шая  петь  голосом
любимой.
   Не мог вернуться Преойто-Моу, не найдя земли Анупау, потеряв надежду на
счастье с любимой, и отважился пересечь Великий Океан. Много  месяцев  шли
суденышки через ласковый в ту пору и  спокойный  океан.  Все  же  достигли
смельчаки цели, и свидетельство тому  стоящий  и  до  сих  пор  на  Паутоо
обелиск с изображением медного человека, вывезенного из  той  удивительной
страны. Но обратный путь оказался ужасным.  Разыгрались  бури  на  Великом
Океане, погибло два суденышка вместе с находившимися на  нем  моряками,  и
люди сбились с пути. Не знал и Преойто-Моу, как довести оставшиеся суда  к
благословенным родным берегам Паутоо, растерявшись среди необозримых волн,
обуянный ужасом перед величием и безответственностью стихий.
   И тогда произошло чудо. Птица  поэ  превратилась  в  Золотую  Ладью,  в
маленький кораблик с крыльями такими же, как у поэ, с носом таким же,  как
у поэ. И кораблик этот, висевший  на  тоненькой  золотой  цепочке,  всегда
указывал на Паутоо.
   Исполнилось пророчество верховного жреца: не  потерялся  Преойто-Моу  в
безбрежных водах океана, нашел благодаря Крылатой Ладье  дорогу  к  родным
островам, благополучно прибыл в Макими, но там его ожидало непоправимое. В
тот самый час, когда поэ перестала петь, превратившись  в  Золотую  Ладью,
навеки умолкла, так и не дождавшись возлюбленного, принцесса Рагнаа.
   Вот о чем говорит наше семейное предание, -  закончил  старый  Преойто,
надолго опустив веки, застыв в своем кресле. Я с тревогой смотрел на него,
улавливая в неподвижном теле признаки жизни, не представляя себе, почему в
эти, как он считал, предсмертные часы он истратил столько сил и времени на
пересказ семейного предания.
   Быстро темнело. С океана потянуло  оживляющей  прохладой,  зашумели  за
верандой беспокойные ночные обитатели тропиков, а я  все  сидел  у  кресла
Преойто, боясь нарушить покой его, раздумывая над случившимся.
   Вдруг он открыл  глаза.  Спокойно,  будто  и  не  впадал  в  длительное
небытие, поманил меня к себе и четко выговорил:
   - Пойди посмотри, не появились ли  поблизости  от  нас  чьи-то  слишком
внимательные уши.
   Я снова осмотрел все помещение, правда довольно невнимательно, так  как
пребывал  в  состоянии  несколько  растерянном  и  возбужденном.  Когда  я
вернулся на веранду, Преойто протянул мне связку ключей.
   -  Пойди  к  черному  шкафчику,   что   в   моей   комнате.   К   тому,
инкрустированному бирюзой и  перламутром.  Отомкни  его  этим  ключом.  На
задней внутренней стенке увидишь отверстие. В него  опусти  вот  этот  мой
перстень, и тогда откроется потайная дверца. Увидишь вырезанную  из  кости
шкатулку. Возьми ее и неси сюда.
   Я проделал все в точности. Почему-то у меня дрожали  руки.  Нервы  были
возбуждены, и я ругал себя, что против обыкновения владею собой далеко  не
так, как должно.
   Резная шкатулка была поставлена на низенький столик у кресла  больного.
Преойто смотрел на нее как-то пристально, вроде  даже  весело.  Лицо  его,
темно-бронзовое, почти коричневое, с  чертами  строгими  и  впечатляющими,
было особенно величественно в этот момент, а в глазах, спокойных и мудрых,
светилась лукавинка. Руки у него были  тонкие,  умные;  они  потянулись  к
шкатулке, и шкатулка распалась. Я не успел заметить,  как  это  произошло.
Передо мной была Золотая Ладья, какую описал только что Преойто.
   На большой пластинке полированного  рубина  была  укреплена  стоечка  с
кольцом. К  верхней  части  кольца  на  тончайшей  цепочке  (без  лупы  не
рассмотреть звеньев) висела крылатая лодочка искусной работы.
   - Ты знаешь, - спросил меня Преойто, - в  каком  направлении  от  моего
дома находится храм Буатоо? -  Я  указал  на  восточный  угол  веранды.  -
Правильно. Посмотри теперь, куда указывает эта птичка.  -  Нос  кораблика,
выполненного в виде клюва новозеландского поэ, указывал на восточный  угол
веранды. - Куда бы ты ни отнес эту Ладью, - продолжал Преойто, - она будет
неизменно указывать не на север, как изобретенный китайцами  компас,  нет,
на Буатоо. Еще в молодости, вскоре после того как я получил  от  отца  эту
семейную реликвию, я  проверял  ее  всячески:  уезжал  с  нею  на  дальние
острова, бродил в разных направлениях вокруг храма и всегда ее острие было
направлено на то место, где стоит храм Небесного Гостя. В  Европе  Золотая
Ладья указывала на острова Паутоо. Этот удивительный компас я брал с собой
в храм Буатоо и незаметно для окружающих  ухитрялся  наблюдать  за  ним  в
самом храме. В Буатоо острие указывало на  то  место,  где,  по  преданию,
находится Верхний  Храм,  до  сих  пор  ревностно  охраняемый  жрецами  от
непосвященных.
   Преойто собрал ловко устроенную шкатулку, чудо-птица скрылась в ней,  и
он протянул ко мне иссохшие, морщинистые руки со шкатулкой.
   - Возьми! Себе возьми!
   Я не в силах был поднять своих рук и оторопело смотрел на реликвию.
   - Бери. Ты достоин. Ведь ты знаешь; у меня нет наследников. Мне  трудно
держать, Вудрум, возьми, пожалуйста.
   Я взял шкатулку.
   - Мне выпала горькая участь пережить сыновей и еще горшая  -  не  иметь
внуков. Не дай бог тебе такой доли!.. Ты еще полон сил.  Ум  твой  смел  и
меток... Ты уже много сделал, чтобы проникнуть  в  древнюю  тайну  Паутоо.
Пусть же удача сопутствует тебе и дальше. Я знаю: ты любишь наш народ,  ты
сумеешь рассказать миру о его былом правду, открыть  людям  то,  что  было
похоронено в течение стольких веков. Может быть, тебе доведется  разгадать
и тайну Крылатой Ладьи, так стремящейся к Верхнему Храму; открыть, что  же
в нем находится сокровенного, какие силы, еще не известные  науке,  влекут
туда этот  проплывший  через  столетия  кораблик.  Дерзай...  Прости...  И
прощай. А сейчас... Сейчас иди... Предоставь меня уединенному размышлению.


   15 мая 1914 года, пятница

   Вчера, в два часа пополудни, скончался Преойто...


   17 мая 1914 года, воскресенье

   Проводы Преойто в его последний путь, кажется, выльются во  всенародное
шествие. Весть о смерти паутоанского учителя распространилась со скоростью
непостижимой. В Макими съезжаются люди с отдаленнейших островов. Приезжают
паутоанцы и из других стран. Возбуждение  в  столице  небывалое  и  весьма
тревожащее власти. В Макими много военных частей, прибывших сюда из Пога и
Уинасса.
   В устье Матуана вошли две канонерки метрополии..."



8. СИРЕНЕВЫЙ КРИСТАЛЛ

   В день, на который были назначены похороны Преойто, произошли  события,
в корне изменившие по сути судьбу экспедиции.
   С утра Иван Александрович не поехал на  Себату,  а  остался  в  Макими,
собираясь принять участие в похоронах. Неожиданно в  отель  вбежал  вконец
измученный, запыхавшийся Шорпачев.
   - Иван Александрович, скорее, скорее на Себату!
   - Что с тобой, Борис? Что случилось?
   Шорпачев тянул  профессора  за  рукав,  широко  раскрывал  рот,  силясь
ответить, но, видимо, был не в состоянии произнести ни звука.  Промчавшись
по жаре от пристани до отеля, он не в силах был  говорить.  Вудрум  понял,
что произошло нечто из ряда вон выходящее, и, уже не сопротивляясь,  вышел
к извозчичьей коляске, помог Шорпачеву взобраться в нее и крикнул:
   - В порт! Живее!
   Только немного отдышавшись, Шорпачев наконец выдохнул:
   - Шираст храм хочет взорвать.
   Пока ехали к порту, молодой человек  успел  немного  прийти  в  себя  и
рассказал Вудруму, как ему удалось удрать с  базы,  как  друзья  паутоанцы
привезли его на быстроходной лодке в Макими.
   А на месте раскопок произошло  следующее.  Небольшие  подводные  взрывы
производились экспедицией часто. Это помогало удалять  мешавшие  водолазам
скалы, коралловые образования.
   Шираст, имея теперь в  составе  экспедиции  своих  людей,  распорядился
заложить такое количество динамита, от которого могли погибнуть  развалины
найденного под водой храма.
   - Ну, а Николай Николаевич? Он-то что же?
   - Иван Александрович, так ведь у  Шираста  в  руках  взрыватель.  Мы  с
Александром Ивановичем было к нему, а он говорит: "Не подходи  -  взорву!"
Николай Николаевич тогда и распорядились удалить всех  с  плота.  Боялись,
видать, как бы этот шалый и с людьми не рванул. С него станется!
   - Ну, ну, Борис, не забывайся. А баржи? Баржи-то как? Оборудование?
   - Николай Николаевич приказали отбуксировать.
   От коляски к катеру Вудрум бежал, не отставая от Шорпачева,  забыв  про
свои пятьдесят два года. Такого паутоанцы еще не видели.  Они  привыкли  к
тому, что европейцы метрополии не идут, а шествуют, не говорят, а изрекают
и уж никогда, конечно, не бегают.
   Катер шел к островку на предельной  скорости.  Вот  уже  видна  мрачная
оголенная вершина острова - Себарао, вскоре в бинокль можно будет увидеть,
что  делается  у  подошвы  горы,  у  берега,  близ  которого  стоят  баржи
экспедиции. Но поздно. Еще не показалась белая полоска прибоя, а Вудрум  и
Шорпачев увидели гигантский столб воды, выброшенный над  тем  местом,  где
еще утром велись работы экспедиции.
   Взрыв в лагуне взбудоражил Макими,  отвлек  в  какой-то  мере  внимание
паутоанцев от истории, связанной с похоронами Преойто. А история эта  была
довольно  загадочной.  Утром  в  понедельник,  когда  толпы  людей   стали
стекаться к домику Преойто, было объявлено, что он, согласно его последней
воле, похоронен на скалистом безлюдном  островке  Биу,  в  самой  дальней,
восточной  части  архипелага.  Как  и  когда  это  произошло  -   осталось
невыясненным. Возбуждение толпы было  огромным,  но  никто  не  знал,  что
предпринять. Взрыв у берегов Себату усилил растерянность. В  толпе  начали
сновать какие-то  люди,  распространяя  слухи  о  гибели  дерзких  ученых,
посягавших на паутоанскую святыню. Кто-то уже говорил, что  находящийся  в
Буатоо обломок статуи Небесного Гостя шевелится и начинает  расти.  Многие
поспешили к храму, многие устремились в порт. Словом, замешательство  было
изрядным и  усиливалось  тем,  что  еще  ночью  были  арестованы  наиболее
активные, преданные Преойто паутоанцы.
   ...Вудрум нашел Шираста в экспедиционном поселке. Едва владея собой, он
закричал:
   - Кто дал вам право, господин Шираст, бесчинствовать?!
   - Присядьте, профессор. Вот стаканчик холодного аполлинариса, и давайте
поговорим рассудительно, спокойно.
   - Не паясничайте, господин хороший, я еще раз вас спрашиваю:  какое  вы
имели право самолично, не сообразуясь ни с  моим  мнением,  ни  с  мнением
прочих членов экспедиции, варварски загубить дело,  на  которое  нами  уже
потрачено столько усилий? Что все это значит, наконец? - Вудрум все же сел
и залпом выпил искристый, чуть запотевший стакан минеральной воды.
   -  Иван  Александрович,  я  ведь  предупреждал  вас.  Я  ставил  вас  в
известность о том, что подводные раскопки необходимо прекратить, но вы  не
посчитались с нашими требованиями и настаивали на продолжении работы.
   - Мы получили на них разрешение губернатора.
   - О, с тех пор многое изменилось. И в этих изменениях немаловажную роль
сыграл ваш неосмотрительный поступок.  Вы  меня  простите,  профессор,  но
нельзя же в наше время вмешиваться в дела  политические,  не  учитывая,  к
чему это может привести.
   - Вы отлично знаете, что я ни в какие политические дела не вмешивался.
   - А ваш дар храму Буатоо? Он-то и сыграл в политике Паутоо немаловажную
роль. Вы ведь знаете, что в народе давно стала угасать  вера  в  Небесного
Гостя и жреческая партия влачила довольно  жалкое  существование.  Теперь,
обретя "святыню", она воспрянула духом. Со всех сторон архипелага к  храму
Буатоо начали стекаться тысячи паутоанцев. Но самое неприятное заключается
в  том,  что  жреческая  партия,  сама  по  себе  слабая,  объединилась  с
национальной партией, а та, пользуясь этим, стремится  приобрести  влияние
на народ, возглавить его борьбу  с  властями  колонии,  чего,  само  собой
понятно, метрополия допустить не может.  Мы  живем  в  реальном  мире,  и,
поверьте,  как  ни  увлекает  меня  перспектива   заняться   историческими
изысканиями, я всегда должен считаться с тем, что происходит в  окружающей
нас действительности. Вот и теперь, вместо того  чтобы  отдаться  дорогому
мне делу, я обязан был улаживать вызванный вами конфликт.
   - Ах, вот вы как поворачиваете! Значит, по вашему разумению, я во  всем
и виноват?
   - Хотели вы этого, профессор, или нет, но вы способствовали усилению на
Паутоо революционного брожения.
   - Ерунда какая-то.
   - Вовсе нет. Это жизнь. Согласитесь, религия - это всегда политика. Вот
политика - это уже не всегда религия. Жрецы на  Паутоо,  кому  бы  они  ни
поклонялись, могут существовать и усиливать  свое  влияние  только  в  том
случае, если они будут опорой колониальных властей. Сейчас они все  больше
и больше уходят из-под контроля  метрополии.  Вот  потому  и  нельзя  было
допускать, чтобы продолжались раскопки храма.  Теперь  уже  найдены  такие
реликвии,  как  ветка  из   священной   рощи,   рука   Лавумы.   Фанатики,
подогреваемые националистами, потребуют их, ведь о находках уже знают. Что
прикажете делать тогда?
   - Отдать, конечно.
   - О, нет, дорогой профессор! Это не так просто. Отдать реликвию  -  это
значит усилить мощь паутоанского движения, не отдать - это может послужить
поводом  к  всеобщему  подъему  колонии  против  метрополии.  Храм  Буатоо
надлежит держать в руках. Кто владеет храмом, тот владеет сейчас  огромной
силой.
   - Ваши соображения, может быть, и верны, но они меня не  интересуют.  Я
занимаюсь своим делом и не намерен ввязываться в ваши дела. Я считаю  себя
свободным от обязательств, данных Гуну Ченснеппу.
   - Вот как?!
   -  Разумеется.  Вы,  его  полномочный  представитель,  первым  нарушили
договоренность, прекратив раскопки без согласования со мной.
   - Я же объяснил вам причины...
   -  А  мне  это  безразлично.  Договариваясь   с   Ченснеппом,   мы   не
рассматривали вопрос, сообразуясь с политической ситуацией на  Паутоо.  Не
так ли?
   - Совершенно верно, профессор,  но  поймите  мое  положение;  я  обязан
соблюдать интересы Ченснеппа и вместе  с  тем  я  не  могу  отказаться  от
возможности вести с вами работу. Я получил от  вас  так  много.  Сделанные
вами открытия,  перспектива  опубликования  совершенно  неизвестных  науке
данных о силициевом Веке Созидания на Паутоо - ведь это...
   - Это все, видимо, вас интересует  меньше,  чем  доходы,  получаемые  с
Паутоо как Ченснеппом, так и вами. Ведь вашим батюшкой, если не  ошибаюсь,
немало средств вложено в здешние плантации.
   - Я не делаю из этого секрета. Отец мой - состоятельный человек, это  и
дает мне возможность заниматься интересующей меня областью науки.  Ведь  и
вам, господин профессор, потребовались немалые средства, чтобы осуществить
свои  планы.  Ведь  и  вы  столкнулись  с  необходимостью   прибегнуть   к
финансистам.
   - Столкнулся и очень сожалею.
   - Ничего не поделаешь, такие  взаимоотношения  необходимы,  хотя  и  не
всегда бывают приятны. Я никогда не разделял тенденцию тех ученых, которые
считают, что наука  должна  стоять  над  или  вне  политики,  государства,
партий. Не могу понять, почему столь распространено это заблуждение.  Ведь
всегда, во все времена наука была  подчинена  политике.  В  наше  время  в
особенности. В XX веке развивающаяся  промышленность  потребует  от  науки
всех ее сил, но и даст науке такие материальные возможности, каких она еще
никогда не получала.
   - Бедная наука. Впрочем, мы отвлеклись.  Меня  все  это  не  прельщает.
Спасибо, я  уже  сыт  по  горло.  Я  получил  такое,  что  с  меня  вполне
достаточно.
   - Простите, не верю.
   - Чему?
   - Тому, что вы откажетесь от своих планов, от прекрасного стремления  к
познанию, открытиям, научному подвигу.
   - Вы правы - не откажусь. Но от сотрудничества с вами, с  Ченснеппом  и
подобными вам господами отказываюсь. Решительно. Я возвращаюсь в Россию.
   - Вы это говорите, чтобы меня дезориентировать. Хотите, чтобы я поверил
в ваш отъезд отсюда.
   - Почему бы вам и не поверить? Раскопки вести теперь  бессмысленно,  да
и, нужно сказать, основное найдено.  Домой!  Домой!  На  камеральную,  как
говорят, обработку. Вы собираетесь в Европу?
   - Иван Александрович, раньше вас я отсюда не уеду. Я еще пригожусь вам.
   - Для погрузки? С этим справится Василий Афанасьевич.
   - Еще раз простите, профессор, но позвольте быть откровенным... Вам  не
удается роль дипломата. Я не могу поверить и представить себе,  зная  вашу
настойчивость, умение  добиваться  своего,  что  вы  покинете  Паутоо,  не
попытавшись пробраться в Верхний Храм, не узнав тайны  его  притягательной
силы для Золотой Ладьи...
   - Вы...  Вы...  Проникли  и  в  это?  Ваши  щупальца  протянулись  и  к
священному для меня дому Преойто?.. Да как вы смеете!
   Вудрум выбежал из домика Шираста, задыхаясь  от  гнева,  преисполненный
отвращением к окружающей его подлости  и  обессиленный  всем  случившимся.
Таким его и нашел на маленькой пристани Александр.  Он  поджидал  отца  на
веранде бамбукового домика и все  слышал.  Сидел  он  тихо,  сжав  кулаки,
готовый избить Шираста, но понимал, что дело  не  в  Ширасте,  конечно,  и
отчетливо представлял, что дракой ничего не исправишь.
   - Ну, что же будем делать, отец? - Вудрум молчал. - Мне  жаль,  что  ты
так расстраиваешься из-за Шираста. Плюнь на этого прохвоста.  Ты  вынужден
был терпеть Шираста, когда в его руках были основные материальные средства
экспедиции, необходимые для дорогостоящих подводных раскопок. А теперь?  -
Иван Александрович с удивлением и радостью посмотрел на сына. - Для похода
в Верхний Храм  не  потребуются  катера,  островки-баржи,  электростанция,
водолазное снаряжение. Мы проберемся к святилищу сами, маленькой группой и
узнаем все, поймем, что притягивает на огромном расстоянии Ладью.  И...  И
вернемся в Петербург...
   Вудрум ничего не ответил Александру, а только пожал ему  руку.  Крепко,
как верному и чуткому товарищу. Для Ивана Александровича в эти минуты  его
сын родился во второй раз. Родился таким, каким  он  его  хотел  видеть  в
жизни.
   19 мая, утром, закипела работа; экспедиция начала быстро сворачиваться.
   Шираст, кажется, впервые растерян. Он всячески заискивает,  еще  и  еще
раз доказывая, что действовал по необходимости, стараясь уладить  все  как
можно лучше, что прежде всего он ученый и готов  разделить  все  трудности
похода к Верхнему Храму  с  Вудрумом  и  его  сотрудниками.  Но  профессор
понимал, что Шираст в лучшем случае хочет разделить с ним славу  открытия.
Вудрум непоколебим. Освободившись теперь от материальной  зависимости,  он
отбирает для рискованного, но заманчивого похода безусловно преданных  ему
людей и только самое необходимое. Все, что  только  можно,  оставляется  в
Макими, с тем чтобы по возвращении из похода  к  Верхнему  Храму  взять  с
собой в  Европу.  Самые  сокровенные  находки  -  руку  Лавумы,  ветку  из
окаменевшей рощи и зародыши Иван Александрович решает взять с собой, боясь
расстаться с  ними  и  на  минуту.  Реликвии  тщательно  упаковываются,  и
Шорпачев запаивает их в жестянку из-под консервированного датского масла.
   Давно уже Вудрум не чувствовал такой приподнятости, облегчения,  как  в
эти дни сборов, подготовки к новому, манящему  и  многообещающему  походу.
Все приготовления делаются быстро, весело,  полностью  игнорируя  Шираста.
Иван Александрович уже считает, что окончательно отделался от него,  но  и
на этот раз ошибается.
   Когда подготовка к  походу  была  почти  закончена,  Шираст  доказывает
Вудруму,  что  затея  эта  совершенно  несостоятельна.   Он   доверительно
сообщает, как все время, даже в обход местных властей, поддерживал связь с
жреческой  верхушкой  и  одновременно  подкупал  жреца-предателя,  который
сообщал ему о замыслах жрецов.  В  храме  Буатоо  уже  известно  намерение
Вудрума посетить Верхний Храм, и жрецы не остановятся ни перед чем,  чтобы
погубить экспе