атный  клуб,  куда  мы  оба
захаживали,  влекомые  страстью  к  сражениям  на  клетчатой   доске.   Из
шахматного клуба мы часто возвращались в общежитие вместе. В те времена  я
много и с интересом беседовал с ним  о  его  родном,  далеком  от  Москвы,
всегда  волновавшем   мое   воображение   архипелаге   Южных   морей.   Но
университетские годы давно остались позади. Я уехал в Ленинград,  а  Юсгор
отправился к себе  на  родину.  Нахлынули  новые  заботы,  одолевали  дела
повседневные, житейские, и наша переписка постепенно становилась все менее
интенсивной. Да это и понятно: никакие письма  не  могли  заменить  живого
общения, ночных прогулок по  набережным  Москвы-реки,  когда  мы  спорили,
мечтали, стремились заглянуть в будущее.
   В связи с находкой в Урашту ткани, родиной которой теперь  уже  многими
учеными считались острова Паутоо, я,  естественно,  сразу  же  вспомнил  о
Юсгоре, единственном знакомом мне паутоанце. Тут же я упрекнул себя за то,
что уже очень давно не писал ему, все  собирался  сесть  за  обстоятельное
письмо и, к своему стыду, так и не собрался. Юсгор сам пожаловал ко мне.
   Разговор обо всем, что произошло у нас обоих за годы разлуки, как-то не
клеился. Мне казалось, что Юсгору не терпится заговорить о чем-то  другом,
значительно больше волнующем его сейчас. И действительно,  как  только  он
счел, при свойственной ему деликатности, возможным, он начал расспрашивать
о находке в Урашту. Признаюсь: я был  удивлен,  узнав,  какой  интерес  он
проявляет к силициевой ткани. Оказалось, Юсгор успел прочитать о  ней  все
появившееся  в  печати  и  задался  целью  принять  личное  участие  в  ее
исследовании.  Узнав  от  меня  о  похищении,  Юсгор   сперва   пришел   в
негодование, но вскоре успокоился и даже повеселел.
   - А знаете, Алеша, это даже хорошо.
   - Что хорошо?
   - Хорошо, что ткань украли. - Видимо, недоумение мое было столь  явным,
что Юсгор тут же поспешил объяснить:
   - Украли - это, конечно, плохо, а вот почему украли - это хорошо.  Ведь
в это время в Ленинграде был Фурн. О, если это так, Алеша!  Вы  понимаете,
ведь если это действительно дело рук Фурна, то, значит, и они считают, что
находка в Урашту имеет отношение к тайне храма Буатоо, а они знают  много.
О, к сожалению, пока больше нас!
   Я ничего не мог понять. Кто такие "они", о каком храме идет  речь,  кто
такой Фурн, подозревавшийся в краже? Но я набрался терпения и ждал,  когда
Юсгор расскажет мне все. Так оно в конце концов и получилось. Я понял, что
Юсгор,  оказывается,  уже  давно  занимается  в  Паутоанском  университете
силициевой загадкой и находка нетленной  ткани  только  маленькая  частица
этой загадки.
   Юсгор увлекся. Он был возбужден и  частенько,  позабыв  нужное  русское
слово, не задумываясь, употреблял английское  или  -  что  было  для  меня
похуже - паутоанское. Говорил он  вдохновенно,  его  лицо  было  подвижно,
глаза блестели. По мере того как у Юсгора остывало волнение,  рассказ  его
становился все более связным и спокойным.
   - Тайна храма Буатоо,  -  продолжал  Юсгор,  -  волновала  меня  еще  в
юношеском возрасте, когда я готовился стать жрецом Небесного Гостя.
   - Юсгор, вы... Может быть, я не совсем правильно  понял  вас.  Вы  были
жрецом храма?
   На лице Юсгора появилась мягкая улыбка, а  в  глазах  опять  показалась
давняя тоска.
   - Я не был им. Но много лет меня готовили к тому, чтобы я  стал  жрецом
старинного храма Буатоо. Эта часть моей  жизни  вам  неизвестна.  Я  почти
никогда ни с кем не говорю о тех днях. Не говорил я и с вами, но теперь...
Теперь многое изменилось. Я расскажу вам обо всем,  покажу  все  собранные
материалы, находки.  Да,  Алеша,  вы  меня  знаете  как  биохимика,  знали
студентом, приехавшим в Москву с дальних  островов,  представлявшихся  вам
экзотическими.
   - Знаю еще как прогрессивного деятеля Паутоо, - перебил я Юсгора.
   - Да, и как человека,  который  очень  хотел,  чтобы  люди  его  родных
островов были свободными, - скромно и не без гордости добавил Юсгор, -  но
вы не знали, какое у меня было детство и юность. Я расскажу вам о них. Это
имеет отношение к силициевой загадке.
   Юсгор помолчал немного и потом начал тихо, заметно волнуясь:
   - Мой отец был белым, мать - паутоанка. Мать я не помню. Меня вскормила
и вырастила чужая женщина - добрая и ласковая Менама. О матери она  всегда
говорила с такой любовью, что эту любовь я сохранил на всю жизнь, несмотря
на то что мать... Вы, быть может, читали  где-нибудь,  что,  до  того  как
острова Паутоо завоевали  независимость,  у  европейцев,  владевших  нашей
страной, существовал мерзкий обычай. Солдат колониальной армии при желании
брал себе "паутоанскую жену", и она считалась его законной женой, пока  он
находился в колонии, а потом...  Девочки,  рожденные  от  таких  "браков",
обычно становились также "паутоанскими женами", а мальчики превращались  в
"цветных" полицейских. В подобные браки вступали не только солдаты,  но  и
высокопоставленные сановники. Таким был и мой отец. Отца  я  видел  только
один раз. Перед самой его смертью. Меня привели к  нему  в  дом-дворец,  и
он... Мне трудно говорить о нем... Тогда я понимал слишком мало,  после  я
понял слишком много...
   Юсгор снова замолчал. На его смуглое лицо набежал сероватый оттенок. Он
поник головой, но вскоре продолжил внятно, медленно:
   - До семи лет я жил у  Менамы,  в  ее  пальмовой  лачуге,  в  небольшой
деревушке у моря. Муж ее, рыбак, и ее сын были ласковы со мной. Я  никогда
не чувствовал себя чужим в их семье. Но больше всех меня  любила  толстая,
добродушная, всегда улыбающаяся Менама. То было хорошее время: я  был  еще
мал и потому очень свободен.  Яркое  солнце  родных  островов,  золотистый
песчаный берег, запах моря... Хорошо!
   Но вот всего этого меня  лишили  и  отослали  в  далекие  горы.  Там  в
страшном и непонятном для меня храме я должен был учиться  -  такова  была
воля моего отца.
   В пятнадцать лет я отлично знал язык древнего Паутоо и массу обрядов. Я
уже  многое  понимал,  стал  находить  своеобразную   прелесть   в   жизни
сосредоточенной и уединенной, но все еще тосковал по запаху  рыбы  и  шуму
прибоя. Кончились годы тупой зубрежки.  Я  мог  легко  и  свободно  читать
древние  рукописные  тексты,  начал  разбираться  в  сути  написанного,  и
постепенно, будто редел гнетущий туман, с ветхих страниц ко мне  приходила
мудрость древних... Многие мальчики, учившиеся вместе со мной, как  только
овладевали  основами  знаний,  увлекались  обрядовой  стороной  жреческого
учения.  Их  прельщали  празднества,  часто  устраиваемые  жрецами,  чтобы
поддержать веру в народе. Меня же влекла таинственная  мудрость  старинных
летописных преданий. Я начинал все больше и больше интересоваться историей
нашей древней, некогда могущественной страны.
   Все мальчики, когда им  исполнялось  семнадцать  лет,  проходили  обряд
посвящения и только после этого допускались к чтению  тайных  книг.  О,  с
каким нетерпением я ждал этого дня. Мои наставники не подозревали, что  не
роскошные черно-желтые жреческие одеяния,  ожидавшие  посвященного,  и  не
возможность впервые за многие годы очутиться  вне  стен  храма  заставляли
меня с таким усердием готовиться к торжественному обряду.  Меня  прельщало
другое.
   Из старинных преданий я узнал, что много  веков  тому  назад  на  наших
островах был Век Созидания - благословенное время, когда,  как  утверждали
древние  книги,  боги  открыли  людям  великую  тайну  и   люди   постигли
непостижимое. Мое юношеское воображение было поражено, когда я узнал,  что
боги научили жрецов Буатоо  чудесным  образом  возводить  храмы  и  дворцы
сказочной красоты  и  величия,  создавать  мосты,  дороги,  необыкновенную
утварь и нетленные ткани. Я жаждал приобщиться  к  этой  тайне,  стремился
узнать, как жили народы Паутоо  в  то  легендарное  время,  как  и  почему
утратили чудесный дар созидания.
   Юношей, еще мальчиком, я мечтал вернуть людям этот дар, вырвать у веков
тайну и сделать всех счастливыми. Мечтал стать новым Рокомо, новым  героем
Паутоо. Но я понимал,  что  прежде  всего  надо  было  изучить  ритуальные
записи, относящиеся ко времени великого жреца Раомара.  Однако  для  всего
этого, как говорили жрецы-наставники, надо  быть  посвященным.  Тайные  из
тайных книг Буатоо доступны только избранным, достойным.
   Я верил и ждал. Но еще до того как мне исполнилось семнадцать лет, меня
выгнали из храма.
   В жалких отрепьях, не знающий жизни вне храма, я очутился  за  воротами
Буатоо, был предоставлен самому себе.  Я  побрел  по  дорогам,  выпрашивая
подаяние, ночуя на обочинах пыльных дорог. К морю, к морю, к  моей  доброй
Менаме! Что еще оставалось у  меня?  Выпроводившие  меня  из  храма  жрецы
сказали, что никто больше не делает  взносов  за  обучение  и  я  не  могу
оставаться под сенью храма. В священной школе могли  учиться  дети  только
очень состоятельных родителей.
   Долго я  добирался  до  деревушки  Менамы...  Измученный,  голодный,  я
приплелся наконец к  морю,  но  не  нашел  ни  Менамы,  ни  ее  семьи,  ни
деревушки: незадолго до этого там было  восстание  и  колониальные  войска
уничтожили все, что могло быть уничтожено пушками и огнем.
   Так я впервые познакомился с миром - большим, ярким и страшным.  Вскоре
я узнал, что  восстание  подавлял  мой  отец,  что  он  был  тяжело  ранен
повстанцами и сейчас уже при смерти. И я пошел к  отцу.  Не  знаю,  почему
пошел, но, вероятно, тогда я не мог не пойти. Меня допустили к нему.  Отец
смотрел на меня долго, молча, казалось, изучал  каждую  черточку  на  моем
лице, стараясь в предсмертный свой час определить отношение к тому  живому
существу, которое было частицей его самого и было глубоко ненавистно  ему.
Наконец он сказал... сказал всего несколько слов. Я  запомнил  их  на  всю
жизнь: "Иди. Иди туда... к своим цветным... убийцам..." И я пошел к своим,
пошел навсегда.
   В тот день Юсгор больше ничего не говорил о себе. Мы долго  бродили  по
набережным  Невы,  изредка  обмениваясь  ничего  не   значащими   фразами.
Незаметно для себя обогнули Исаакиевский собор, подошли к "Астории". Юсгор
протянул большую сильную руку, дольше обыкновенного подержал в ней  мою  и
сказал на прощанье:
   - Алеша, если позволите, я завтра приду к вам. Принесу перевод древнего
списка легенды о Рокомо и Лавуме.


   На другой день пунктуальный  и  аккуратный  Юсгор  появился  у  меня  в
назначенный час с объемистым портфелем. В нем  была  не  только  обещанная
легенда о Рокомо и Лавуме. Юсгор  вынул  фотокопии  с  нескольких  страниц
древних священных книг, перевод песен  из  паутоанского  эпоса  "Себерао",
пачку темно-желтых, исписанных затейливой вязью листков и, как  оказалось,
подлинный, уникальный экземпляр одного из обрядовых свитков храма  Буатоо.
Я был приятно удивлен, когда узнал, что все это, по мнению  Юсгора,  имеет
отношение к силициевой загадке. Невозможно передать, с каким  волнением  я
принялся в то время штудировать (при помощи Юсгора)  весь  этот  материал.
Каждый прочитанный листок  будил  мысли,  одну  загадочнее  и  рискованнее
другой.  Документы  заслуживали  самого  пристального  внимания  и  вскоре
изучались не только нами, но и еще десятками людей, а многие и до сих  пор
составляют предмет исследования, источник споров, смелых догадок.
   Однако расскажу по порядку.
   Пожалуй, в первый же день моего  знакомства  со  старинной  поэтической
легендой о Рокомо и Лавуме  я  понял  и  поверил,  что  только  она  могла
послужить толчком к началу интереснейших изысканий  о  загадочном  периоде
древней истории Паутоо.
   До сих пор никому не удалось обнаружить подлинную  легенду,  написанную
еще до катастрофы, в результате которой скрылся под водой  остров  Себату.
Все списки, с которыми знакомы паутоанские и  европейские  ученые,  -  это
только более или менее удачные записи изустных старинных преданий.  Вот  с
этими-то материалами и знакомил меня в тот вечер Юсгор. Читал  он  легенду
задушевно, немного напевно, мягко произнося слова и ритмично, едва уловимо
покачиваясь. Я то смотрел на его лицо, то закрывал глаза и представлял его
там, на родных островах, еще совсем юного, бредущего вместе с  оборванными
странниками, отдыхающего на привалах,  где  какой-то  иссушенный  солнцем,
почти коричневый старец  с  горящими  глазами  проникновенно  обращался  к
окружавшим его соплеменникам:


   Путник!
   Если ты остановился у прохладного ручья  зной  полдневный  переждать  в
тени пандана, не спеши, сними поклажу.
   Если путь твой долог, труден и далек, набирайся сил и мудрости в  пути:
встречных расспроси и встречным расскажи о дорогах, уже пройденных людьми.
   Если на привале встретишь старца, будь  почтителен  и  слушай  о  былом
величии страны, выслушав, запомни, а случится, младшим расскажи.
   Если на привале будешь самым старшим ты, не забудь  поведать  о  героях
древних, о любви бессмертной храбреца Рокомо и красавицы Лавумы.
   Слушай, путник!
   Никто не знает, что было тогда, когда еще ничего не было!
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Свет.
   Он царил во всей Вселенной, но царил без радости. Свет  заполнял  собой
все и нигде не находил ничего. В его неистовом сиянии  исчезало  даже  то,
что появлялось, и не появлялось то, что должно было быть.
   Проходили сотни веков, а Свет ничего не  встречал  в  своем  царстве  -
Вселенной, не мог познать даже самого себя и стал постепенно меркнуть.
   Так возникла Тьма.
   А из Света и Тьмы появилось все сущее.
   Тьма все больше овладевала Вселенной, наполняя ее холодом, и для  Света
уже остались только маленькие островки в океане мрака.  Но  там,  где  был
Свет и была Тьма, возникала Жизнь.
   На грани Света  и  Тьмы  зародилась  Земля,  любимица  царствующих.  Ее
согревал Свет, давала прохладу Тьма, и Земля наполнилась жизнью. На  Земле
то бушевал Огонь, сын Света, то заливала ее Вода, дочь  Тьмы.  Они  всегда
враждовали между собой, и там, где они сражались, возникали Острова.
   Никто не знает, когда появились острова Паутоо.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Человек.
   Самые древние люди еще видели, как сражались Огонь и Вода, а древнейшие
из древних видели, как родился священный остров Себату. Он вышел из пучины
Океана, одетый в роскошный зеленый наряд, и принес на себе людям кокосы  и
таро, бататы и рис, манго и бананы.  Его  леса  были  наполнены  зверем  в
птицей, а вода, плескавшаяся вокруг него, кишела рыбой.  Священный  Себату
вскормил и одел Человека, в отсюда пошел Человек на  другие  острова  и  в
дальние страны и прославил величие и щедрость Рожденного Океаном.
   Так шли века, пока на Землю не снизошел Светящийся.
   Слушай, путник!
   Те, кто жили в то время, сложили о нем сказания.  Те,  кто  видел,  как
Светящийся появился среди ночи, рассказывали об этом своим детям, и  те  -
своим, а самые мудрые из детей Паутоо записали сказания в священных книгах
храма.
   И там записано.
   В ту ночь Сияющий был маленьким и светил как Звезда. Затем  стал  ярче,
начал освещать весь остров Себату, и в ночи стало так же светло, как днем.
Лучезарный шел к людям, окруженный царственной  свитой.  Деревья  и  травы
склонились долу перед его приходом, а звери  и  птицы  укрылись  в  лесах,
траве и скалах.
   И раздался гром, и запылала  гора  Себарао,  и  содрогнулся  остров,  и
вздыбился океан, и никто не знает, что творилось в ту ночь дальше.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Небесный Гость на Земле.
   Небесный Гость стоял на священной горе Себарао  и  в  ночи  сиял  своим
немеркнущим взором, и люди поклонились ему и  принесли  цветы,  и  рыб,  и
моллюсков. Люди построили храм Небесного  Гостя,  и  жрецы  молились  ему,
призывая приносить людям счастье, давать обильный урожай и удачную  охоту,
и Небесному Гостю служили красивейшие девушки Себату, и каждый год,  когда
наступал праздник  пришествия  Света,  ему  в  услужение  посвящали  новую
девушку.
   Так начался Век Небесного Гостя.
   Так шли годы, так шел год за годом, пока не наступил Век Созидания. А о
нем говорится вот что.
   Слушай, путник!
   Не было в княжестве Себату смелее охотника, чем Рокомо.
   Не было в княжестве Себату красивее девушки, чем Лавума.
   Не было в лесах Себарао зверя, который не боялся бы храбреца Рокомо.
   И не  было  в  селениях  Себату  человека,  который  не  восхищался  бы
красавицей Лавумой.
   Но больше всех ее любил Рокомо.
   В ее честь он совершал свои подвиги.
   В ее честь он слагал свои песни.
   И все люди на Себату  гордились  его  подвигами.  Но  больше  всех  ими
гордилась Лавума.
   Все люди Себату были рады услышать чудесную песню Рокомо.
   Но больше всех радовалась песне Лавума.
   И все люди на Себату с нетерпением ждали месяца Зорь,  когда  справляют
счастливые свадьбы. Но больше всех месяца Зорь ждали Рокомо и Лавума.
   Однако раньше месяца Зорь наступил праздник пришествия Небесного Гостя.
   И жребий пал на Лавуму.
   И  возликовали  люди  Себату,  довольные,  что  любимица  народа  будет
посвящена в вечное услужение божеству.
   Но великий ужас обуял Лавуму, и великий гнев охватил Рокомо.
   Никто не видел, как  расставались  влюбленные,  но  все  понимали,  как
велико их горе.
   Никто не увидел, куда ушел  Рокомо,  но  самые  мудрые  знали,  что  он
вернется.
   Слушай, путник!
   Нет горы неприступнее  Себарао,  и  нет  святилища  неприступнее  храма
Небесного Гостя, когда его охраняют жрецы-воины в ночь пришествия Света.
   Не бывает гроз сильнее, чем в месяце Ливней, и не бывает гроз страшнее,
чем в ночь пришествия Небесного Гостя. В ту ночь к храму пришел  Рокомо  в
окружении друзей своих - Молний.
   И  упали  в  страхе  жрецы-воины.  И  рухнули  ворота  храма,  разбитые
Молниями.
   И увидел Рокомо Лавуму.
   На вершинах всех гор Себату собирал Рокомо своих друзей, спеша к храму,
но Лавума уже была посвящена Небесному Гостю. Она стояла в отсвете Молний,
и на прекрасном лице ее застыли скорбь и раскаяние. Всей душой  своей  она
потянулась к любимому, но все существо ее уже было отдано богу.
   "Теперь я принадлежу ему и должна служить ему", - молвила тихо Лавума.
   И тут страшный гнев охватил Рокомо. И Рокомо разбил божество  и  бросил
его обломки к ногам любимой.
   "Его нет больше! Ты снова моя!"
   Друзья Молнии в ликовании вонзились в обломки  и  засверкали  неистовее
прежнего, друзья Громы загрохотали раскатистее прежнего.
   Но мгновенно все стихло вдруг. Умолкли Громы. Исчезли в страхе  Молнии,
а  в  наступившем  мраке  засветилось  разгневанное  божество  и  поразило
влюбленных.
   И превратило Рокомо и Лавуму в каменные статуи.
   Быстро множилось воинство оскорбленного бога, и уже стала светиться  от
его сияющих потоков роща вокруг храма. И все живое превращалось в камень в
ту страшную ночь.
   И в ту ночь не отходил жрец Раомар от жертвенного огня. И  только  там,
где курился священный дымок, не бушевало воинство  рассерженного  посланца
неба.
   И никто не знает, что творилось в ту ночь дальше.
   Но самые мудрые знают, что было потом.
   Потом был Век Созидания.
   Слушай, путник!
   В ночь Великого Гнева воссияла мудрость Раомара, и Раомар призвал  всех
молиться. Дни и ночи  курились  фимиамы,  и  там,  где  благовонные  дымки
касались божества, божество умиротворялось.
   Так был укрощен гнев Небесного Гостя.
   Так боги открыли Раомару тайну укрощения Гнева.
   И Небесный Гость открыл Раомару тайну Созидания.
   А великий жрец научил мудрейших  чудесным  образом  возводить  храмы  и
дворцы сказочной красоты и величия, создавать никем  не  виданную  утварь,
циновки и ткани.
   И стали народы дальних островов и далеких стран  приходить  и  дивиться
мудрости сынов Себату.
   И стали священными статуи окаменевших Рокомо и Лавумы.
   И был благословен богами Век Созидания на священном остров