перед ним, требовательно  протянув  руку,  и  уверенно  смотрел  командиру
разведчиков в глаза.
   Потом старик решился. Он  снял  фламмер  с  груди.  По  едва  заметному
движению плеча я понял, что он  выключил  конденсаторы  и  отнял  магазин.
Теперь оружие больше не могло помочь ему, но и повредить тоже.
   Маленький жадно схватил оружие. Остальные  вмиг  окружили  его,  головы
склонились над незнакомым предметом.  Старый  Пират  сделал  шаг  назад  и
остановился в ожидании.
   Дальнейшее произошло мгновенно. Народец внезапно рассыпался; как раз  в
тот миг в голове у меня мелькнула  тень  догадки  и  исчезла,  вытесненная
событиями. На секунду  Пират  и  предводитель  человечков  оказались  друг
против друга. Карлик вскинул фламмер. Пират не шелохнулся;  он  знал,  что
бояться нечего, хотя вряд ли ему  было  приятно.  Затем  ударила  очередь.
Обезвреженный фламмер ожил в руках карлика в  режиме  одиночных  целей,  и
вряд ли хоть одна пуля прошла мимо. Старый Пират  упал  навзничь.  Карлики
завизжали, приплясывая, их предводитель скакал  выше  всех,  и  тут-то,  в
прыжке, его нащупал тонкий луч трассера -  устройства,  которое  позволяет
нам не расходовать заряды зря.
   В следующий миг импульс испепелил бы плясуна, но Марк Туллий в повороте
ударил стажера в челюсть. Бывалый разведчик успел бы уклониться, но стажер
не успел: импульс ушел в небо, а Петя рухнул  наземь  и  несколько  секунд
лежал, не приходя в себя. Мы провожали глазами уносящихся карликов, и  тут
снова началось: они менялись на бегу, теряли человеческий облик, и вот уже
стайка птиц поднялась с поляны  и  исчезла  за  лесом,  да  еще  несколько
четвероногих, мчась галопом, скрылись  за  деревьями.  Тогда  Марк  Туллий
перевел взгляд на меня. Во взгляде был испуг.
   - Да, - сказал я, - я тоже видел.
   Марк Туллий засопел. Стажер очнулся и сел,  всхлипывая.  Марк  похлопал
его по плечу, а я сказал - вслух, чтобы Петя понял точно:
   - Не спешить - первая заповедь разведчика, паренек. Ты уж извини, но ты
поторопился и мог сделать грязное дело. Пошли, Миша.
   Я как-то сразу понял, что это было бы грязное дело. Марк Туллий кивнул,
и мы быстрым шагом, не  скрываясь,  направились  туда,  где  лежал  Старый
Пират.
   Мы подошли; в  глазах  старика  застыло  удивление,  маленькие  дырочки
наискось пересекали грудь; но фламмер не пулевое оружие,  а  импульсивное.
Марк Туллий присел, попытался найти пульс -  и  отпустил  руку  командира.
Потом повернулся ко мне и спросил - тут уж он никак не мог обойтись одними
междометиями:
   - Ты засек тогда - с тем?
   Это было не очень членораздельно, но я его понял.
   - Да. Через пятнадцать минут он был уже на дереве. Даже раньше.
   Марк Туллий взглянул на часы, уселся  и  приготовился  ждать,  я  тоже.
Прошло восемь минут, потом Старый Пират вздохнул. Мы смотрели на него.  Он
медленно повернул голову,  теперь  его  взгляд  был  уже  осмысленным.  Он
подобрал под себя руку, сел и покачал головой.
   - Ну как ты? - спросил я.
   - Ничего, - буркнул старик. - Вот башибузуки, а?
   - Да, - согласился я. - Но, понимаешь ли, они...
   - Да понял я, - сказал он. - Тут, когда поглядел на них вблизи. - Он  с
усилием  встал.  -  Однако  ощущение  не  из  самых   приятных.   Возраст,
наверное...
   - Они-то переносят запросто. Возраст, наверное, - согласился я. - Вот и
Марк тоже догадался.
   Старый Пират слабо усмехнулся.
   - Не зря же,  -  сказал  он,  -  Марк  таскает  с  собой  портрет  Юрия
Михайловича. Ему и карты в руки. Ну, топнули, что ли?
   Мы повернулись и  пошли  туда,  где  ожидал  нас  угрюмый  стажер.  Он,
кажется, даже поплакал немного, хотя в этом я  не  совсем  уверен.  Старый
Пират сказал:
   - Это что за траур? Похоронить меня решил, что ли?
   - Да не стрелял я! - вместо ответа крикнул стажер. - Напрасно они меня!
Не стрелял! Я только подумал - врезать бы сейчас ему - и...
   Мы с Марком  Туллием  обменялись  взглядами.  Я  подошел  к  стажеру  и
взглянул на индикатор  фламмера.  Заряд  был  полным;  значит,  ни  одного
выстрела стажер и в самом деле не произвел, а  ведь  трассер  сработал,  и
импульс был, только ушел он в молоко. Я сказал Марку Туллию:
   - Явление того же порядка. Ладно, что будем делать? Потащим раму?
   - Зачем? - сказал Марк Туллий. - Полетим на катере.
   Я напрягся и понял,  что  он  хотел  сказать.  Старый  Пират  и  стажер
взглянули удивленно. Марк Туллий кивнул на Петю.
   - Он.
   - Понятно, - сказал я. - Он смог выстрелить,  значит,  и  катер  сможет
поднять, если захочет.
   - Пошли, - сказал Марк.
   Мы пошли за рамой и стали запихивать ее в катер. Тут до Старого  Пирата
дошла наконец наша мысль.
   - Ах, вот что! - протянул он. - Что ж, не  лишено  остроумия.  Этюдьен,
иди-ка сюда! - Он указал на водительское кресло.
   Стажер нерешительно протиснулся мимо нас и сел.
   - Сидеть всем! - скомандовал Степан Петрович, он  же  Старый  Пират.  -
Держаться крепче!
   Мы включили страховку.
   - Ну, хорошо, - сказал Пират протяжно, - а теперь вези нас к кораблю.
   Стажер не двинулся, на лице его снова возникло выражение обиды.
   - Да мы не смеемся! - сказал я как только мог убедительно. - Ты ведь не
стрелял в того?
   - Нет! - сердито сказал Петя. - Не стрелял!
   - Но очень хотел, правда? Очень, очень?
   - Ну, хотел, - проворчал он.
   - Мы так и думали. А сейчас тебе надо захотеть, сильно захотеть, очень,
очень  захотеть,  чтобы  катер  поднялся  в  воздух,  как  при  работающем
двигателе. Понимаешь? Представить себе это так же ясно, как ты представил,
что стреляешь  в  того  человечка.  Так,  чтобы  ты  сам  в  это  поверил,
понимаешь? И мы поднимемся и полетим - так же, как  эти  летали  на  своих
палочках, как они превращались в зверей, в птиц - в  кого  угодно,  потому
что очень хотели и сами в это верили. Понял? Давай, летим.
   - Без мотора? - пробормотал стажер.
   - Да ведь и они без мотора.
   Он нерешительно моргнул.
   - Лучше кто-нибудь из вас...
   - Нет, - сказал Старый Пират. - Видишь, мы не сумеем так. Мы не можем в
это поверить - слишком много мы прожили и хорошо понимаем, что к чему.  Мы
верим в оружие, а не в чудеса, знание  абсолютных  законов,  подкрепленное
синяками, слишком переполняет нас. А ты еще можешь захотеть - и  поверить.
Давай-ка, и не заставляй корабль ждать слишком долго. Дорога домой далека,
а всем нам не терпится увидеть кое-кого из тех, кто остался на Земле.
   Он прямо поэтом стал, наш старик, от волнения.
   - Хорошо, - тихо сказал Петя, - я попробую.
   Он закрыл глаза, сосредоточиваясь. Мы молчали, чтобы не помешать ему, и
даже думали негромко, чтобы мысли не пробивались за пределы нашего  мозга.
Мы надеялись на стажера,  недаром  он  был  такой  лопоухий  и  мягкий,  и
романтический блеск часто появлялся в его глазах.
   Мы не обманулись в нем. Он положил руки на рычаги и устремил  взгляд  в
лобовой овальный иллюминатор, и задышал чаще, и пригнулся - и  через  пару
минут мы поняли, что он уже летит, только  мы  с  катером  еще  оставались
неподвижными.  Значит,  что-то  мешало  ему,  какие-то  остатки  взрослого
скепсиса и здравого смысла. Но помехи с  каждой  минутой  становились  все
слабее. И вот катер - мы все это почувствовали  -  слабо  дрогнул,  словно
лодка, стоящая на мели, когда прибой поднимает уровень воды и первая волна
уже чуть приподняла дно. Затем катер дрогнул еще раз, сильнее -  и  плавно
всплыл. Мы молча переглянулись.  Катер  набирал  скорость.  Еще  несколько
минут мы держались, кто за что придется, но потом поняли, что  не  упадем:
стажер надежно держал катер в воздухе и вел к кораблю.
   - Ты сказал "домой", - повернулся я к Пирату. - Но, в общем,  насколько
я помню, экспедицию посылали не затем, чтобы она потеряла  катер  и  снова
нашла его; задача была - установить возможный уровень цивилизации  в  этой
зоне. Эта  планета  со  всеми  ее  чудесами  стоит  вне  цивилизации,  она
парадокс, не более. Так что дом мы увидим не скоро.
   Марк Туллий удивленно взглянул на меня, а Старый Пират ответил:
   - Вадим, ты не понял, цивилизация, которая может отвести целую  планету
под детскую площадку и устроить так, чтобы дети жили  в  своем  мире,  где
каждая их фантазия, каждое желание исполняется как бы  само  собой,  чтобы
дети росли, полные уверенности в себе и в силе своей мысли и  воображения,
- это, друг мой, цивилизация, достойная уважения  и  зависти.  Техническая
сторона вопроса для меня темна, но они сделали это хорошо.
   - Батареи, - сказал Марк Туллий со  свойственным  ему  красноречием,  -
сели.
   - Да, батареи. Какое-то поле или не знаю что. Да разве это важно?
   - Правильная ли это подготовка, - усомнился я, - к предстоящей юности и
зрелому возрасту?
   На этот раз Марк Туллий изменил себе.
   - Да почему подготовка? - с досадой спросил он. - Опять  эта  глупость.
Ты ведь не считаешь, что твой возраст - это подготовка к старости? А Пират
не думает, что его пора - это подготовка к смерти. Нет, это просто  разные
жизни, и каждую из них следует  прожить  наилучшим  образом.  Люди  горько
заблуждаются, когда пытаются в другой жизни выполнить что-то, упущенное  в
предыдущей: это все равно что потерять книжку на Земле, а потом искать  ее
около Гаммы Лебедя. Личинка бабочки ест листья не зря - бабочка  старалась
бы доесть то, чего не успела, пока была гусеницей, но листья не  ее  корм.
Наши мысли - остатки веры в вечную жизнь, вот что это. Нет, они молодцы  -
те, кто придумал такое.
   Мы помолчали, потрясенные красноречием Марка Туллия: ведь прозвище его,
как и у всех нас, шло от противного - мы не скрываем своих недостатков  от
друзей. Корабль уже  виднелся  впереди.  Марк  Туллий  достал  изображение
своего Юрия Михайловича, трех лет от роду,  поглядел  и  снова  спрятал  в
карман. Старый Пират  вздохнул;  может  быть,  он  думал  о  внуках.  А  я
размышлял: все-таки уж слишком много ребятишки стреляли на  своей  детской
площадке. Может  быть,  конечно,  Марк  Туллий  прав,  и  гусеницу  нельзя
оставлять без зеленого листка,  а  уж  когда  бабочка  раскинет  крылья  и
взлетит над лугом - этакий махаон или адмирал, - она и глядеть  на  листья
не захочет,  потому  что  она  пришла  не  пожирать  мир,  но  делать  его
прекраснее. Да, может, Мишка прав, но я дальний разведчик и  теряю  покой,
когда  кто-то  где-то  начинает  слишком  уж  увлекаться  стрельбой.   Эта
профессиональная черта, и тут уж ничего не поделаешь.



   Владимир Михайлов.
   День, вечер, ночь, утро

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Исток". Рига, "Лиесма", 1972.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1. ВЕЧЕР. ДОМА

   Часы показывали  половину  десятого.  Кира  лежала  на  диване.  Стояла
тишина, но  что-то  тревожное  мешало  ей  быть  полным  безмолвием.  Кира
чувствовала себя так, как если бы кто-то настойчиво смотрел  на  нее.  Она
подняла голову. Кто-то сидел в кресле и действительно смотрел на нее.
   Она не испугалась; скорей удивилась. Но человек встал, и  она  увидела,
что это Александр, и у нее захватило дыхание. Александр стоял перед нею  и
улыбался, и тут Кира ощутила, как в нее проникает страх. Наверное,  так  и
должно происходить, когда человек становится свидетелем чуда.



2. МИНУВШИМ ДНЕМ. СПУТНИК "БОЛЬШОЙ КОСМОСТАРТ"

   Обратный путь был еще короче.
   Но прежде был путь  туда.  Они  держались  за  руки  и  молчали;  любое
сказанное слово опять ввергло бы их в тот иррациональный разговор, который
они успели уже возненавидеть.
   После  обычной  для  приземельского  кораблика   тесноты   внутренность
прозрачной сферы, куда они попали, показалась обширной. Снаружи, доступный
взорам, поднимался крутой и высокий борт "Летящего среди  звезд".  Он  был
ярко освещен, и телекамеры неотрывно  держали  его  под  прицелом.  Глухие
голоса провожавших блуждали, отражаясь от вогнутых стен.  Шуршала  обертка
наивных пакетиков, приготовленных в  последний  момент;  их  втискивали  в
каменные ладони уезжающих - совали так  заискивающе-настойчиво,  словно  в
измятых свертках находились талисманы любви  и  памяти.  То  тут,  то  там
вспыхивали  последние  поцелуи  -  искры  между   навечно   размыкающимися
контактами, громкие, краткие и ненужные.
   Затянувшееся ожидание накалилось  до  предела.  Люди  чувствовали,  как
теряют  они  равновесие,  балансируя  на  грани  отчаяния  и  одиночества.
Наиболее решительные  уже  перешагнули  мыслями  через  то,  что  навсегда
уходило из жизни, и обратились к тому, что должно было в ней  остаться.  И
Кира почувствовала,  что  Александр  -  после  того,  как  он  пробормотал
невнятное "жди" и она вымученно улыбнулась в ответ,  -  расстался  с  нею,
хотя еще стоял рядом и рука могла дотронуться до него.
   Сигнал они расслышали не сразу. Телеоператоры экстатически  изогнулись,
приникая к видоискателям. Путники какое-то малое мгновение толпились около
выхода. Потом они скрылись, и последний,  вырвавшись,  проскользнул  между
уже начавшими смыкаться створками. Серо-зеленый борт  стал  отдаляться;  в
пронесшемся вздохе были ужас и облегчение вместе. Но это  еще  только  зал
прощаний,  покинутый  экипажем  звездолета,  заскользил  по  направляющим,
укрываясь под защиту конструкций  стартового  спутника.  Стал  виден  весь
корабль, затем и рамка из черного неба. Всех чуть качнуло;  это  зал,  чьи
прозрачные переборки были, наверное, сделаны из отвердевших слез, вернулся
на свое место в системе сооружений спутника "Большой Космостарт". "Летящий
среди звезд", из рода длинных  кораблей,  висел  устойчиво,  словно  центр
мироздания. Но настал миг, и вселенная  пошатнулась.  Стартовые  двигатели
выговорили слово "прощай", уходящее в бесконечность. По  вселенной  прошла
рябь, а когда унялась, одним кораблем стало меньше  в  мире  людей,  одной
звездой больше на небе Земли.
   На этом  все  кончалось.  Звезда  должна  была  исчезнуть  в  избранном
направлении  со  скоростью,  близкой  к  известному  людям   пределу.   Ей
предстояло вновь возникнуть и превратиться в корабль  через  пятьсот  лет.
Поэтому все и кончалось: прожить пятьсот лет не под силу даже человеку, не
расстававшемуся ни с кем и никогда.
   Оставшиеся заговорили было громко и бодро.  Но  они  находились  еще  в
космосе, а космос не терпит  фальши,  и  вскоре  искренность  взяла  верх,
овеществившись в слезах. До того их сдерживали усилием,  которое  никто  и
никогда не сможет оценить, - сдерживали, чтобы не  стало  еще  тяжелее  на
сердце у избранных лететь. Тяжесть на сердце мешает  в  пути  больше,  чем
целые тонны другого груза, и оставшиеся приняли на себя и это бремя.  Нет,
не сказать, чтобы великая техника облегчила людям поиск новых материков!
   Кира тоже плакала, неумело от непривычки. Она охотно отошла бы в  угол,
но в круглом зале не было углов; она лишь повернулась к стене  и  опустила
голову пониже. Была тишина и приглушенные всхлипы не нарушали ее,  а  лишь
подчеркивали глубину безмолвия. Показавшийся на  пороге  внутренней  двери
человек, уважая горе,  тоже  не  сказал  ни  слова;  только  поднял  руку,
приглашая. Никто не заметил  жеста.  Тогда  он  сдержанно  кашлянул;  звук
показался оглушительным, все вздрогнули и обернулись.
   В салон ожидавшего их кораблика люди входили по одиночке, и  по  одному
рассаживались. Свободных мест осталось много, а когда летели с  Земли,  их
не было вовсе. Вспыхнули экраны. Планета плавно накатывалась  на  корабль.
Гул двигателей протиснулся в салон. Забормотал автомат-информатор, советуя
проверить защитную систему. Все было так же, когда летели сюда, - и совсем
иначе: сейчас было всего лишь безжизненное отражение в зеркале  -  мнимое,
как говорят оптики. Женщина  закусила  губу  и  почувствовала,  как  опять
влажнеют щеки. Но космодром уже распахнулся перед нею, необъятное пастбище
кораблей.
   Посадка совершилась  в  ликующем  грохоте:  корабли  редко  сочувствуют
людям.  К  вокзалу  Кира  шла  по  местами  выжженной  траве,  пренебрегая
туннелем. Она подставляла лицо ветерку, чтобы скорее высохли слезы. Пилоты
приземельского корабля стояли поодаль, они были  хмуры  и  прятали  глаза,
словно стыдились того, что вернулись в свой порт и семьи вскоре увидят их,
а те, кто улетел, не вернутся ни в этом, ни во многих будущих поколениях и
жены не встретят их никогда. Кира прошла мимо пилотов, высокомерно  подняв
заплаканное лицо и глядя покрасневшими глазами поверх голов. Но пилоты  не
обиделись; младший из них пробормотал что-то о  церемонии,  в  которой  их
кораблю была отведена немаловажная роль  катафалка.  Улететь  безвозвратно
всегда казалось ему завидным уделом; но сейчас,  глядя  вслед  удаляющейся
женщине, он впервые подумал, что человек - за чем бы ни устремлялся он,  -
едва ли не большее  оставляет  тут,  на  старой  планете.  Ему  захотелось
догнать женщину. Но Кира уже скрылась в  путанице  высоких  мачт  и  косых
плоскостей вокзала, за которым взлетели аграпланы, заставляя воздух на миг
закручиваться смерчем.



3. ДНЕМ. ГОРОД

   Через час с небольшим Кира сошла с  рейсового  аграплана  на  аэродроме
своего города и направилась домой пешком, избрав самый длинный путь.
   В городе был праздник. Звездные экспедиции уходят не часто, и каждая из
них - торжество не одних только улетевших. Все  вышли  на  улицы.  Жилища,
начинавшиеся у земли мощным стволом и  ветвившиеся  наверху  на  множество
отростков, медленно  меняли  краски.  Плавно  вращались  площади,  звучала
музыка и везде танцевали люди. Взрывался фейерверк. Грудами лежали  цветы;
лепестки их налипали  на  подошвы,  запах  разносился  далеко.  Кира  шла,
погруженная в странные, непонятные до конца ей самой мысли и ощущения. Она
не замечала, как люди протягивали  ей  руки,  чтобы  вовлечь  ее,  грустью
выделявшуюся из остальных, в общее  веселье.  Потом  руки  опускались:  ее
узнавали, она была такой же, как на экранах, когда  транслировался  старт.
Несколько раз с нею заговаривали. Она  смутно  понимала,  что  говорили  о
героизме Александра - и ее самой, отпустившей его  и  оставшейся  в  жизни
одинокой, навсегда одинокой - подразумевалось, что никто не будет в  силах
вытеснить  из  ее  сердца  облик  человека,  чье  имя  будут  с  уважением
произносить в столетиях. Кира торопливо кивала и улыбалась, потом  уходила
- кажется, не очень вежливо; люди  при  этом  на  мгновение  ощущали  себя
виноватыми, хотя их  вины  в  происшедшем  не  было.  Кира  шла,  и  запах
раздавленных цветов провожал ее.
   Затем она свернула с магистрали и углубилась в сеть улиц и  улочек,  до
которых так и не докатилась еще волна реконструкции. Одно-  и  двухэтажные
домики прятались в обширных садах,  ожидая  своего  часа.  Плоские  кровли
чередовались с острыми - плодом недавнего увлечения стариной;  окна  -  то
круглые, то стрельчатые, то  просто  квадратные  -  сменялись  прозрачными
стенами.  Все  архитектурные  моды  последних  столетий  демонстрировались
здесь, как на выставке. Когда-то это  развлекало  Киру;  Александр  уверял
даже, что многие ее проекты были навеяны этой мешаниной стилей.  На  самом
же  деле  Кира,  привыкнув,  перестала  замечать  окружающее,   и   сейчас
воспринимала многое с таким  острым  удивлением,  словно  оказалась  здесь
впервые.
   Каблуки глухо ударяли о тротуар, а раньше они звенели четко. Но Кира не
могла теперь идти так, как ходила, когда он был рядом.  Лишь  на  миг  она
представила, что Александр опять вышагивает  на  расстоянии  ладони;  боль
оказалась даже более сильной, чем можно было ожидать, и горькой  на  вкус.
Наверное, так горьки бывают те яды, от которых ни люди, ни сама природа не
изобрели противоядия, что не мешало людям подчас принимать их.
   Мысль о ядах оказалась неожиданно уместной, потому что понятие о смерти
всегда соседствует с ней. Александр н