етров отделяет его от Земли...
     Его душа, которая, как ему казалось, очерствела в боях и разучилась испытывать иррациональный страх перед неизбежными событиями, на этот раз взбунтовалась. Полковник был и оставался отличным солдатом, прекрасным, закаленным и проверенным в боях командиром, но этого оказалось мало - он был хреновым космонавтом, а это сейчас вдруг стало главным.
     Он привык управлять стропами парашюта, делать все своими руками и, случись что, пенять лишь на себя. Но, как выяснилось в эти секунды, он не верил ни компьютеру с мягким, явно женским голосом, ни любой другой системе посадочной капсулы.
     В эти секунды Наумов ощутил себя уложенным в гроб, ящик с бронированными стенками, который спустя секунду кувыркнется с орбиты...
     Цепь замкнулась.
     Внезапное ускорение неприятно отозвалось во внутренностях ощущением их щекотливого зависания - это капсула, освободившись от магнитных захватов, начала свой разгон по стволу стартовой катапульты, будто пуля, - только что не вращалась по нарезам этого самого ствола...
     Воздух, насильственно вдуваемый в его сжавшиеся легкие, имел горьковатый привкус.
     Полковник зажмурился.
     Он знал, что уже не в силах что-либо изменить, - оставалось лежать, дыша часто и равномерно.
     Что он и делал.
     "Какого черта они послали сюда именно меня?"
     Наумов впервые задал себе этот вопрос. Всю жизнь он подчинялся приказам, убеждая себя, что только так и нужно поступать настоящему офицеру... Но сейчас, падая в бездну космического пространства, отделенный от нее лишь утлой скорлупой брони, он вдруг осознал, что его назначение на Ганимед выглядело по меньшей мере абсурдным. Он не имел никакой специальной космической подготовки, не был ни полиглотом, ни космополитом, - при желании он мог бы назвать еще с десяток критериев, по которым его кандидатуру должны были неизбежно отвергнуть...
     Единственное, что он умел, - это грамотно воевать на земной тверди.
     Ощущение невесомости пришло подкатившей к горлу тошнотой. Затем он почувствовал, как в недрах капсулы что-то завибрировало, задрожало, и динамик внутренней связи вдруг выдал какой-то отчет о производимом действии. Мозг полковника не отреагировал на это сообщение. Словарного запаса его английского не хватило, чтобы осознать смысл доклада бортовой системы.
     Зато он осознал нечто другое - его вызов в Москву и назначение на Ганимед выглядели так странно и скоропалительно, что не оставалось сомнений - он понадобился тут именно в силу своих военных навыков, и этот критерий перевешивал все остальные.
     Полковник падал в бездну, не видя, но ясно ощущая ее. Чтобы не концентрироваться на этом пагубном чувстве свободного падения среди необъятной пустоты, он попытался вызвать в своем воображении какие-нибудь воспоминания, но добился лишь того, что перед мысленным взором встал тот самый злополучный день, когда его, вырвав из боя, отправили в Москву...

Глава 2

Ганимед. Российский сектор освоения. 25 августа 2029 года...

     Рывок парашютной системы Наумов мог отличить от тысяч других внезапных динамических перегрузок.
     После рева двигателей, выматывающей, тошнотворной невесомости и столь же изнурительной тяжести при коротких включениях тормозных сопел замедленное куполами падение показалось ему чуть ли не райским ощущением.
     Однако в данный момент полковника продолжало заботить несколько другое.
     Могло ли его командование на Земле предвидеть ту ситуацию, в которую сейчас попала "Альфа", еще девять месяцев назад, когда его внезапно откомандировали на борт?
     Логика подсказывала ему: предвидеть могли, но только в том случае, если "Гарри Трумэн" покинул орбиту Земли чуть раньше, чем "Альфа", и направился к Ганимеду с вполне определенной целью...
     Он не успел закончить свои логические выкладки - на выступающей приборной панели капсулы одна за другой начали загораться зеленые искорки индикаторов.
     Очевидно, спуск подходил к концу.
     Точно...
     Удар о землю, вернее - о Ганимед, показался ему сопоставимым с падением в металлической бочке с высоты нескольких этажей. Каркас под полковником просел, принимая на себя часть удара, но и ему досталось изрядно - казалось, в теле перетряхнуло все кости.
     На индикационной панели вспыхнуло еще несколько предупреждающих искр, что-то пробубнил динамик внутреннего оповещения, а затем раздался неприятный, протяжный скрежет, вслед за которым на скафандр Наумова посыпалась окалина.
     Люк над его головой открывался.
     Электромагнитные замки ремней щелкнули и отключились.
     Он был на месте...

***

     Двигаться в скафандре оказалось крайне неудобно. Наумов провозился несколько минут, прежде чем сумел освободиться от захватов амортизирующего каркаса и вылезти из капсулы.
     "Да, на бравого космодесантника не тяну..." - с внутренним раздражением подумал он, оглядевшись по сторонам.
     Как показалось Наумову, скафандр не только стеснял движения, но и ухудшал видимость - дымчатое стекло гермошлема видоизменяло мир вокруг, сглаживало тени и пропорции, скрадывало расстояния. Возможно, он просто не привык к такой экипировке...
     Вокруг было пусто и тихо. В прозрачном фиолетовом небе царил яркий серп Юпитера. Из немногих познаний в астрономии Виктор Сергеевич помнил, что Ганимед всегда повернут к планете-гиганту одной своей стороной, точно так же, как спутница Земли - Луна.
     Впрочем, имело ли это сейчас какое-то значение?
     "Скорее всего, что - нет..." - мысленно решил Наумов, продолжая изучать местность, одновременно стараясь свыкнуться с таинственным сумраком и мягкими, размытыми тенями, что отбрасывали хаотичные нагромождения каменных глыб, раскиданные повсюду, насколько хватало глаз.
     Рельеф Ганимеда, сформированный вторжением сюда людей, имел весьма удручающий и крайне незамысловатый вид. Прежде этот спутник Юпитера был покрыт толстым панцирем ископаемого льда, а теперь, когда на его орбите зажглось маленькое термоядерное солнце, лед растаял, превратившись поначалу в разреженную и ядовитую атмосферу, а уж потом, после запуска процессоров переработки, - в пригодный для дыхания человека воздух. В результате таяния льдов каменные глыбы, которые на протяжении миллиардов лет были впаяны в толщу ледников Ганимеда, просто опустились до уровня твердой поверхности, образовав хаотичные непроходимые нагромождения.
     Капсула Наумова совершила посадку меж таких каменных торосов и сейчас лежала на боку, полузарывшись в острый щебень, совсем не похожий на лунный реголит. Борта посадочного аппарата были обожжены до такой степени, что броня казалась изъеденной каким-то фантастическим грызуном, - местами она отслаивалась, опадая вниз черными хлопьями окалины.
     Нельзя сказать, чтобы вид посадочного аппарата подействовал на Наумова ободряюще. Тем не менее, осмотрев местность, он вернулся к нему, заглянул внутрь, нашел прибор связи и попытался вызвать "Альфу".
     К его удивлению, борт ответил практически сразу.
     - Полковник, это вы? - спросил коммуникатор голосом Гормана. Не было слышно ни позывных, ни установленных формулировок - создавалось ощущение, что его выхода в эфир ждали на всех мыслимых частотах.
     - Да, Наумов на связи. Что нового, господин Горман?
     - Зовите меня Патрик, хорошо? - неожиданно попросил командир "Альфы", и Наумов заметил, что напряжение в голосе капитана не убавилось.
     - Что-то случилось? - спросил он.
     - Очередные проблемы, - скупо ответил капитан. - Я рад, что вам удалось сесть без приключений. Мы вели вашу капсулу с борта по каналам телеметрии, но я все равно волновался.
     - Назовите мои координаты, - попросил Наумов. - И сообщите, что за новые проблемы.
     - Да, конечно. У нас произошел сбой в системе автоматического выброса, и буквально перед вами к Ганимеду отправилась еще одна посадочная капсула. Мы не знаем, был ли кто-то на ее борту...
     - Вы подразумеваете, что там мог кто-то быть? - не совсем тактично перебил его Наумов, сделав ударение на слове "мог".
     - Нет. Практически это невероятно, - поспешил рассеять его опасения Горман. - Скорее всего самопроизвольное срабатывание автоматики. Такое, к сожалению, иногда происходит. Однако я бы хотел, чтобы вы обследовали ее, полковник. Капсула, по данным наблюдения, лежит в двух километрах к северу от места вашей посадки. Это направление совпадает с дорогой к ближайшему населенному пункту. Вы находитесь в семи километрах южнее границы русского и американского секторов освоения. Ближайший космодром в тридцати километрах севернее вас, двигаться нужно в глубь российской территории.
     - Здесь есть магнитное поле и полюса? - осведомился Наумов, взглянув на циферблат вшитого в рукав скафандра компаса. Стрелка действительно придерживалась строго определенного направления.
     - Да, хотя тут нет естественного геомагнитного поля, но зато присутствует искусственное. На полюсах Ганимеда смонтированы специальные генераторы, - объяснил Горман. - Без магнитного щита, отклоняющего часть излучения, жизнь на поверхности была бы затруднительна.
     - Ясно. - Наумов сориентировался. - Мой передатчик в скафандре сможет вызывать вас?
     - Пока что нет. Мы уже выбросили над российской зоной спутник-ретранслятор, но он еще не занял отведенную ему точку на геостационарной орбите. Приблизительно через два часа он выйдет на позицию и тогда перекроет зоной своего действия весь российский сектор. Любой сигнал будет ретранслирован им на "Альфу".
     - Хорошо. - Наумов еще раз взглянул на компас и начал искать подходящий проход между каменными глыбами. - Будем поддерживать связь по мере возможности.
     - О'кей. Как заработает спутник, вызывайте немедленно.
     - Вот еще что, Патрик, - произнес Наумов, прежде чем отойти от своей капсулы, - на всякий случай, хоть они и молчат, оповестите эфир о моем появлении. Не хочу, чтобы меня воспринимали как неожиданный сюрприз.
     - Вы опасаетесь конфронтации, полковник? Но на Ганимеде, насколько мне известно, нет никакого вооружения, только несколько десятков человек полицейской службы колонии.
     - Зато оно есть на "Гарри Трумэне", - мрачно напомнил Наумов.
     - Да, конечно, вы правы. Я попытаюсь оповестить всех, по крайней мере, выпущу эту информацию в эфир.
     - Тогда до связи, господин Горман. И не психуйте, я сделаю все, что в человеческих силах.
     - Спасибо, полковник. Я... Мы все надеемся на вас.

***

     Первые шаги по каменистой почве Ганимеда дались Наумову с трудом. Скафандр здорово стеснял движения, но он не решился снять его и оставить в капсуле. Фиолетовое небо над головой, унылый лунный ландшафт вокруг без каких-либо признаков человеческого присутствия - все это здорово давило на психику, постоянно напоминая о том, что он не на Земле.
     Впервые в жизни.
     Это утверждение имело для Наумова особый смысл. Человеку, который хоть раз менял климатическую природную зону, должно быть хорошо знакомо это ощущение - когда вокруг тебя вдруг оказывается непривычный мир. Не те звуки, другая растительность, животные, о повадках которых можно только догадываться, люди, чей язык, поведение и нравы - тайна для тебя, - все это в первый момент сильно действует на нервы... Здесь же, сделав несколько шагов, Наумов вдруг поразился ирреальности своих ощущений. Будто то самое, много раз испытанное им чувство морального одиночества вдруг усилилось в сотни раз...
     Казалось бы, война на Кавказе сделала из него неплохого альпиниста, так что валуны, раскиданные тут и там вокруг места посадки, для него не проблема. Тишина в эфире? Не страшно. Тем более он был предупрежден о ней заранее.
     И тем не менее он чувствовал себя словно новобранец, заброшенный в глубокий тыл противника без соответствующей подготовки...
     Найдя проход между валунов, он преодолел первое препятствие и увидел перед собой пространство огромного кратера, точно такого, какие во множестве присутствуют на Луне. Освещенная тусклым светом Юпитера, перед ним лежала равнина желтовато-коричневого цвета. Границы кратера терялись вдали, обозначая себя сумеречными, серыми линиями у самого горизонта.
     Дикую красоту этого ландшафта нарушало несколько явных следов человеческой деятельности. Во-первых, широкая многополосная автомагистраль, черной ниткой перечеркивающая дно кратера, а во-вторых, далекие, призывные огни каких-то многоэтажных строений.
     Сверившись с компасом, Наумов повернул на север. Это направление совпадало с ведущей к далеким строениям дорогой.
     Над головой по-прежнему плыл исполинский серп Юпитера. Видимо, до рассвета было еще далеко. Расстояние до угадывающихся в сумраке ночи огней он определил как пять-шесть километров по прямой, но, учитывая разреженность атмосферы и непривычные глазу освещение и рельеф, он допускал, что мог ошибиться в своей оценке.
     Давала знать о себе и иная сила тяжести. Шаг Наумова, несмотря на громоздкий скафандр, был размашистым, и идти не составляло особого труда.
     Все эти ощущения сливались в нем, тревожили, вызывали чувство оторванности от всех и вся - какого-то совершенно необъяснимого, глобального одиночества.
     Наумов хмурился, стараясь как можно чаще смотреть по сторонам, хотя был уверен - проявись в этой немой пустоте какое-то движение или звук, он бы заметил его сразу...
     И тем не менее вид второй посадочной капсулы, чей контур внезапно появился из-за кучи придорожных валунов, заставил его вздрогнуть, а сердце - часто забиться, прежде чем Наумов совладал с не в меру напряженными нервами.
     Продолговатый посадочный аппарат длиной около трех метров - эдакое обугленное ископаемое яйцо динозавра - торчал из небольшой конической воронки, образовавшейся при его падении. Рядом бессильными белыми языками протянулись опавшие парашютные купола системы окончательного торможения.
     Подойдя ближе, он понял, какая деталь встревожила его.
     Люк посадочной капсулы был открыт.
     Он подошел сбоку с таким расчетом, чтобы лежащий внутри аппарата человек не смог увидеть его приближения, и заглянул за край откинутого люка, откуда истекал мягкий, приглушенный свет.
     Мышцы Наумова окаменели от напряжения - он был готов к любому обороту событий, однако спускаемый аппарат был пуст.
     От борта посадочной капсулы к дороге, что тянулась к недалеким уже огням высотных зданий, уходили едва заметные, слабо отпечатавшиеся в мелком, остром гравии следы подошв.
     "Значит, самопроизвольное срабатывание автоматики, господин Горман?.." - подумал он, потянувшись к прибору связи, который располагался на панели управления внутри капсулы, но в этот миг внешние микрофоны скафандра передали далекий, прозвучавший где-то на пределе слышимости звук, который заставил Наумова отдернуть руку и оглянуться.
     Звук постепенно становился четче, явственнее.
     Он был очень хорошо знаком полковнику Наумову. В разных ситуациях этот равномерный деловитый стрекот нес либо спасение, либо смерть...
     Это был шум приближающегося вертолета.

***

     В темноте покинутого здания резко, неприятно прозвучали шаги. Человек, что появился в дверном проеме брошенной жильцами квартиры, был экипирован точно так же, как и женщина-снайпер, только что поразившая вертолет Военно-космических сил США двумя точными, хладнокровными выстрелами.
     Забрало его гермошлема оказалось поднято, и в сумеречном, пробивающемся через оконный проем свете от горящей на улице машины он казался немного старше своих сорока двух лет. Голографическая нашивка на грудной пластине скафандра выдавала его имя, звание и расовую принадлежность:
     "Наумов Виктор Сергеевич. Полковник. ВКС России".
     - Послушай, девочка, тебя как зовут? - спросил он, выглянув в окно.
     Она не ответила. Помедлив несколько секунд, подняла руку, все же прикурив измятую сигарету. Выпустила дым и взглянула в глаза полковника.
     Грохот на улице стих. Отзвенели последние осколки стекла, и в темно-фиолетовой ночи вдруг стали отчетливо слышны два звука: за окраиной города, на лысом каменном пригорке надсадно взвыл, набирая обороты, атмосферный процессор, автоматика которого уловила дым и теперь пыталась в экстренном порядке восстановить нарушенный взрывом химический состав воздуха. Вторя ему, на освещаемой пожаром, засыпанной обломками мостовой характерно и неприятно для человеческого слуха зазвучали сервоприводные моторы нескольких машин-уборщиков, которые выползли из вестибюлей неповрежденных зданий и теперь бестолково ползали по тротуару, натыкаясь на бетонные обломки разрушенного дома и горящий остов вертолета.
     Женщина перевела взгляд с Наумова на улицу.
     Машины, предназначенные для подметания улиц, не могли справиться с многотонными кусками мусора и жалобно выли сервоприводами, словно бы расписываясь этим заунывным звуком в собственном бессилии и недоумении.
     "Вот так и будет, - вдруг с горечью подумала она, глядя вниз. - Мы исчезнем, оставив после себя руины зданий и бестолково ползающие машины..."

***

Прошлое...

     Ее звали Лада...
     Неудачное имя для колченогой девочки с заячьей губой.
     Лада родилась в окрестностях Череповца, и соседство этого угрюмого, задымленного, насквозь пропитанного смогом города наложило жестокий отпечаток на гены новорожденного ребенка.
     Впрочем, не только ядовитые выбросы в атмосферу от десятков промышленных предприятий города повлияли на обстоятельства ее появления на свет.
     Так часто бывает в жизни: одних людей судьба при рождении одаривает сверх меры, а у других отнимает все, вплоть до надежды когда-либо выкарабкаться из бездонной ямы роковых обстоятельств.
     Лада как раз оказалась причислена ко второй категории. Ее родители беспробудно пили, ютясь в старой, покосившейся хибаре на окраине города-гиганта.
     Таким образом, дальнейшая судьба девочки казалась предрешенной в самый момент ее рождения, когда мать, растрепанная, без времени состарившаяся женщина с отекшим, изможденным лицом, корчась в родовых муках, наконец исторгла плод, лежа на полу подле старого дивана, произведенного, наверное, еще в эпоху социализма.
     Если бы Лада родилась в роддоме, то, возможно, средь окружающего ее появление в мир мрака еще мог сверкнуть лучик надежды, но, увы, этого не случилось, - мать родила ее дома...
     Кое-как поднявшись с пола, она, скорее подчиняясь инстинктам, чем разуму, вытерла мокрое тельце новорожденного ребенка краем скомканной, давно не стиранной простыни, да так и оставила орущего младенца лежать в смятой, дурно пахнущей постели.
     - Ладно! Не вопи! - грубым, совсем не женским голосом крикнула она, едва посмотрев в сторону новорожденной, и пошла, держась за стену, к плотно притворенной двери, из-за которой доносились пьяные, неразборчивые голоса.
     Облик нестарой еще женщины, которую качало от пережитых мук и доводящего до безумия желания выпить, говорил о полной деградации, как физической, так и духовной. Казалось, что она напрочь забыла о ребенке, который кричал, беспомощно откинув головку, как и у большинства новорожденных, непропорционально большую для крохотного тельца... Стремления матери оказались противоположны инстинктам самого примитивного животного - она пыталась уйти прочь от рожденного несколько минут назад ребенка на кухню, к заветной для ее тусклого сознания бутылке, содержимым которой ее сожитель со своим товарищем уже вовсю отмечал появление на свет новой жизни.
     Из-за двери вдруг высунулась его всклокоченная голова.
     - Как ты говоришь? - дебильно ухмыльнулся он, растянув рот в пьяной ухмылке. - Лада? Девочка, что ль?
     - А пошел ты!.. - грубо оборвала его женщина, которой казалось, что она сейчас сойдет с ума, если срочно не примет необходимой дозы спиртного. - Я сказала не "Лада", а "ладно", дурак, отойди с дороги, видишь, мне худо!
     Ее сожитель посторонился, глядя в сторону маленького живого комочка, что копошился в смятых, заскорузлых простынях.
     - Ты, дура, сиську-то дай, слышь - орет, жрать хочет!
     - Ты сделал, ты и корми!.. - огрызнулась она, оттолкнув его с дороги.
     Сожитель п