джуба.  Фурн  не  имел   никакой   возможности
пробраться в архивы Академии наук,  но  сам  факт  внимания  к  наследству
Вудрума заставлял задуматься, спешить с поездкой на Паутоо, коль скоро  мы
не хотели, чтобы нас опередили в метрополии Западного Паутоо.
   Нельзя не сказать, что  получение  адреса  тайника  сразу  же  изменило
положение нашей "ударной группы". Раньше у нас, кроме  энтузиазма,  ничего
не  было,  теперь  мы  располагали  уникальными  документами,  конкретными
планами  исследований.  Институт  космической  химии,   который   наиболее
сочувственно относился к нашим намерениям, начал самым настойчивым образом
хлопотать в нужных инстанциях, доказывая необходимость посылки  на  Паутоо
небольшой группы советских ученых.
   Множество  совещаний,  докладов,   демонстрации   привезенных   Юсгором
экспонатов, доказывающих, что наука действительно столкнулась  с  явлением
совершенно особенным и, как знать, быть может, грозным... Немало уговоров,
настойчивых просьб, надежд и огорчений -  и  наконец  решение  состоялось:
профессор Мурзаров  и  я  получили  длительную  командировку  в  Восточный
Паутоо.
   Разумеется, время, ушедшее на эти сугубо организационные дела, было  не
зря потеряно. Мы неустанно продолжали вести работу, изучая кусок метеорита
(осколок статуи Небесного Гостя), привезенный Юсгором вместе с окаменевшей
пеной и рукой  Лавумы.  Скептиков  теперь  становилось  все  меньше.  Наши
исследования,  проведенные  в  Институте  космической  химии,   уж   очень
убедительно показали, что впервые за всю историю изучения метеоритов, этих
пока единственных посланцев неведомых миров, человек столкнулся с  новыми,
совершенно особенными формами жизни, о которой можно  достоверно  сказать,
что эта жизнь силициевая. Современные средства науки позволяли глубже, чем
во времена Вудрума, проникнуть в силициевую проблему.


   И вот, настал день,  когда  Мурзаров  и  я  покинули  Москву.  Конечно,
вспомнили Вудрума и его  друзей...  Снежный  осенний  петербургский  день,
горсточка русских людей, отправляющихся за тысячи  миль,  чтобы  совершить
замечательное открытие, людей,  собственно  говоря,  не  получивших  почти
никакой поддержки на родине, вынужденных надеяться только на самих себя  и
вскоре попавших в зависимость от Гуна Ченснеппа. Да, тревожно  было  Ивану
Александровичу Вудруму на борту маленькой "Азалии",  уходившей  в  черноту
Балтики! Мы с Мурзаровым вылетели на Паутоо в  комфортабельном  реактивном
лайнере, который за двенадцать часов лета перебросил нас в  Макими.  Дело,
конечно,  не  в  изменившихся  технических  средствах.  Мы  не  испытывали
опасений Вудрума прежде всего потому,  что  у  нас  на  родине  оставались
единомышленники, была возможность в любое  время  получить  помощь  многих
десятков научных учреждений.
   Итак, мы летели в Макими. Часы полета, несмотря на  комфорт,  оказались
довольно утомительными. Развлекаться созерцанием  земли,  ушедшей  от  нас
куда-то вниз, на глубину девяти тысяч метров, нам не удалось, да почему-то
и не очень хотелось. Облачность почти на всей трассе мешала наблюдениям, и
мы только кое-когда узнавали знакомые по географическим  картам  очертания
морей, иногда правильно определяли, над каким местом пролетаем, а в  общем
не очень  часто  заглядывали  в  небольшие,  малопригодные  для  обозрения
иллюминаторы.
   По  мере  приближения  островов  Паутоо  меня  все   больше   одолевали
неспокойные мысли о предстоящих поисках,  исследованиях,  о  дружественной
стране, казавшейся хорошо знакомой и  в  то  же  время  недостаточно  нами
изученной, сложной. Молодая республика в становлении,  еще  сильны  в  ней
феодальные и религиозные традиции. В Восточном  Паутоо  наряду  с  крепкой
централизованной властью существуют независимые  княжества,  а  нет-нет  и
начинают  орудовать  банды.  В  Западном  Паутоо,  где   еще   хозяйничает
метрополия, действуют  партизанские  отряды,  не  прекращается  борьба  за
независимость, за воссоединение страны. Словом, обстановка сложная.  Будет
трудно - мы это понимали превосходно.
   Пожалуй, именно в часы полета я особенно отчетливо представил себе, как
по-разному  мы  с  Мурзаровым  относимся  к  силициевой  проблеме.   Ханан
Борисович, человек довольно прямолинейный, если не сказать догматичный, не
разделял, по-видимому, многих моих сомнений. И он, и Юсгор, как только нам
досталось "наследство", кажется,  ни  разу  не  задумались  над  вопросом:
доросли люди до соприкосновения с неведомым  или  нет?  Вечерами  я  часто
перечитывал предсмертное письмо Вудрума.  Я  уже  наизусть  помнил  каждую
строчку этого документа, написанного человеком, прекрасно понимавшим,  как
велико может быть несчастье, если люди не сумеют совладать с  пробужденной
ими силой космоса. Вудрум писал: "...рано!" А сейчас?.. Да,  за  прошедшие
десятилетия изменилось многое, появился новый общественный строй,  окрепли
силы, которые не допустят, чтобы силициевая  жизнь  была  использована  во
зло, как не дают ядерным силам погубить жизнь на планете... Не допустят!..
Но  как?..  Что,  если  там,  где  еще  живут  по   законам,   создаваемым
ченснеппами, раньше нас подберутся к тайнику, сумеют взять в свои руки  то
огромное, что таит в себе необычайный посланец космоса?.. Похоже,  они  не
собираются ждать  и  уже  действуют,  активно,  не  очень-то  стесняясь  в
средствах и способах. Значит, нужно  действовать  и  нам,  да  так,  чтобы
опередить, чтобы иметь неоспоримые преимущества, и для этого... Для  этого
прежде всего надо думать не над тем, как вызвать к жизни грозную  силу,  а
над тем, как научиться владеть ею! Однако, не вызвав ее, мы,  очевидно,  и
не найдем способа покорить, подчинить ее себе. Тогда где же выход?  Голова
шла кругом, я запутывался в противоречиях и вместе с тем отчетливо понимал
необходимость найти какое-то оригинальное решение. Найти во что бы  то  ни
стало! Но как?..


   Столица Паутоо произвела на нас особенное впечатление.  По  литературе,
из рассказов Юсгора мы знали, конечно, что с тех пор, как  здесь  побывала
экспедиция Вудрума, в стране и  городе  произошли  огромные  перемены,  но
вместе с тем мы настолько сжились с Макими, описанным Вудрумом,  настолько
хорошо представляли себе его дома,  улицы,  базары,  храмы  и  отели,  что
казалось, приехав, будем себя чувствовать в нем как  в  давно  знакомом  и
полюбившемся городе. И вот все оказалось другим, очень близким и вместе  с
тем неузнаваемым. Тишина заросших зеленью  улиц;  скрывающиеся  в  глубине
садов  белые,  как  правило,  одноэтажные  домики,  окруженные   тенистыми
верандами; неспешный  шаг  маленьких  лошадок,  запряженных  в  экипажи  с
полосатыми тентами; редкие цепочки тускловатых фонарей, развешанных только
в порту да на главных  улицах;  пестрые,  довольно  жалкие,  торгующие  до
глубокой ночи лавчонки - где все это? Мы очутились в огромном процветающем
городе. Множество высоких ультрасовременных зданий, заполненных конторами,
банками, редакциями газет и  нарядными  магазинами;  почти  везде  хорошие
мостовые и тротуары. Движение такое, что на перекрестках  нередки  заторы.
Потоки самых разнообразных автомашин - от джипов до скоростных приземистых
лимузинов; трамваи, автобусы  вперемежку  с  легкими,  крытыми  полосатыми
тентами колясками и трехколесными велосипедами-такси - все  это  спешит  и
движется  отнюдь  не  с  "восточной  медлительностью".  Люди   приветливы,
красочно  и  со  вкусом  одеты,  всюду   царит   свойственное   паутоанцам
непринужденное веселье.
   Вечером центр столицы расцвечивается огнями реклам, а на окраинных,  не
очень людных улицах, таких же зеленых, как  и  во  времена  Вудрума,  идет
жизнь специфическая, чисто паутоанская, сохранившая  древние  национальные
обычаи и впитавшая плоды современной цивилизации.  Паутоанцы  предпочитают
жить не внутри дома, а во дворе, на открытом воздухе. Здесь можно  увидеть
и приготовления к старинным,  имеющим  многовековую  давность  мистическим
обрядам, и выставленный под сень широченных банановых  листьев  телевизор.
Прохлада звездного вечера вызывает оживление,  не  угасающее  до  позднего
часа. Все наполнено  звуками  жизни  разнообразной,  подчас  непонятной  и
привлекательной.  Откуда-то  доносится  мелодия  маленького  национального
оркестра - там, прямо на улице, уже танцует молодежь;  слышится  протяжное
песнопение - это  собрались  на  молитву  верующие;  а  вот  раздаются  из
репродуктора позывные радиостанции и начинается  передача  метеосводки.  В
городе причудливо смешалось стародавнее с современным; столица, как и  вся
страна, хранит и чтит традиции и вместе с  тем  полна  стремления  создать
новую жизнь, которая впитает лучшее от прошлого и все нужное паутоанцам от
современности.
   Таким мы нашли Макими, родину Юсгора.  Встретил  он  нас,  как  и  было
условлено, на аэродроме. Юсгор выехал из Москвы недели на две раньше  меня
и Мурзарова и за это время успел побывать в столице  метрополии  Западного
Паутоо. Юсгор принимал нас как  самых  дорогих  гостей.  Он  прилагал  все
старания к тому, чтобы  у  нас  осталось  самое  приятное  впечатление  от
знакомства со страной, городом, людьми. Юсгор  искренне  волновался,  видя
какой-нибудь непорядок, настораживался, ожидая, как воспримем мы  тот  или
иной обычай, ту или иную национальную  черту  паутоанцев.  Он  не  уставал
извиняться за то плохое, что еще бытовало в стране, весело, по-мальчишески
гордился всем хорошим. Словом, принимал он нас как хозяин, хозяин, любящий
страну, верящий в нее и работящий.
   Разместились мы в скромном удобном коттедже на территории университета.
Благодаря заботливому вниманию Юсгора и его друзей жизнь в нем  наладилась
быстро.
   Первое утро в Макими я встретил, как и  подобает  в  тропиках,  в  пять
тридцать, не дожидаясь,  когда  неистовое  светило  начнет  приветствовать
слишком пылко. Проснувшись так рано,  я  похвалил  себя  и  собрался  идти
будить Ханана Борисовича, но он уже был на  веранде.  В  одних  шортах,  с
газетой в руках, профессор дожидался короткой, вернее сказать,  мимолетной
зари.
   Мы любовались вершиной Себарао, разгоравшейся в  первых  лучах  солнца,
всего несколько минут. Чистый небосклон  стал  быстро  заполняться  белыми
облаками.  Вскоре  над  вершиной  повисла  дымка,  величественная  картина
потускнела и  Мурзаров  уже  читал  газету.  Вероятно,  в  мире  не  может
случиться ничего такого, что заставило бы Ханана Борисовича отказаться  от
его непременной дозы газет. День перелета и первого  знакомства  с  Паутоо
несколько выбил его из колеи, и теперь он без аппетита,  но,  как  всегда,
усердно дожевывал свою вчерашнюю порцию.  Еще  с  вечера  Ханан  Борисович
попросил Юсгора пораньше прислать нам газеты. Я, грешный, в это  же  время
завел разговор об утреннем  питье  тропиков  -  кокосовом  молоке.  Юсгор,
разумеется, пообещал и то и другое.
   Настроение у меня в первое паутоанское утро было задорное, и я, как  бы
играя в чет-нечет, загадал, что принесут нам раньше -  орехи  или  газеты?
Если орехи, то  найду  решение  мучавшего  меня  вопроса,  если  газеты...
Впрочем, как-то не хотелось думать ни о чем тревожащем в то  чистое  утро.
Уж очень хорошо было. Легкий ветерок, еще освежающий,  бодрящий,  приносил
на веранду аромат крупных,  белоснежных,  как  лилии,  цветов  древовидных
дотур и нежный запах красного жасмина. Перед  нами  простиралась  огромная
территория  университета.  Проглядывалась  она   хорошо:   голые,   слегка
изогнутые стволы пальм позволяли  рассмотреть  белые  двухэтажные  корпуса
факультетов,  лабораторные  здания  и  даже  кусочек   океана,   заманчиво
синевшего вдали.
   Ару появился на веранде, как бы возникнув из ничего. Ни я, ни  Мурзаров
так и не поняли, откуда взялся здесь этот приветливый, прекрасно сложенный
молодой человек, но как-то сразу догадались, что это и-есть Ару, сотрудник
Юсгора, о котором он нам рассказывал не меньше, чем о Худжубе.
   Ару принес и газеты, и орехи.
   С юношеского возраста, прочтя книжку Геккеля, превосходно  описывавшего
тропики, я мечтал о том, чтобы начинать  свой  день  в  тропиках,  выпивая
содержимое кокосового ореха.
   Ару изъяснялся по-английски очень бойко и  очень  неправильно.  Был  он
человеком общительным, остроумным и быстро завоевал симпатии - мою и  даже
Мурзарова, понимающе и по-доброму отнесясь  к  нашим  маленьким  прихотям.
Ханану Борисовичу  он  остроумно  охарактеризовал  местные  газеты  разных
направлений, а  угощая  меня,  священнодействовал  столь  уморительно,  то
вытягивая трубочкой  губы,  то  забавно  причмокивая,  что  я  понял:  Ару
предвкушает мое разочарование. После этого я пил бы сок из ореха, если  бы
он  даже  оказался  каким-нибудь  едко-химическим.  Но   было   хуже.   Из
разрубленного ореха вытекла мутноватая древесная бурда, отдававшая  мылом,
имеющая кисловатый вяжущий вкус подозрительного кваса. Больше я никогда не
повторял попытку по утрам  подбадривать  себя  доброй  порцией  кокосового
молока. Что касается Мурзарова, то  он  за  время  пребывания  на  Паутоо,
кажется, ни разу не пропустил случая выпить натощак орех.
   Превосходное настроение вскоре было испорчено. Не орехом, разумеется.
   Пришел Юсгор, приветствовал он нас, как всегда, радостно,  славная  его
улыбка освещала лицо, когда он самым  радушным  образом  приглашал  нас  к
себе.
   - Севена ждет вас, друзья, сегодня, часов в восемь. Она  у  меня  очень
хорошая жена - уже научилась работать в лаборатории и еще не  забыла,  как
готовить атмау. О, это будет настоящий паутоанский ужин. Мы славно посидим
вечерок в нашей хижине. Не бойтесь, она не такая, как была у  моей  доброй
старой Менамы в жалкой рыбацкой деревушке.
   - А вы думаете, Юсгор, мы бы не решились  навестить  вас  в  бамбуковой
избушке?
   Юсгор рассмеялся. Он верил в нашу готовность побывать у него,  в  какой
бы хижине он ни  жил,  но  и  великолепно  понимал,  что  мы  предпочитаем
помещение с кондиционированным воздухом. Веселье Юсгора  в  это  утро  мне
как-то не  нравилось.  Я  уже  хорошо  знал  и  любил  его  и  не  мог  не
почувствовать, что он чем-то серьезно огорчен или встревожен.
   - Что-нибудь случилось, Юсгор?
   - Да. Пойдемте посидим. Надо поговорить.
   Мы оставили веранду вовремя: начинался очередной (здесь  они  действуют
довольно точно по "расписанию") тропический ливень. В  комнате  было  куда
уютнее.
   - Вчера я не успел рассказать вам о своем посещении столицы  метрополии
Западного Паутоо, - начал Юсгор. - Знаете,  все  начинает  выглядеть,  как
это?.. Забавно. Мы становимся заметными людьми. Если так пойдет дальше, то
о нас будут знать больше, чем бы этого хотелось. Я убедился,  что  о  моем
приезде в метрополию знали, следили за мной, так как в первый же  день  по
приезде я получил приглашение. К кому бы вы думали?
   - К самому президенту?
   - Хуже.
   - К звезде экрана Лилиан Бартней?
   - О!
   - Да бросьте, Юсгор, не томите!
   - К Отэну Карту.
   Я свистнул. Мурзаров вынул блокнот и надел роговые очки.
   - Да, к самому Отэну Карту.
   Юсгор довольно подробно рассказал нам о том, как  его  принял  один  из
богатейших людей Европы, живо обрисовал обстановку, в которой встретил его
этот тучный, очень подвижный  и  энергичный  пожилой  человек,  обладающий
способностями не только сколачивать деньги, но и вникать в самые различные
области, казалось бы чуждые его кругу интересов.  Отэн  Карт  потратил  на
Юсгора почти полтора часа. Одно это уже говорило  о  том,  что  каучуковый
магнат затеял крупную игру, а его заинтересованность в силициевой проблеме
значительна.  Он  самым  лестным  образом  отозвался  о  работе  Юсгора  в
Паутоанском университете, выказал  удивительную  осведомленность  о  делах
Юсгора и не без бахвальства рассказал  о  возможностях  возглавляемого  им
концерна.
   - Я хорошо познакомился с его институтом,  -  продолжал  Юсгор.  -  Это
просто здорово,  друзья.  Там,  видимо,  работают  весьма  толковые  люди.
Лаборатории великолепны,  оборудование  первоклассное,  впрочем,  я  и  не
ожидал иного,  коль  скоро  Отэн  Карт  конкурирует  на  мировом  рынке  с
концерном "Ченснепп-каучук". Меня поразило другое. Как бы  это  сказать...
Размах  цинизма.  Вы  знаете.  Карт  по-своему  привлекателен.   Чему   вы
удивляетесь?  Я  думаю,  каждому  из  вас  интересно  было   бы   повидать
саблезубого  тигра,  предположим.  Я  побывал  в   очень   совершенном   и
фешенебельном логове. Было и  интересно,  и  жутковато.  Со  мной  он  был
отменно предупредителен, если хотите, даже ласков, но... Не  помню,  какие
животные бывают ласковы со своей жертвой, прежде чем ее съесть...
   - Человек, кошка, да вот, пожалуй,  и  все,  -  спокойно  констатировал
Мурзаров. Юсгор посмотрел на него недоуменно, видимо с трудом отрываясь от
своих воспоминаний, а потом рассмеялся.
   - Не знаю, представлял  ли  он  меня  мышонком,  но  всячески  старался
выказать свое расположение. Начал Отэн  Карт  с  рассказа  об  абстрактной
скульптуре, которая стоит у него  в  кабинете.  Карт  рассказал,  с  каким
трудом ему удалось приобрести  "шедевр",  и  не  лишил  себя  удовольствия
упомянуть мимоходом о стоимости. Цена какая-то почти  нереальная.  Говорил
он обо всем этом с легкостью, изяществом и  верой  в  свою  неотразимость.
Нет, он не забавлялся. Он просто был  уверен,  что  я  никуда  не  денусь,
обольщенный его головокружительными обещаниями. С таким же увлечением, как
о скульптуре, он начал рассказывать о вещах, поразивших меня куда  больше.
Его откровенность  была  строго  продумана:  она  была  одним  из  средств
воздействия. От скульптуры он  перешел  к  сейфу  и  вынул  оттуда...  Как
выдумаете, что?
   - Живого динозавра, - спокойно ответил Мурзаров.
   - Нет, Ханан Борисович,  вы  ошибаетесь.  Кусок  силицированной  ткани,
который вы нашли при раскопках в Урашту.
   Мурзаров сперва записал что-то в блокноте,  а  уже  потом,  сняв  очки,
недоуменно уставился на Юсгора.
   -  Удивляться  не  стоит,  друзья.  Вы  помните,  я  еще  в  Ленинграде
предполагал, что похищение ткани из музея должно быть  связано  с  Картом.
Так оно и получилось.
   Удивляться и в  самом  деле  было  нечему.  Просто  было  непривычно  и
противно. К этому времени мы уже немало знали о Ченснеппе и  Карте,  о  их
могущественных  концернах.  Отношения  между  ними  нельзя  было   назвать
враждебными.  Просто   главы   двух   фирм   всегда   были   непримиримыми
конкурентами, такими, как их отцы и, вероятно, деды.
   Тягаться с Ченснеппом, имевшим огромные плантации  каучука  на  Паутоо,
Карту было трудно. Выход был только один  -  синтетический  каучук.  И  он
появился. Изделия из него получались не только  дешевле  изготовляемых  из
натурального, но и в ряде случаев превосходили их по  качеству.  Это  было
ударом для Ченснеппа. Он стал особое  внимание  уделять  исследовательским
работам. Институт  его  был  расширен,  туда  привлекли  квалифицированных
специалистов, появился и у  Ченснеппа  синтетический  каучук,  обострилась
борьба за рынки сбыта. Борьба шла с переменным успехом.  Возросли  запросы
промышленности, обе фирмы стали изыскивать новые  способы  производства  и
вскоре начали выпускать кремнеорганический, силициевый  каучук.  На  рынке
почти одновременно появились силициевые каучуки и с маркой Ченснеппа, и  с
маркой Карта.
   Отэн Карт считал, что затрачивать средства на разработку  прогрессивной
технологии было, конечно, необходимо и даже выгодно,  однако  еще  дешевле
было просто выведать, как  обстоят  дела  у  конкурента.  Немало  служащих
Ченснеппа приумножили свой заработок,  своевременно  сообщая  о  кое-каких
производственных секретах фирме Отэна Карта. Он был в достаточной  степени
осведомлен об изысканиях института Ченснеппа, и только  одна  лаборатория,
вернее, самая секретная ее  часть  оставалась  для  него  неприступной.  В
отличие от остальных