-то вроде  забавы.  Да  по-другому  и
быть не могло. Кто здесь по-настоящему чужой, так это вы.
   Ей-Богу, не хотел его обидеть. А получилось. Я не хотел. Мы  с  Ежкой
встали. Вот теперь терять нам совершено нечего. И Гордеев  еще  масла  в
огонь подлил:
   - Далеко ходить и  не  придется.  Обратите  внимание,  как  местность
обезлюдела, никого поблизости нету. Полчаса назад сколько было.  Нам  не
хотят мешать, интересуются, до чего мы договоримся.
   Я заозирался. Освещенный фонарями асфальт, парапеты просматриваются в
обе стороны. И никого, как вымерла гуляющая публика.
   - Мы... под контролем?
   - Я бы выразился - наблюдением. Контроль вряд ли. Привыкайте, Женя  и
Игорь, как бы ни повернулось, вам это предстоит на долгие года.
   - Женю я им не отдам, - вырвалось у меня. Перевозчик выразительно  на
меня посмотрел и оставил без комментариев. Сказал:
   - А вот в данный момент там слышат, как ты, Игорь, прелести жизни  на
лоне природы расписываешь. Ты  преимущественно  об  этом  только  что  и
говорил, нет? Полюбуемся на воду.
   Мало понимая, мы с Ежкой прошли следом за ним. Внизу  под  набережной
было темно и беспокойно. Тянуло сыростью и холодом. И по-прежнему никого
вокруг, даже тишина какая-то неспокойная, и городской гул почти пропал.
   - Да  будет  так,  Высокая  договаривающаяся  сторона!  Ваши  условия
приняты без поправок... - Засмеявшись, он перебил сам себя:
   - Я иной раз просто поражаюсь собственной уступчивости. Это  к  тому,
что с моей стороны не поторговаться - грех был величайший. Но  не  стану
тебе больше голову морочить. И вам, Женя. Как однажды мне  сказало  одно
дружелюбное существо: ты угадал и здесь,  Перевозчик.  Ты,  Игорь,  тоже
умеешь угадывать не хуже. Вчера мне  пришлось  доказывать  это  в  одной
интересной беседе. Упорно доказывать... Слышите? - вдруг спросил.
   Я ничего не  слышал.  Ежка  тихо  качнула  головой.  Не  уверен,  но,
по-моему, под противоположной  гранитной  стенкой,  чуть  левее,  стояло
что-то вроде лодки. Большой. Или даже двух. Катера.
   - Водная милиция. Подстраховка. Но где двое, там и  третий?  Их  штук
десять на всю акваторию в городском пределе и осталось.
   Гордеев снова прислушался. Теперь мне  показалось,  что  и  я  что-то
различаю.
   - Как хотите, ребята,  но  вам  придется  немножко  попрыгать.  Никак
по-другому не выходит вас сейчас отсюда убрать.  Причин  для  особенного
волнения нет, хотя твой друг Веник на тебя, Игорь, очень зол. Проблема в
том, что прикрыть вас теперь некому.  Главное  лицо  с  той  стороны,  о
котором ты, Игорь, думаешь... выведено. Вы можете попасть не к тем. Тоже
ничего особо страшного, но  ведь  мы  договорились  несколько  об  ином.
Получится, что я не выполняю свои обязательства.
   - Мы уже договорились? - только и нашелся я.
   Ежка держалась за мою руку, я взглянул на нее с тревогой.
   - Но все,  я  думаю,  пройдет  хорошо.  Все,  ребята!  Вперед!  Позже
договорим.
   Здесь к воде -  я  не  заметил  сразу  -  сбегали  лестницы.  Гордеев
подтолкнул  нас  к  одной  из  них.  На  реке  вспыхнули  три   огня   -
треугольником, белый выше, красный  и  зеленый  ниже,  справа  и  слева.
Длинный  катер,  сверкая  мигалкой,  включившейся  вместе  с  топовым  и
бортовыми, сперва прошел в нескольких метрах, а потом  отчего-то  кормой
попятился к нам. С него махали рукой. Я прыгнул и обернулся,  протягивая
Ежке обе руки. По инерции катер стукнулся плоской кормой в  камень.  Нас
шатнуло, Ежка вцепилась в меня. Под днищем раздался скрежет.
   - Сюда! В кокпит прыгай, твою...
   Мы очнулись на решетчатом полике между кресел с железными  дугами  на
спинках. Катер взревел и сиганул вперед, Ежа упала на сиденье, а  я,  не
успевший ухватиться, - на пол между.
   Из  этой  очень  неудобной  позы  я  увидел,  как  над   стремительно
удаляющимся парапетом набережной вдруг появилось  множество  голов.  Уже
нельзя было  понять,  который  там  Гордеев.  По  реке  зашарили  мощные
прожектора,  катера,  что  стояли  у  противоположной  стенки,   включив
собственные мигалки, отвалили и явно собрались за нами.
   -  Пригнись,  пригнись!  -  заорали  над  самым  ухом,  и   я   узнал
перекошенную рожу Хватова. Он сидел низко, стаскивал на  пол  с  сиденья
Женю.
   - Ежа!
   Катер ревел, не поверить было, что  он  способен  издавать  то  тихое
мурлыканье, с которым подкрался взять нас. Мы уходили вверх по  течению,
выпуклый берег Лужнецкой набережной летел справа.  Я  никогда  не  видел
берега Москвы-реки от поверхности воды. Они казались очень высокими,  их
гранитная облицовка.
   - Хер догонят! - Мишка Хватов ткнул назад,  где  сверкали  две  яркие
звезды. Катерные поисковые фары. Они беспорядочно метались.
   - Ежа, ты?..
   - Нормально. Ты прости, что я тебе...
   - Тоже нормально.
   Это она про то, как ухватилась за  меня.  Сам  виноват,  нечего  было
сломанную граблю совать. Я зажимал кисть между колен.
   - До Балтики идем?
   - Не высовывайся знай... сатирик. Вихрь трепал волосы.
   Это был катер на подводных крыльях, и понятно, почему  они  подходили
кормой - мелко, не поломать. Но и у тех, кто за нами гнался, были катера
на подводных крыльях. Такие же катера водной милиции. Только настоящей.
   Я посмотрел на того, кто за рулем. Мне была видна одна спина. И между
прочим - в форме. Сейчас мы выйдем из-за  поворота,  по  берегам  пойдут
застройки, а там - Киевский, Красная Пресня и вообще  центр  Москвы,  па
что тут рассчитывать? Пока мы вши не больше минуты. Я вдруг увидел,  что
в двигательной решетке застрял и бьется один пиончик. Маленький  совсем.
По левой стороне прыгали лучи настигающих катеров.
   - Они догонят!
   - Не успеют! - крикнул  мне  Мишка,  и  перед  самым  железнодорожным
мостом катер клюнул носом, упав с крыльев на днище. - Только  шевелитесь
живей!
   Со стенки свешивались два трапа. На подходе  катер  сильно  тряхнуло,
ударило подо дном, и я понял, что тут мелко даже для подводных крыльев.
   - Хер с ним, ему недалеко!
   Я подсаживал Ежку и был спиной к катеру. За ней кое-как выбрался сам.
Мы вылезли сразу за мостом, к Новодевичьему. Кажется, там  за  деревьями
пруды. Нас ждала машина. Припаркованных здесь было мало.  Метрах  в  ста
под фонарями кто-то остановился, наверное, с изумлением наблюдая, как мы
появились. Хватов скинул трапы в воду.
   - Глянь! - Мишка показывал вверх.
   В небе, далеко позади, в тучи бил  столб  белого  призрачного  света.
Тучи как будто кипели в нем, прямом и неподвижном, заворачиваясь внутрь.
Из-за насыпи с железной дорогой было плохо видно, но источник  находился
примерно там, где мы разговаривали е Гордеевым.
   - Шефа хотели взять. Садись, живо. Контора, тоже мне.
   - Я уж парашютистов ждал.
   - Лезь, не жди! Геник, давай!
   Но я все же успел обернуться, прежде  чем  последовать  за  Ежкой  на
заднее сиденье. Я  увидел  кое-что  похлеще  парашютистов  и  неведомого
призрачного света, природа которого была мне тогда непонятна.
   Вновь  помчавшийся  катер  попал  в  луч  нагнавших-таки  милицейских
катеров. Кто уж там нас захватывал. Зато тех, кто был в покинутом  нами,
я разглядел отчетливо. Я не оговорился,  именно  тех,  нескольких,  хотя
только что там оставался один водитель, который, кстати, так ни  разу  и
не повернул головы. Вел вперед, и все.
   Там снова было трое пассажиров. Лиц  на  расстоянии  и  за  считанные
секунды, конечно,  не  разглядеть.  Белые  пятна.  Двое  мужчин  и  одна
женщина. Один из мужчин в легкой летней кепке, голова второго непокрыта.
На женщине яркая кофточка. Приметное пятно. Сидели открыто, не прячась.
   А уже из машины, когда заворачивали вверх по проезду, увидел, как  на
реке вспух оранжевый клубок огня. И донесся взрыв.
   - Во мы их! - Хватов обернулся с переднего сиденья, резко дернул вниз
обеими сжатыми в кулаки руками - Геник, пошел, пошел! Не  дай  Бог  тебе
красный свет проехать.
   - Понятно, шеф.
   - Шефов развелось, - буркнул я.
   - Не говори, сатирик. Сам о том часто думаю.
   - Дальше что? Захотят - город перекроют.
   - Это из-за вас-то? Куришь?
   - Не буду. Я спросил, дальше что делаем, Мишка? Пока все красиво, как
в кино.
   - Все красиво и будет. Что вы все привязались - как  в  кино,  как  в
кино! Геник, где?
   - Вот тут.
   - Жми дальше, сам знаешь, куда.
   Мы вышли, не проехав и  половины  Пироговки.  Прошли  дворами,  и  на
следующей то ли улице, то ли в  переулке  нас  ждала  еще  одна  машина.
Большая, шикарная. Мне показалось, что  за  рулем  брат-близнец  первого
водителя. Э, да я ведь их помню. Молодцы.
   - Теперь уж мы сами, сатирик, должны. Без привидений и прочей мутаты.
Видал в катере? То-то.
   Мы забирали по городу на северо-запад. Почти сразу ушли  с  Садового,
на Хорошевке проехали под  мостом  Окружной  железной  дороги,  свернули
направо. Водитель вел очень аккуратно. Я нагнулся к Жене.
   - Не трусишь?
   - Мы куда, Гарь?
   - Не знаю, но, по-моему, туда, куда нужно.
   - Гарь...
   - Что, Ежик?
   - Смотри.
   Она разжала ладошку. Помятый и  изломанный,  в  ней  лежал  маленький
пион. Почти все лепестки оторвались.
   - Я подобрала с катера. Я суеверная.
   - Молодец, - шепнул я и поцеловал. - Я тоже. Очень - Я  имел  в  виду
вовсе не суеверия, и она поняла.
   - Время, Лелик? - сказал, обращаясь к водителю, Хватов.
   - Поспеваем за три минуты до отхода, шеф. До отправления то есть.
   - Вот так вот. А то - "отхода". Отходят знаешь куда?
   - Эй, Мишка, ты куда нас все-таки везешь?
   "Понтиак", показалось, еле  втиснулся  в  узкий  низкий  тоннель  под
Водоканалом. Я подумал о том  же,  о  чем  думал  всегда,  когда  прежде
доводилось  проезжать  этот   короткий,   быстро   ныряющий   и   быстро
выныривающий, залитый желтым светом отрезок, находящийся и под землей, и
под водой одновременно. Мне представился белый пароход, самоходная баржа
"река - море", еще какой-нибудь многометровый многотонный шкаф, величаво
проплывающий, как в огромной ванне, у нас над головами.
   На узком участке дороги вдоль Ходынки, Тушинского  поля  всегда  было
много машин.
   - Одевайтесь живей. - Хватов кинул нам  пакеты  В  них  были  неновые
походные  куртки-энцефалитки  на  "молниях",  резиновые  сапоги.   Обувь
пришлась  впору.  Хватов  надел  такую  же.  Мы  свернули  к  Тушинскому
автовокзалу.  Даже  не  автовокзал  это,  просто   станция   пригородных
автобусов. Общую идею я теперь понял. Но вот смысл?
   - Ну а смысл, Миша? Ну, доедем мы в область,  до  самого  места  даже
доедем, там-то все равно кто-то есть? Прямо в руки прибудем.
   - Меня, сатирик, Мишей только бабы зовут.  А  Мишкой  -  только  шеф.
Михаил Иванович меня устроит. Как в русских народных сказках.
   - Как всесоюзный староста Калинин.
   - Тебе шеф что про не те, какие надо, руки говорил? -  проигнорировав
мое замечание, сказал Хватов. Он застегивал "молнию". - Ты так из города
вырваться  хотел.  Вон,  опасаешься,  что  за-ради   тебя   входы-выходы
позапирают.
   - У тебя с шефом  некробиотическая  телепативная  связь?  Вы  незримо
присутствуете друг подле друга?
   - Иди-ка ты, сатирик... Ты просил, чтобы как в кино, вот я тебя как в
кино и вывожу. Самым незаметным способом. Демократически, на автобусе. В
гуще народных масс.
   "Понтиак" стоял укромно, и если кто и обратил внимание па вылезших из
богатой машины трех скромных туристов, то таких было не слишком много. Я
не мог не отметить со всем уважением постановку  дела:  здесь  нас  тоже
встречали. Хватову были переданы  билетики  -  три  белых  квадрата,  он
подхватил рюкзак и указал мне на другой. Их сторожил тот же парень,  что
передал билеты. На долю Жени пришлась наша сумка. Парень буркнул:
   - Автобус - вон тот. - И добавил что-то. И пропал в толпе.
   - Что-что? - спросил я.
   - Это конечный пункт наш так называется - Черная Грязь. А ты думал?
   - Я думал, вы под занавес паролем обменялись.
   - Садимся, отправление через минуту.
   Мы были совершенно неотличимы от других пассажиров. Мы  затерялись  в
сумках и рюкзаках. Никому до нас не было дела, когда  мы  с  извинениями
пробирались в хвост автобуса, перешагивая мешки и коробки.
   Автобус просто закрыл двери и просто  поехал.  По  известному  своему
маршруту. Я  вспомнил  многочисленные  сцены  погонь,  которые  описывал
когда-то.
   Мишка Хватов сидел позади нас. Место рядом с ним было свободно.
   - Эй, сатирик, - позвал, - ты, похоже, не ошибся почти. Неплохо бы мы
на тачке ехали.
   Возле  поста  выстроилась  длинная  вереница  машин.  По-моему,   там
тормозили через одну. За окном пошли мелькать деревни, темные поля.
   - Катастрофа, но еще не беда, - прокомментировал Хватов. - Быстрота и
точный расчет. Пятьдесят восемь минут, между прочим, за все про все. Как
подруга?
   - Я в порядке, Михаил  Иванович.  -  Женя  говорила  вполоборота,  на
Хватова не глядя. - Вы  не  могли  бы  в  качестве  ответной  любезности
прекратить обращаться к Игорю "сатирик"? Вы нас очень обяжете, Миша.
   Мне стоило большого труда не хмыкнуть. Я спросил:
   - Что значит Черная Грязь - конечный пункт? Что это такое? Где?
   - Промежуточный, - ответил Хватов. Посопел. -  Не  боись,  куда  надо
доедем. Куда ты так хотел.
   - По-твоему, я так хотел?
   Хватов копался у себя в  рюкзаке.  Между  спинок  к  нам  протянулась
фляга. Металлическая, тонкая. Я помотал головой. Женя  отпила  несколько
глотков.
   - Ого. Пахнет розами. Что это? На лепестках?
   - Коньячок из Туркмении, чтоб вы знали.
   В автобусе было полутемно. От дальнего  света  встречных  по  потолку
бежали без конца темно-светлые полосы. Мотор гудел. Кажется,  почти  все
спали. После всего, что было, картина казалась нереальной.
   - У тебя тоже