Ей было необъяснимо хорошо. Мир не перевернулся в ее покалеченной душе, - быть может, чуть-чуть смягчились его краски... Страх оставался. Он по-прежнему глодал изнутри одинокую избитую душу, но эта боль уже не казалась тупой и безысходной, как прежде, - в ней появился едва уловимый сладковатый привкус.
     В темном коридоре под дрожащим язычком света от лампы-ночника холодно блеснули глаза собак. Ни одна из них не произнесла ни звука, хотя обе, не сговариваясь, проводили Ладу до самых дверей комнаты Колвина.
     Она бесшумно вошла.
     Антон Петрович не спал. Он лежал с открытыми глазами, вполоборота к окну, и лунный свет, падавший оттуда, делал его лицо неживым. В первый момент, увидев его, Лада испугалась - настолько бледными, нереальными выглядели черты, но он вдруг моргнул, не замечая ее, и от сердца отлегло.
     Лада едва дыша повела плечами, и ночная рубашка соскользнула с них, отдав лунному свету ее обнаженную фигуру.
     Да, она знала о своем врожденном уродстве. Но она также понимала, что Антон Петрович - далеко не юноша. Но самое главное, Лада вдруг ощутила пробежавшую по телу дрожь - он был первым встреченным ею человеком, и сейчас ни возраст, ни физические данные - ничего не имело ни веса, ни роли. Он дал ей то, чего она не испытывала никогда, - несколько часов человеческой жизни, в течение которых не оправдался ни один страх...
     Лада знала, чем можно заплатить мужчине за доброту. Более того, впервые в жизни она хотела этого...
     Именно потому, когда она скользнула под одеяло, а Колвин вздрогнул, испуганно отпрянув, Лада прильнула к нему, нашла своими губами его губы и закрыла их, предупреждая любой вопрос.

Глава 5

Москва. Апрель 2028 года

     Весна уже повсюду вступила в свои права - снег исчез, и на влажной земле газонов, курящейся под лучами солнца легким прелым паром, зазеленела первая трава. Город отряхивался после зимы - "оттаяли" коммунальные службы, на улицах вдруг появились машины с вращающимися дисковыми щетками под днищем, которые упорно распихивали по обочинам, к краю тротуаров скопившийся за зиму мусор, поутру во дворах вдруг стали заметны дворники, сменившие серую зимнюю одежду на форменные оранжевые безрукавки.
     Колвин в шутку, без тени злобы, называл их про себя "люди в оранжевых бронежилетах".
     Теперь он уже больше не сидел на старом пне, глядя мимо случайных прохожих на выбеленную стену соседнего здания. Его жизнь вместе с приходом весны приобрела чуть иную, более радостную окраску.
     Теперь каждое утро в соседнем парке можно было увидеть крепкого старика, который гулял по голой пока аллее в сопровождении сильно прихрамывающей девушки и двух собак, что тоже подросли, но все так же беззаботно носились, играя друг с другом, задирая попадающихся на пути кошек и вообще проявляя искреннюю радость по поводу наступившей весны и неожиданной смены наскучившего им маршрута утренних прогулок.
     Отношения Антона Петровича и Лады крепли, хотя складывались далеко не так просто и безоблачно, как то могло показаться стороннему наблюдателю.
     События той первой ночи перевернули души обоих.
     Колвин не мог простить самому себе, что принял ее ласку, не смог воспротивиться, - наутро его жег стыд, смешанный с горькой, переворачивающей душу нежностью, - ведь Лада годилась ему в дочки... Антон Петрович вполне осознанно считал, что не имеет права пользоваться ею, но та вспышка, неистовое, последнее в жизни безумное исступление, когда он не сумел оттолкнуть, остановить прильнувшее к нему тело, изменили его как внешне, так и внутренне.
     Он понимал - не случись тех безумных ночных событий, и лед между ними бы креп с каждым днем и часом - слишком далеки оказались мировоззрения, души отставного военного и девушки-бродяжки... велика между ними пропасть, которую не могло заполнить ничто, кроме рожденного внезапным безумием взаимного доверия, интуитивного, подсознательного желания иметь не только физическую близость...
     Впрочем, об этом больше не было и речи. Но в душе Колвин знал - она придет к нему, только помани. Это знание причиняло ему немало муки.
     Они шли по голой, лишенной листвы аллее парка. Лада держала его под руку. Собаки резвились неподалеку, вокруг было тихо, лишь редкие в этот утренний час Прохожие, спешащие на работу к девяти часам, кидали мимолетные взгляды на прогуливающуюся пару.
     - ...было все, - говорил Антон Петрович, продолжая разговор. - И война, и мир, как в романе Толстого... - усмехнулся он. - Знаешь, Ладушка, я прожил неплохую жизнь...
     - Ага... - она улыбнулась укоряюще. - Почему же ты тогда сидел там у дома совсем один?
     В первый момент Антон Петрович не нашелся, что ответить.
     - Ты откуда знаешь?.. - наконец спросил он.
     - Видела, - призналась Лада. - Я часто ходила по этой улице. Иногда ты даже смотрел на меня.
     Колвин на минуту замолчал. Ему не хотелось ни возвращаться в своей памяти назад, ни анализировать причины собственного одиночества. В прошлом таилось много призраков, которых он просто не желал пробуждать к жизни.
     - У каждого своя судьба, - вдруг, отвечая скорее собственным мыслям, нежели своей спутнице, произнес он. - У тебя ведь тоже не все складывалось гладко, и ты не можешь однозначно мне сказать, кто виноват в этом, верно?
     Лада вздрогнула. Он почувствовал, как напряглась ее рука.
     - Давай не будем ворошить прошлое, Ладушка. По-моему, главное то, что происходит сейчас, - ободряюще произнес Антон Петрович.
     Она, не сбиваясь с размеренного, прогулочного шага, склонила голову к плечу Колвина, коснувшись щекой жесткой ткани его пальто, и искоса взглянула в лицо Антона Петровича.
     В глазах Лады угадывался страх. Она, как раненый зверь, получивший короткую передышку в травле, интуитивно ощущала - что-то должно случиться. Жизнь, по ее мнению, никогда не давала ничего безвозмездно...

***

     За окраиной парка, у старых решетчатых ворот вот уже несколько дней появлялась одна и та же машина. Она приезжала сюда очень рано, водитель парковал ее к глухой стене дома на противоположной стороне улицы, так, чтобы прохожие не смогли заглянуть внутрь через лобовое стекло. Остальные стекла машины были тонированы до зеркального блеска, и разглядеть, что творится за ними, не представлялось никакой возможности.
     Никто не выходил из нее. Водитель перебирался на заднее сиденье, доставал из чехла странного вида бинокль и, закрепив его на специальной подставке, что торчала между двумя подголовниками заднего сиденья машины, на секунду приникал глазами к бинокулярам, одновременно вращая верньеры настройки. Закончив отладку, он доставал журнал и некоторое время проводил за чтением.
     Тонкий, писклявый зуммер обычно раздавался в салоне машины в одно и то же время - где-то около половины девятого.
     Отложив журнал, странный наблюдатель смотрел в свой прибор, одновременно делая какие-то пометки на схеме парка, пока старик, девушка и две собаки не доходили до самых решетчатых ворот и не поворачивали обратно...
     В это утро привычный ход событий нарушил лишь один незначительный инцидент. В салоне машины раздался еще один зуммер, и наблюдателю пришлось оставить свое занятие, чтобы вытащить из кармана трубку сотового телефона.
     Выслушав голос с той стороны, он нахмурился, зачем-то опять посмотрел в свой прибор, а затем ответил:
     - Да, это они.
     С той стороны что-то сказали.
     - Ну если сомневается, пусть едет и смотрит сам. По моим приметам все совпадает. Девчонка? Откуда мне знать? Ведет себя как дочка или внучка. Что? Ну это не в моей компетенции... - Наблюдатель брезгливо скривился. - Если отдадите приказ - буду. Да мне все равно, куда заглядывать. Хорошо. Понял...
     Он свернул трубку, сунул ее в карман, а затем вернулся к своим наблюдениям, отмечая крестиками места, где останавливалась вполне заурядная на его взгляд пара. Одновременно он фиксировал время и продолжительность остановки или движения.
     Наблюдатель был не более чем рядовым агентом и понятия не имел, зачем кому-то понадобился этот старик и какие силы двигают теми или иными рычагами кулуарных операций такого сорта.
     Он просто делал свою работу.

***

     Это случилось утром восемнадцатого апреля.
     В старом парке решили отремонтировать асфальтовое покрытие аллей и для этого даже удосужились отворить ржавые, давно вросшие в землю чугунные ворота.
     Работы еще не начались, но вся техника уже стояла на своих местах - тихо урчал двигателем на холостых оборотах внушительный каток, рабочие сидели на свежей майской траве и курили, очевидно, ожидая прибытия машины с горячим асфальтом.
     Колвин и Лада появились в парке этим утром как обычно, где-то около половины девятого.
     Небо было безоблачным, солнце уже поднялось над линией горизонта, и все вокруг свидетельствовало о том, что весна вступила в пору своего буйного, очаровательного расцвета, когда отовсюду лезет свежая клейкая зелень и лик природы меняется каждый день...
     Дойдя до конца аллеи, они развернулись, как это делали обычно, и в этот момент в воротах показался долгожданный грузовик с асфальтом.
     Первыми неладное почувствовали собаки. Они вдруг остановились как вкопанные и зарычали. Шерсть на их загривках моментально встала дыбом.
     Действительно, грузовик вел себя достаточно странно. Набирая скорость, он виртуозно вписался в проем распахнутых ворот и, не пытаясь затормозить, пролетел мимо отдыхающих на траве рабочих в униформе дорожной службы.
     В этот момент Лада инстинктивно отпустила руку Колвина и начала поворачиваться.
     Все происходило как в замедленной съемке. Она видела несущийся прямо на нее грузовик, спокойное, даже уверенное лицо водителя за рулем и жесткую, нехорошую ухмылку на его плотно сжатых губах...
     В действительности все происходило в течение долей секунды, но Ладе показалось, что это внезапное, парализующее своей жуткой неизбежностью действо вдруг растянулось до размеров вечности, - ее ноги будто приросли к асфальту, она хотела, но не могла двигаться, лишь нашла в себе силы оттолкнуть развернувшегося вполоборота к ней Антона Петровича, прежде чем заляпанный грязью передний бампер машины ударил ее чуть пониже груди, поднял в воздух, как тряпичную куклу, проволок несколько метров, переламывая кости, и отпустил с надрывным визгом тормозов, который угасающее сознание Лады уже не могло воспринять как реальный звук...
     Она ощутила лишь вспышку острой боли и бесконечное отчаяние.
     Она ведь знала, чувствовала, что все оборвется так же внезапно, как и началось.
     В этом мире не могло быть ни справедливости, ни счастья, ни благосклонной судьбы.

***

     Почувствовав толчок и одновременно услышав резкий, режущий по нервам звук тормозов, Колвин в первый момент не сообразил, что произошло, - в момент удара он стоял спиной к грузовику и поэтому не видел его стремительного приближения, - просто сбоку от него метнулась громадная тень, затем он услышал мягкий звук удара, болезненный вскрик и, уже поворачиваясь, увидел, как тело Лады безвольным кулем катится по асфальту...
     Машина пошла юзом, вылетела на газон, вспахивая сырую землю заблокированными колесами, и остановилась, врезавшись левой дверью кабины в ствол дерева.
     Наверное, в жизни Антона Петровича не было мига страшнее, чем этот. Мягкий хлюпающий звук удара сказал ему все. Он рванулся к Ладе, чувствуя, как левую часть груди мгновенно затопила безумная, перехватывающая дыхание боль...
     Она лежала лицом вверх. На ней не было ни кровоподтеков, ни ссадин, крови тоже не было, только кожа Лады мгновенно посерела до цвета скверной оберточной бумаги, а на губах мгновенно проявилась смертельная синева...
     Антон Петрович упал на колени, склонился над ней, бестолково, суетливо приподнимая ее запрокинутую голову.
     В эти секунды он просто обезумел, не соображая, что делает, не видя, что творится вокруг, лишь его трясущиеся руки пытались приподнять ее голову, а губы шептали одно и то же:
     - Ладушка, милая...
     Потом боль в груди стала невыносимой - она взорвалась, словно вспышка напалма, прожигая насквозь область сердца... Колвин уже не видел ни бегущих к ним дорожников, ни водителя грузовика, что, подозрительно пошатываясь, вылезал из кабины, ни резких бликов от работающих мигалок влетевших на территорию парка машин "Скорой помощи", невесть каким образом почему-то оказавшихся рядом с местом трагедии...
     Словно в полусне или в бреду он поднял голову и посмотрел вокруг, на лазурное, ясное небо, бегущих людей, зеленеющую листву, и в его глазах, на искаженном мукой лице, дрожащих губах читался лишь один немой вопрос: ЗА ЧТО?!
     Потом взгляд Колвина внезапно потускнел от дикой, разрывающей грудную клетку боли, и он, пошатнувшись, рухнул на асфальт рядом с Ладой...

***

     Она не умерла.
     Врачи реанимационного отделения по-прежнему поддерживали ее жизнь, но множественные переломы костей и внутренние кровоизлияния не оставляли почти никаких шансов на успешное выздоровление.
     Колвина привезли домой спустя две недели.
     К его счастью или, быть может, к горю... но сердечный приступ не окончился инфарктом.
     Кто-то вдруг вспомнил о нем, прислал машину, водитель которой предупредительно распахивал перед ним дверь, но Антон Петрович ничего не видел и не слышал - он просто не хотел больше воспринимать окружающий его мир. В эти дни Колвин больше походил на мертвеца, зомби, которого заставила восстать из праха чья-то злая бесчеловечная воля.
     Открыв дверь служебной "Волги", водитель - подтянутый, накачанный парень в солнцезащитных очках хотел что-то спросить, но Колвин только махнул рукой и, не оборачиваясь, вошел в подъезд.
     Остановившись у своей двери, он пошарил по карманам в поисках ключа и, только протянув руку к замочной скважине, заметил, что под наличник замка воткнута сложенная вдвое бумажка. Он машинально вытащил ее оттуда, развернул и понял, что перед ним игральная карта.
     Впрочем, он ошибся. Карта не предназначалась для игры - на черном глянцевом фоне оказался изображен архангел, задумчиво облокотившийся о крест... И чуть ниже надпись:
     "Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого".
     Слова больно кольнули душу, но он не воспринял эту дурацкую шутку как нечто адресованное ему.
     Войдя в пустую, осиротевшую квартиру, Колвин без сил привалился к дверному косяку и некоторое время стоял, слушая гулкую тишину. Собаки исчезли. Их никто не видел с того момента, как бампер грузовика ударил Ладу.
     Наконец спустя две или три минуты Антон Петрович все же нашел в себе силы затворить дверь, тяжелой шаркающей походкой прошел на кухню и сел, бесцельно глядя в пол. Он боялся поднять глаза, потому что за те полтора месяца, что Лада прожила в его квартире, тут буквально все пропиталось ее присутствием.
     Так очень часто бывает в жизни - один миг, одно событие в буквальном смысле сминает все, что у тебя было, делает мир тупым, лишенным всяческого смысла, все ценное, что еще вчера казалось значимым, жизненно важным, вдруг оборачивается грудой хлама...
     Колвин прекрасно понимал - он свое отжил. Теперь уже окончательно и бесповоротно, но эта мысль, в другое время показавшаяся бы ему ужасной, сейчас не будила ровным счетом никаких чувств.
     Какой-то пьяный водитель, ублюдок, оборвал сразу две жизни.
     Антон Петрович пошарил рукой по столу, наткнулся пальцами на коробку папирос, машинально прикурил, не ощущая вкуса дыма... Случайность... Судьба... Это могло называться как угодно, но разве становилось от этого легче?
     Он видел ее под прозрачным колпаком барокамеры... В чем же она провинилась перед судьбой? Почему так?!..
     Ни один из этих вопросов не находил ответа ни в разуме, ни в душе. Там, казалось, гнездилась одна лишь надсадная боль, смешанная с обреченным, гадливым чувством собственной беспомощности перед жестокими обстоятельствами.
     Колвин прошел войну на Кавказе. Устав убивать, он однажды нашел в себе силы бросить эту кровавую мужскую работу, с тем чтобы обратиться к другой стороне той же медали.
     Десять лет он провел в подземных бункерах поселка Гагачьего, разрабатывая первый сервоприводной протез человеческих костей, уникальность которого состояла в том, что он, по сути, становился не протезом, а частью человеческого организма, конвертируя и используя тепловую энергию живых тканей.
     Он создал его лишь затем, чтобы убедиться - никому не нужно лечить искалеченных на войне ребят, - на это у государства нет денег. Деньги были лишь на то, чтобы создать потенциально военную разработку и положить ее под сукно до тех пор, пока его идея вдруг не получила карт-бланш в игре под названием "война умов"...
     Колвин сидел понуря голову, машинально комкая в ладони теплый, глянцевый картон невесть кем подсунутой под его замок гадальной карты.
     Сколько раз в жизни он оказывался бессилен перед судьбой? Сколько раз ему приходилось идти на поводу роковых обстоятельств? И сколько раз он опускал руки, пасуя перед ними?
     "Много..." - с горечью признался сам себе Колвин.
     Пустота квартиры давила на него, спрессовывая мозг в усохший от боли брикет. Образ Лады дрожал и плавился в его мыслях, Колвину казалось, что он физически ощущает каждый день ее безнадежной агонии...
     "Безнадежной только в том случае, если ты опять уйдешь в глухую защиту ради своих чистых рук, незапятнанной репутации... А кому она нужна, Колвин, эта твоя репутация? Кому ты вообще нужен, кроме нее, умирающей сейчас в реанимации?"
     Антон Петрович машинально разжал ладонь и вновь посмотрел на смятый кусочек глянцевого картона.
     "Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого".
     Именно в этот миг, глядя на сливающиеся перед глазами буквы, он впервые подумал: "А быть может, цепь случайностей - это не прихоть судьбы, а чья-то злая воля, толкающая меня на определенный шаг?"
     Он встал, прошел в свою комнату, выдвинул ящик стола и принялся рыться в бумагах.
     В этот момент он боялся лишь одного - его что случайно выкинул ту визитную карточку.
     Нет, она оказалась на месте.
     Дрожащими пальцами он набрал телефонный номер.
     - Генерала Барташова... - попросил он, когда на том конце взяли трубку.
     - Кто его спрашивает? - осведомился женский голос.
     - Передайте, что звонит Колвин. Он поймет... Антон Петрович сел на кровать, опустив голову, и приготовился ждать.
     Однако Барташов оказался поблизости. Секунд через десять в трубке раздался его сочный бас:
     - Да, я слушаю.
     - Николай Андреевич? Это Колвин... Нам нужно встретиться.
     - Антон Петрович, ты же знаешь, что мое предложение и все связанные с ним условия неизменны, - ответил Барташов так, будто они расстались только вчера и он ждал этого звонка.
     - Да, я понимаю... - ответил Колвин. - Давай встретимся. У меня тоже появились определенные условия, но я согласен работать...

***

     За то время, что Колвин провел в Москве, в поселке Гагачьем опять закипела жизнь.
     Антон Петрович вышел из машины у знакомого, уходящего под землю бетонного пандуса, который запирали мощные раздвижные ворота.
     Да, люди определенно вернулись сюда... Признаки запустения старого военного городка все еще присутствовали, но это уже больше походило на детали маскировки, нежели на истину, отражающую положение вещей. Взгляд Колвина, скользнувший по серому бетону и прилегающим ко входу, хорошо знакомым окрестностям, машинально отметил обилие устройств скрытого и явного наблюдения, охранные рубежи и прочие признаки грамотно организованного охранения. Солдат или персонала нигде не было видно, и внешне "Гаг-24" выглядел все таким же обветшалым, давно заброшенным военным городком времен слома социалистической системы, но, шагая вслед за Барташовым по узкой, вьющейся меж сосен тропе, Антон Петрович с удивлением и даже некоторой внутренней дрожью дважды натыкался взглядом на замаскированные дерном щели в земле. Они проявлялись внезапно, когда до них в буквальном смысле оставалось сделать пару