дицию. Она не дойдет выше скалы Прощания. Дальнейший путь  к
храму преодолеть не удастся: там уже подготовлены засады. Жрецы и на  этот
раз не допустят, чтобы европейцы проникли в их тайное святилище.
   Шираст предлагает другое. Все имущество и люди должны быть погружены на
пароход, через несколько дней  отправляющийся  в  Голландию.  Устраиваются
официальные проводы, и все сочтут,  что  ученые  покинули  Паутоо.  Однако
имущество должно быть разделено на две части: одна и в  самом  деле  будет
отправлена в Европу, другая, меньшая, необходимая для  похода  к  Верхнему
Храму, упакуется отдельно.  Как  известно,  пароход  делает  остановку  на
Нересу, последнем острове архипелага, и дальше берет курс  на  Европу.  На
Нересу группе, предназначенной к походу, надо сойти  и  окольными  путями,
переправляясь на небольших катерках, курсирующих между островами, а  затем
и  на  паутоанских  лодчонках,  незаметно  подплыть  к  острову  Сеунор  с
западной, безлюдной, заросшей непроходимыми джунглями стороны. В восточной
части Сеунора от храма Буатоо идет дорога к Верхнему Храму. Сейчас  ею  не
удастся  воспользоваться:  она  охраняется  жрецами,  уверенными,  что   с
остальных  сторон  храм  неприступен.   Западный   склон,   действительно,
считается непроходимым, однако Шираст  разыскал  человека,  который  знает
потайную тропинку и берется провести маленькую группу  до  самых  развалин
Верхнего Храма.
   Предложение Шираста показалось Вудруму уж очень неприятным,  однако  он
не мог не согласиться с силой его доводов.  Он  сам  знал,  что  жрецы  не
пропустят его выше Буатоо.  Переговоры  с  ними  ни  к  чему  не  привели,
губернатор категорически отказался от вмешательства в эту затею,  опасаясь
эксцессов.
   Вся  группа  энтузиастов  поддерживала  Ивана  Александровича   в   его
стремлении исследовать необычайное явление.  Сомнения  этического  порядка
больше всего беспокоили самого Вудрума. Все остальные считали,  что,  коль
скоро  заброшенный  много  веков  храм,  оживающий  раз  в  году  в   день
"пришествия"  Небесного  Гостя,  таит  в  себе  нечто  неизвестное  науке,
необходимо  проникнуть  в  его  развалины,  не   считаясь   с   суевериями
паутоанских жрецов. Обсуждения были горячими.  Вспоминали,  как  европейцы
впервые проникли в Лхасу - город, куда далай-ламы так упорно не  допускали
иноверцев;  в  египетские  пирамиды  и  храмы,  сокровища  которых  теперь
известны  всем;  в  буддистские  дагобы,  тысячу  лет  хранившие   древние
реликвии, теперь тоже встречающиеся в музеях. Примеры эти мало успокаивали
совесть профессора. Он долго не решался на шаг, казавшийся  ему  уж  очень
сомнительным, но наконец не устоял.
   - Мы предпримем это исследование, господа, только в том случае, если не
встретим   открытого   сопротивления.   Никакого   насилия,   ни    одного
неблаговидного  поступка!  Если  считать  правильными  имеющиеся   у   нас
сведения,  то  обстоятельства  таковы.  Храма,  собственно  говоря,   нет.
Остались две стены и полуразрушенные колонны,  невысокий  постамент  среди
них, на котором стоит нечто неведомое нам, составляющее предмет поклонения
тех паутоанцев, которые еще верят в божественное  происхождение  Небесного
Гостя. В этот храм, расположенный  на  самой  возвышенной  части  Сеунора,
семьсот лет назад перенесены какие-то реликвии, спасенные  при  затоплении
священной рощи и статуи Небесного Гостя. Вот, насколько  мне  известно,  и
все. К нему ведет от  Буатоо  трудная,  давно  не  поддерживаемая  жрецами
дорога, по которой раз в  году  и  пробираются  к  святилищу  давшие  обет
паломники. Обыкновенно жрецы не охраняют дорогу к Верхнему Храму. Да это и
понятно: никто не поддается искушению проникнуть к нему, исследовать  его.
Если бы не дар, полученный мной от Преойто, то и нам,  надо  полагать,  не
пришло бы на ум так настойчиво стремиться именно к этим  развалинам.  Мало
ли их, древних и загадочных, разбросано по этой  удивительной  и  так  еще
мало изученной стране? Но вот указывает Золотая Ладья на Верхний  Храм,  и
это не дает нам покоя. Так что же будем делать, господа?
   - Идти!
   - Во что бы то ни стало пробраться к развалинам!
   - Узнать, что будет делаться с лодочкой там, у самого святилища.
   - Это все равно что побывать с компасом на магнитном полюсе...
   - И ничего не найти там, кроме льда и снега...
   Во время этих оживленных дискуссий Шираст вел себя скромнее  скромного,
боясь  справедливых  попреков  Вудрума,   не   простившего   ему   посылку
соглядатаев в дом умирающего Преойто. Шираст оживился только тогда,  когда
решение  уже  было  принято  и  начиналась  подготовка   к   осуществлению
предложенного им плана. Прежде всего предстояло решить,  в  каком  составе
следует идти к Верхнему Храму. По всем соображениям,  группа  должна  быть
маленькой. Проводник ни при каких  условиях  не  соглашался  вести  больше
четырех-пяти человек, и Шираст, все же дождавшись удобного случая, требует
исключить Шорпачева. Вудрум снова почувствовал зависимость от Шираста,  но
и на этот раз ничего не мог поделать: оставалось или настоять на своем, не
отпуская нужного экспедиции молодого человека, или не иметь  ширастовского
проводника, знающего потайную дорогу к Верхнему Храму.
   С тяжелым чувством Иван Александрович начал разговор с  Шорпачевым.  Он
предложил ему  вместе  с  Василием  Афанасьевичем  сопровождать  в  Европу
имущество экспедиции, заверил, что по прибытии в Петербург  позаботится  о
его дальнейшей судьбе, поможет получить образование - словом, был ласков и
предупредителен. Не без волнения ожидал Иван Александрович, как  воспримет
все это Борис,  до  этой  минуты  считавший  себя  непременным  участником
похода. К немалому удивлению Вудрума, молодой  человек  ничем  не  проявил
своего огорчения.
   Теперь Ивана Александровича не оставляло беспокойство при мысли о  том,
как все это воспримет Александр, как расстанется с Борисом, с которым  они
за короткий срок стали очень дружны, успели вместе, подчас  рискуя  жизнью
при подводных поисках,  добыть  так  много  для  экспедиции.  Безразличие,
проявленное    Шорпачевым,    резануло    впечатлительного    и    немного
сентиментального пожилого человека. Неужели эта  неблагодарность,  сухость
порождены разницей в положении, занимаемом в  обществе  Вудрумами  и  этим
пареньком? Иван Александрович решил подготовить сына, не дать ему пережить
разочарование, которое он и за себя, и за него уже пережил, разговаривая с
Борисом. Александр, несмотря на такт и  заботливость,  проявленные  отцом,
воспринял весть о необходимости  уволить  Бориса  тяжело  и  нисколько  не
изменил своей привязанности к другу. А тот, как всегда,  был  неунывающим,
бойким и веселым. От предложения составить компанию  Василию  Афанасьевичу
он вежливо, но твердо отказался, сославшись на какие-то дела в Макими,  и,
расставаясь с друзьями, самым приветливым образом размахивал  на  пристани
платком до тех пор, пока неразличимыми стали их лица, пока не  скрылся  за
отрогами гор пароход...


   Поход начался удачно. Видимо, никто не  сомневался,  что  исследователи
окончательно покинули Паутоо. Ученые не  были  уверены,  а  не  следит  ли
кто-либо за ними на пароходе, но и это обстоятельство не упустил  из  виду
Шираст. Высадка  поисковой  группы  именно  на  Нересу  была  намечена  не
случайно и должна была определить многое. Сойдя с парохода  на  малолюдном
островке, она без труда почувствовала бы за собой слежку.
   Маленькой экспедиции,  в  которую  кроме  Вудрумов  и  Шираста  входили
Плотников и Очаковский, удалось незамеченной пристать к  западному  берегу
Сеунора, откуда начался трудный и столь трагически закончившийся поход.
   Джунгли  подступали  к  самой  воде.   Сплошная,   без   разрыва,   без
какого-нибудь видимого лаза стена растительности высотой в десятки  метров
преграждала путь неискушенному путешественнику. Кажется,  шага  невозможно
сделать в этом чудовищном переплетении  безумствующей  природы,  пробиться
через роскошную и зловещую чащу, в которой смешалось все тянущееся к жизни
и уже отжившее. Вокруг лесных гигантов, стволы которых  уходят  куда-то  в
недосягаемую высь, ярус за ярусом пробиваются к солнцу, к свету  пальмы  и
ротанги, мхи и кустарники. Изобретательность природы здесь демонстрируется
с невероятной изощренностью. Растения сплетаются так, что  только  немалые
знания да  умение  ловко  орудовать  специальным  ножом  помогают  кое-как
пробраться через этот не желающий пускать к себе человека зеленый океан.
   Нужно отдать справедливость проводнику Шираста: он, особенно на  первых
порах, оказался на редкость толковым и знающим.  Как  только  нанятые  для
похода паутоанцы укрыли лодки в надежном месте, вся процессия во  главе  с
проводником  начала  довольно  успешно  двигаться  в,   казалось,   совсем
недоступных зарослях.
   Первый день пути был очень утомительным, но закончился благополучно: до
наступления темноты путешественники выбрались к небольшому ручью и здесь в
относительно спокойном месте разбили лагерь и устроились на ночлег.
   Утро следующего дня выдалось  радостным,  путь  вдоль  ручья  показался
более легким, чем вчерашнее сражение с неумолимыми  и  коварными  зелеными
стражами  Сеунора.  К  полудню   прошли   намеченную   часть   дороги   и,
расположившись на привале, стали обсуждать планы  дальнейшего  наступления
на джунгли. Вот в это-то время и  начал  впервые  беспокоиться  проводник,
настаивая на том, чтобы поскорее пройти открытый участок дороги,  вьющейся
вдоль ручья, спрятаться в зарослях и начать подъем  в  горы.  Торопливость
его, настойчивое желание уйти от ручья были непонятны ученым, но  добиться
от него объяснений им не удалось.
   - Друзья мои, - сказал Вудрум, - здесь капитан не я, а  наш  проводник.
Считаю его мнение обязательным и предлагаю,  не  откладывая,  двинуться  в
поход! К вечеру мы должны расстаться с равнинной частью пути.
   Привал никого не удовлетворил.  Не  отдохнув  как  следует,  все  снова
отправились в путь. До захода солнца успели прийти  к  месту,  намеченному
проводником для бивака. Таким образом, большая часть  пути  была  пройдена
удачно. Осталась, правда, самая трудная - подъем по  горным  чащам,  но  у
всех было вполне определенное  впечатление,  что  проводник  действительно
хорош, ведет группу уверенно, и участники похода, воодушевленные близостью
цели, стали весело устраиваться на ночлег.
   Костер проводник разжигать не позволил.
   Это вызвало недоумение у исследователей и шум среди носильщиков, однако
проводник был неумолим  и  всем  вновь  пришлось  подчиниться.  Как  и  на
полдневном привале, проводник снова  стал  беспокоен,  но  и,  как  тогда,
оставался молчаливым. Еще на предыдущем биваке он не позволял пить воду из
ручья. Здесь он срезал кусок лианы метра два длиной и вылил из него  литра
полтора воды. Воду из лиан теперь пили все, хотя никто и не  находил  этот
источник достаточно приятным.
   Усталый лагерь быстро заснул, а часов в десять вечера темноту  прорезал
крик. Долгий, протяжный крик  умирающего  в  муках  человека.  Все  усилия
Очаковского, самого медицински образованного человека в экспедиции,  ни  к
чему не привели:  носильщик  корчился  в  судорогах  минут  десять,  затем
распрямился весь и застыл.
   Ночь не принесла отдыха. Тревога подкрадывалась вплотную.
   Похороны  носильщика  заняли  немного  времени  и  не   вызвали   среди
паутоанцев паники, так как они считали, что их товарища  укусил  тоу-бы  -
смертельно ядовитый паук, и поход продолжался.
   Тропинка - если можно назвать тропинкой ложе иссякшего горного ручья  -
временами поднималась почти отвесно. Перелезая с камня на камень, цепляясь
за скользкие, сочащиеся водой уступы, люди  метр  за  метром  преодолевали
препятствия. Ноги постоянно срывались с гладких камней или разъезжались на
липкой красноватой грязи. Отсюда, с  почти  отвесных  обнаженных  склонов,
сложенных из серых, желтоватых, красных и коричневых лавовых  масс,  виден
был противоположный склон ущелья. Разделявшая оба склона  пропасть  кипела
зеленью, испускала доносящиеся и сюда, на довольно большую высоту, пряные,
удушающие ароматы. Пропасть уходила  все  дальше,  вниз,  и  вскоре  из-за
нависшей  скалы,  увитой  ползучей  зеленью,  усеянной  огромными   яркими
цветами, показался океан - ярко-голубой у берега, скрывающийся  в  белесом
жарком мареве на горизонте.
   Снова подъем, еще один потруднее, и наконец измученные  путешественники
почувствовали живительную прохладу, представляющую на  этой  высоте  столь
приятный контраст с томительной, банной жарой равнинных джунглей.
   Казалось, что могло быть отраднее этого привала, когда  позади  остался
самый трудный участок пути, когда прохладно  и  сухо,  почти  нет  нещадно
жалящих, порой приводящих  в  исступление  насекомых,  а  впереди,  совсем
близко, заветная цель! И все же тревога не покидает никого  из  участников
похода.
   Проводник как-то по-особенному озабочен, суетлив. Иван Александрович по
возможности спокойнее и ласковее завел с ним разговор, устроившись, как  и
паутоанец, на корточках, но проводник не успокоился, все время оглядывался
по сторонам и наконец заявил, что дальше  не  пойдет.  Он  не  знает,  где
именно находятся развалины храма. Вот отсюда, от этой  скальной  площадки,
надо идти немного вверх, но куда - он не знает. Несколько  путей  ведут  к
древнему разрушенному храму. И этот - прямо, и вот  тот,  левее.  Можно  и
вправо взять. Пойти к вершине можно любым из них, но в  каком  направлении
святилище - он не знает, идти не хочет. Вудрум достал шкатулку  с  Золотой
Ладьей, и она указала направление. Проводник не удивлен и не обрадован. Он
продолжает настаивать на возвращении. Вместе с тем он, как  видно,  чем-то
напуган настолько, что и возвращаться боится.
   Иван Александрович посоветовался с друзьями. Никто не может понять, что
же происходит, но все чувствуют, как нарастает тревога.  Серафим  Петрович
как-то  больше  всех  ослаб,  недомогает.  Вудрум  предложил  остаться  на
привале, подождать,  пока  Очаковскому  станет  лучше,  но  он,  волнуясь,
протирая очки чаще обычного, спорит, не соглашается, просит:
   - Что же я буду... из-за меня будем  задерживаться  все.  Право,  ни  к
чему, господа. Одолеем эту скалу, а там, на самой вершине, развалины. Ведь
так? Ну, пожалуйста,  не  откладывайте  из-за  меня.  Иван  Александрович,
прикажите собираться. А я полежу немного. Как все будут готовы, и пойду. Я
двужильный, вы же знаете, дойду... Лишь бы с  вами...  Лишь  бы  со  всеми
быть, не расставаться...
   Это были последние слова отважного биолога.


   Оставшийся переход оказался самым легким физически, но сколь же он  был
тяжел морально! Похороны товарища ни у кого не выходили из головы. У Ивана
Александровича сердце сжималось при мысли, что уже нет  славного  Серафима
Петровича, работящего, доброго,  влюбленного  в  свое  дело  и  бесконечно
преданного науке,  что  в  Питере  не  встретит  его  семья...  Вспомнился
октябрьский суровый  день,  порт,  внезапно  поваливший  снег,  проводы  и
щемящее чувство ответственности,  вдруг  охватившее  тогда  беспричинно  и
властно...
   Когда перед взором  исследователей  предстала  выстроенная  полукругом,
слившаяся со скалами стена, они посмотрели на нее так, как если  бы  и  не
стремились к ней всеми силами, будто уже видели  ее  много  раз.  Площадка
перед развалинами, скальный обрыв высотой в четыре-пять метров. Взобраться
туда и там... Что же там?..
   Какая-то апатия у всех. Плотников  вял,  рассеян,  но  не  сдается.  Он
первым подходит к  обрыву,  выискивает,  где  полегче  взобраться  на  его
верхушку, к развалинам. Быстро темнеет. Вудрум считает,  что  в  развалины
надо пробираться утром, но Николай Николаевич просит не откладывать.
   - Тревожно как-то, Иван Александрович. Кажется, вот-вот  что-то  должно
помешать. Надо поднатужиться.  Ведь  последний  шаг.  Иван  Александрович,
берите Ладью, пойдемте.
   - Да что с вами,  голубчик?  На  вас  ведь  лица  нет!  Вы  плохо  себя
чувствуете?
   - Иван Александрович, я очень вас прошу -  пойдемте...  Пойдемте,  если
можно, а то... А то я не успею...
   Как в бреду, как в  каком-то  кошмаре,  четверо  ученых  взбираются  на
скалистый обрыв. Впереди Александр, за  ним  Плотников  и  Вудрум.  Шираст
замыкает четверку, всячески  помогая  профессору,  поддерживая  в  трудных
местах. Никто из паутоанцев и близко не подходит к обрыву. Кажется,  их  и
вовсе нет на площадке - так тихо  и  мрачно  все  вокруг.  Из-за  тяжелых,
готовых к грозе облаков изредка выглядывает  луна,  освещая  развалины,  и
тогда виден угрюмый полукруг стены, колонны с  осыпавшимися  верхушками  и
граненый постамент, на котором возвышается что-то  странное,  напоминающее
кусок окаменевшей  волны.  В  лунном  свете  она  кажется  полупрозрачной,
темно-зеленой,  а  когда  луна  скрывается  и  на  таинственное  святилище
наваливается мрак, на гребне волны начинают сверкать две сиреневые искры.
   Неужели достигнута цель и вот сейчас, в  это  именно  мгновение,  можно
будет совсем близко подойти к немеркнущим  тысячу  лет  посланцам  далеких
миров? Какая сила донесла их до Земли, возле каких звезд  затеплились  эти
сияющие в ночи, воспетые древней легендой "глаза божества"?
   Вудрум подошел к "волне" первым. Никто не следовал за ним, понимая, что
именно  он  по  праву  должен  раньше  других  приблизиться  к  так  давно
ускользавшей тайне.
   Иван Александрович не спешил. Он забыл о творящемся внизу, в  джунглях,
о засадах и преследовании, обо всем на свете  и  внимательно  рассматривал
испускающие лучи кристаллы.
   - Подойдите, друзья. Вот два Сиреневых Кристалла, назовем их  так.  Это
они пронеслись через Пространство, попали  на  Землю,  вызвали  поклонение
древних паутоанцев, и это к ним так стремится таинственная Золотая  Ладья.
Давайте проверим.
   Вудрум, осторожно ступая  по  источенным  временем  плитам,  отошел  от
постамента, приблизился  к  самому  краю  площадки.  Золотая  Ладья  своим
острием указывала на кристаллы. Профессор обошел всю площадку, и везде,  с
любого места Ладья ориентировалась на  кристаллы,  переливающиеся  мягким,
нежно-сиреневым, то меркнущим, то вспыхивающим с новой силой светом.
   - Да, друзья мои, мы соприкоснулись с чем-то неведомым, огромным. Науке
предстоит исследовать это явление, и, как знать, быть может,  познав  его,
человек станет во много раз сильнее.
   Ивану Александровичу не терпелось представить, как именно  надо  начать
изучение, ему хотелось тут же поделиться своими планами с помощниками,  но
Шираст первым напомнил  о  тревожных  обстоятельствах,  в  которые  попала
экспедиция.
   - Надо спешить, профессор.
   - Да-да, конечно, вы правы. Давайте спускаться к лагерю.
   - А кристаллы? - воскликнул Плотников.
   - Кристаллы, - уверенно заявил Шираст, -  надо  поскорее  выковырять  и
уходить отсюда.
   - Грабеж? Вы предлагаете  учинить  отвратительнейший  грабеж,  господин
Шираст. Никогда! В интересах науки мы пробрались сюда, поступившись  своей
совестью. Это еще куда  ни  шло,  но  посягнуть  на  святыню  паутоанского
народа?! Нет, нет! Мы рассмотрим эти  кристаллы  завтра,  днем.  Попробуем
установить, какие же силы возникают в них. Опишем это  явление,  зарисуем,
сфотографируем, но вырвать их и унести... Ни за  что!  Не  надо  забывать,
господин Шираст, что наука наукой, но существует еще и такое понятие,  как
порядочность. Да!
   Отчаянный крик, раздавшийся внизу, прервал спор.  На  привале  поднялся
шум, послышались голоса встревоженных  чем-то  паутоанцев,  крики.  Ученые
поспешили спуститься  к  лагерю  и  застали  там  панику.  Два  носильщика
корчились в судорогах, остальные атаковали забившегося в кусты проводника.
Шираст бросился ему на выручку. Разогнав нападающих, он выволок проводника
из его ненадежного убежища и повел к себе в палатку. Тольк