к бы башка с этих плеч не улетела. Помнишь, что я тебе говорил в самом начале? Или уже забыл? Напомнить?
     Вадим молчал.
     - Я напомню. - Барташов сцепил пальцы рук так, что они побелели. - Я расконсервировал "Гаг-24" на свой страх и риск, используя служебное положение, так сказать. Расконсервировал потому, что сил моих больше не было смотреть, как наших пацанов кромсает в разных "горячих точках". Потому что "Гарри Трумэн" над моей башкой - это не гарант мира, а прелюдия к новой войне! Потому что сфера национальных интересов США уже скоро распространится на мой собственный сортир, если не дать им понять, что мы тут тоже кое-что умеем делать и у нас есть СВОЯ сфера национальных интересов и безопасности. Ты понял мои мотивы, майор?
     Колышев кивнул. Не стоило доводить генерала до повторных откровений. Все это он знал и слышал раньше.
     - А теперь знай: меня взяли в оборот. Пока что терпят, - я успел вовремя заткнуть пару глоток, - но только пока. Если через два месяца мы не продемонстрируем им нечто действительно сногсшибательное, "Гагу-24" каюк, и мы с тобой еще позавидуем Антону Петровичу. Ты понял?
     Колышев кивнул. Генерал воспринял его бледность, пятнами выползшую на лицо Вадима, как признак понимания. Он представить себе не мог, что, говоря о собственных интересах и амбициях, Вадим сказал больше правды, чем сам того желал. У него действительно присутствовали свои мотивы работы в "Гаге" и... свой заказчик, которого Колышев боялся во сто крат больше, чем всего Министерства обороны вместе взятого.
     Он понимал лучше, чем Барташов, - провал означал смерть. Не политическую, не научную, а реальную... физическую.
     Отсюда проистекала его решимость идти до конца во что бы то ни стало.

***

     Когда Лада снова пришла в себя, сумрак отступил, вокруг было светло - даже слишком. От яркого, бьющего в глаза света ламп ей пришлось зажмуриться.
     Рядом послышались шаги, что-то щелкнуло, и ослепительные солнца вокруг погасли.
     Она вновь открыла глаза.
     Рядом с ней стоял человек в серой просторной одежде. Его маленькие глаза смотрели на нее внимательно и изучающе.
     - Ну? - Он присел на табурет рядом с ее постелью. - Давай знакомиться?
     - Кто вы?.. - с трудом разжав онемевшие, чужие губы, едва слышно спросила Лада.
     - Меня зовут Вадим. Вадим Игоревич Колышев. Я буду заниматься твоей реабилитацией.
     Лада расслабила напрягшиеся мышцы шеи, позволив голове утонуть в мягкой подушке. Ее сердце вдруг лизнул жадный холодный язычок страха.
     Она ощущала произошедшие в ней самой перемены.
     Реабилитация... Лада никогда раньше не слышала данного термина, но вдруг отчетливо осознала, что секунду назад солгала себе - она понимала его смысл, который оказался уложен в ее сознании четкой энциклопедической формулировкой. Как и много других понятий и слов. Как и те картины из Русского музея с их описаниями, которых она никогда не видела и не могла видеть. Раньше она даже не представляла, что существует какой-то Русский музей... Сфера ее интересов и знаний ограничивалась узкой специализацией выживания в городских трущобах, и только встреча с Антоном Петровичем чуть-чуть приоткрыла перед ней ту тяжкую занавесь безысходной нищеты, что наглухо отгораживала от нее весь остальной мир...
     - Тебя что-то беспокоит? - напомнил о своем присутствии Вадим.
     Она мучительно скосила глаза в сторону голоса.
     - Тебе трудно говорить? Понимаю. - Вадим постарался вложить в свой голос столько доброжелательности, сколько смог. - Ты просто лежи, а я тебе кое-что расскажу. Думаю, что смогу ответить на многие вопросы, которые сейчас ты задаешь сама себе. Ты помнишь, что случилось с тобой в парке?
     Помнила ли она?!.
     У Лады действительно не было сил, чтобы говорить, но навернувшаяся на глаза и вдруг скатившаяся по щеке влажной змейкой слеза ответила на вопрос красноречивее всяких слов. Она помнила.
     - Извини... Я, быть может, не очень хороший психолог. Но ведь нужно с чего-то начать, верно?
     Колышеву показалось, что она остается безучастна к его словам, погруженная в свои внутренние ощущения, но тем не менее он продолжил:
     - Тебя сбила машина. Пьяный водитель не справился с управлением грузовика. Ты получила очень серьезные, смертельные травмы, и ни один врач, по сути, не мог тебе помочь.
     Эти слова Колышева вызвали напряжение мышц ее лица и движение глаз в его сторону. Она явно хотела что-то спросить, но либо не решалась, либо собирала силы для вопроса.
     - Кто... вы?.. - наконец едва слышно выдохнула она. - Где... Антон... Петрович?..
     - Успокойся, успокойся. - Встревоженный взгляд Вадима метнулся к вздыбившимся синусоидам графиков на мониторах контрольной аппаратуры. - Мы друзья Антона Петровича. Он понимал, что в больнице тебе не помогут, и потому повез тебя к нам. Раньше он сам работал тут. Понимаешь, нам пришлось очень многое в тебе изменить для того, чтобы вырвать тебя у смерти. Антон Петрович помогал нам, он сам настаивал на том, чтобы мы спасли тебя.
     - Где... он?..
     - Он заболел, Лада. Сейчас он... лечится, понимаешь? Ты должна поправиться, и тогда, если все будет хорошо и ты будешь выполнять все мои предписания, вы скоро снова увидитесь. Ты поняла?
     Она медленно закрыла глаза. Что это было - знак согласия с его словами или обыкновенное бессилие?
     Синусоиды графиков плавно пошли вниз.
     Для нее был важен Кол вин. Важен настолько, что эта привязанность становилась опасной. Вадим не мог не отметить столь ярко выраженной реакции.
     - Хорошо. - Он встал и прошел за ширму, что отгораживала ее постель от остальной части помещения. - Сейчас я сделаю тебе укол, и ты уснешь. Тебе нужно отдохнуть, верно? - Колышев вновь вернулся в поле ее зрения с автоматическим пистолетом-иньектором в руках. Прижав его головку к ее обнаженному предплечью, он нажал на курок, и Лада почувствовала, как что-то едва ощутимо вонзилось в ее кожу. - Вот так. А теперь спи. Когда проснешься, мы с тобой поговорим...
     Последние слова Вадима Игоревича дошли до ее мгновенно затуманившегося сознания сквозь странную блаженную дымку, сравнимую с наркотическим опьянением.
     Внутри росло чувство какой-то противоестественной эйфории.
     "Антон Петрович тут... Он скоро поправится... - шептал далекий и не совсем реальный голос. - Ты среди его друзей... Ты должна доверять им и делать все, что тебя попросят..."
     А что ей, собственно, оставалось еще?

***

     В третий раз Лада пришла в себя совершенно самостоятельно и без чьего-либо надзора.
     Открыв глаза, она долго лежала, прислушиваясь к гулкой тишине помещения, в которой монотонно попискивал какой-то прибор.
     На этот раз ощущение жизни оказалось более острым, осознанным и принесло не только тревогу, но и радость.
     Обыкновенную человеческую радость оттого, что она может лежать и вдыхать полной грудью чуть сладковатый, наполненный разными лекарственными флюидами воздух.
     Все сказанное и услышанное ею накануне располагалось в сознании разрозненными осколками ощущений и мыслей, словно кто-то взял зеркало, запечатлевшее в себе реальность, и разбил его об пол вдребезги...
     Однако присутствовало в ней одно ощущение, которое прочно закрепилось в мозгу, несмотря ни на что.
     Та самая непонятная, откровенно баюкающая разум эйфория. Лада не понимала, откуда в ней такая радостная, подспудная уверенность в том, что ее окружают друзья, что страдания окончены и все в мире будет складываться прекрасно, стоит лишь беспрекословно подчиниться человеку, который назвал себя Вадимом Игоревичем Колышевым.
     Лада лежала в сером, пахнущем медициной сумраке, прислушиваясь сама к себе, к своим ощущениям.
     Нигде ничего не болело. Голова оставалась ясной. Пугающие видения картин или неосознанная информация о мире исчезли. Она слышала, как ровно, размеренно бьется ее сердце, простыня слегка холодит обнаженное тело, - она ощущала себя ЗДОРОВОЙ...
     Рука Лады медленно потянулась к краю укрывавшей ее простыни и отдернула в сторону белый накрахмаленный материал.
     Она села на кровати, спустила ноги, потом встала, опираясь о спинку, и попробовала сделать первый шаг.
     Получилось.
     Спинка кровати казалась надежной опорой, но, чтобы идти дальше, ее пришлось отпустить.
     Лада попыталась шагнуть без опоры, по привычке чуть резче перенеся ту ногу, на которую хромала с самого рождения...
     Она едва не упала, вскрикнув и насмерть перепугавшись, когда босая нога с силой ударила в пол, в то время как по ощущениям ее мозга до твердой поверхности должно было оставаться еще несколько сантиметров. Потеряв равновесие, она пошатнулась, попыталась схватиться за складную ширму и в конце концов упала, с грохотом подмяв под себя хлипкое сооружение.
     Такое же ошеломляющее чувство испытывает человек, который идет по лестнице в кромешной темноте. В какой-то момент он сталкивается с тем же самым парадоксом - если лестница оканчивается раньше, чем ожидает он сам, то нога, готовая встретить очередную ступеньку, вдруг проваливается в пустоту, или наоборот - думая, что лестничный пролет уже кончился, человек, опуская ногу, неожиданно с силой впечатывает ее в ступень...
     Лада не теоретизировала по этому поводу. Она просто испугалась - что-то было не так с ее телом. Это чувство уже коснулось ее, когда она пыталась говорить с Колышевым, - губы тогда показались ей чужими, и привычные звуки не хотели срываться с них так же легко и непринужденно, как раньше.
     Лежа на полу, она огляделась.
     Комната оказалась небольшой - приблизительно три на четыре метра. Большую часть площади занимали ее кровать и расположенная около нее различная медицинская аппаратура. Ширма, которая теперь валялась на полу, отгораживала ее от компьютерного терминала, возле которого на стене без окна, резко
     диссонируя со всей остальной обстановкой комнаты, расположились раковина умывальника и большое зеркало над ней.
     Его вид словно заворожил Ладу.
     Собравшись с силами, она встала, выпрямившись в полный рост, и посмотрела на свои ноги.
     Ее врожденный дефект исчез. Обе ноги выглядели совершенно одинаково.
     Это был своего рода шок.
     Рука Лады с дрожащими пальцами медленно потянулась к лицу. Подсознательно она поняла, почему ей оказалось так трудно выговаривать слова. Дрожащие пальцы коснулись ровной линии губ без какого-либо намека на уродство.
     Не в силах больше пребывать в состоянии тревожной, раздирающей душу неизвестности, она повернулась и нетвердой, балансирующей походкой подошла к зеркалу.
     Взглянув в него, она попятилась и вдруг закричала, одновременно пытаясь зажать похолодевшими ладонями рот.
     Это было не ее лицо... Из зеркала на нее смотрела стройная, красивая и насмерть перепуганная женщина, лишь отдаленно напоминавшая ту девушку-бродяжку, что несколько месяцев назад случайно встретил Антон Петрович Колвин.
     Она стояла, заледенев, посреди комнаты, а в коридоре, за дверью уже звучали чьи-то торопливые шаги.

***

     - Ну и как наши успехи? - Колышев, как обычно, появился внезапно, возникнув из-за спины, словно имел способность материализовываться из воздуха. - Привыкаешь?
     Лада обернулась на звук его голоса.
     Колышев вызывал в ней двоякие чувства. С одной стороны, она ощущала в присутствии этого человека некоторую неприязненную робость, а с другой - что-то внутри постоянно внушало, что он ее единственный настоящий друг, после Колвина, конечно. Борьба двух этих противоположностей в присутствии Вадима не прекращалась ни на минуту, и каждый раз Лада не могла скрыть своего смятения.
     - Все нормально, Вадим Игоревич, - произнесла она, снимая с головы шлем сенсорно-виртуальной связи.
     - Голова не болит? Сон не нарушен?
     - Нет. Все хорошо.
     Колышев задавал эти вопросы не из фальшивого участия или из вежливости. Он действительно имел сильные опасения насчет ее рассудка. По уровню своего развития Лада стояла очень далеко от той машины, до демонстрации которой осталось полтора месяца. Собственно, Вадим предвидел это и начал накачивать ее мозг различной информацией еще задолго до того, как она впервые пришла в сознание. Те щелчки сглатывающего диск ДВД-привода, что слышала Лада в редкие минуты просветления, относились именно к данному процессу - ее обучали при помощи самых современных компьютерных технологий, с применением психотропных катализаторов.
     Теперь для нее больше не являлся пугающей загадкой вопрос о том, откуда она знает множество новых понятий и слов, почему вдруг начала ориентироваться в живописи и музыке, отчего компьютерный терминал не кажется ей тайной за семью печатями...
     Единственное, чего не знала Лада, - так это того факта, что подобные методы обучения признаны во всем мире преступными и запрещены в большинстве цивилизованных стран. Девять из десяти человек заканчивали подобный курс в больницах для душевнобольных с тяжелыми, порой необратимыми расстройствами рассудка.
     Естественно, что Вадим не обсуждал с ней данную проблему.
     Он просто поражался тому, как разительно меняется Лада буквально с каждым прожитым днем, с какой легкостью и жадностью она принимает текущие в нее знания и как быстро осваивается с ними. Но что самое парадоксальное - она по-прежнему оставалась сама собой. Дикий информационный прессинг, похоже, не только не оказывал на нее дурного влияния, он нравился ей. И при всей непомерной нагрузке на мозг она не только не впадала в крайности, но демонстрировала все ту же мечтательную улыбку на красиво очерченных губах, так же вздрагивала, а потом вдруг смущалась при его внезапных появлениях за спиной. В общем, процесс ее насильственного обучения протекал слишком благополучно, чтобы не вызывать у Вадима неосознанной тревоги.
     Вечером того же дня Барташов в очередной раз посетил нижний уровень "Гага".
     - Вадим, как успехи? - спросил он, войдя в кабинет, где Лада сидела за компьютерным терминалом. За ее спиной, помимо Колышева, стоял еще один сотрудник комплекса.
     Вадим предостерегающе поднял руку, продолжая пытливо вглядываться в сложный график на установленном поодаль от кресла мониторе.
     - Давай, Дима, код пошел! - негромко приказал он. Незнакомый Барташову сотрудник поднял руки, повернув их ладонями к затылку Лады, которая, погрузившись в иную, компьютерную реальность, не видела и не ощущала ничего, что творится у нее за спиной.
     Ладони Димы напряглись, не касаясь ее коротко стриженного затылка, - казалось, он массирует затылок Лады тяжелыми, текучими движениями ладоней, при этом вены на его оголившихся запястьях вздулись, напряглись, обозначив узловатый узор...
     "Долго еще?" - красноречиво спросил взгляд Барташова.
     Вадим неопределенно пожал плечами.
     "Выйдем", - кивнул в сторону двери генерал.
     Колышев нехотя подчинился.
     - Что это он делает? - спросил Николай Андреевич, как только дверь в кабинет затворилась.
     - Гипноз, - односложно ответил Колышев.
     Глаза генерала сузились.
     - Вадим, не темни, - предупредил он. - Почему не доложил мне?
     - Я не могу каждую секунду бегать отчитываться! - внезапно вспылил Колышев. - Я и так делаю невозможное!
     - Вот я и интересуюсь - что ты делаешь?
     Вадим с сомнением взглянул на дверь, а потом махнул рукой.
     - Ладно, он справится без меня. Что вас интересует?
     - Все, - ответил генерал.
     - Хорошо. Быть может, зайдем в мой кабинет?
     - Давай.
     Они прошли чуть дальше по коридору. Вадим отпер магнитным ключом дверь, вошел и включил свет.
     - Садитесь, Николай Андреевич.
     Барташов опустился в кресло, поискал глазами пепельницу и достал сигареты.
     - Ты волком на меня не смотри, - вдруг произнес он, прикуривая. - Ты сидишь тут у бога за пазухой, а меня каждый день волтузят в Министерстве обороны. - Он выпустил струйку сизого дыма и внезапно закашлялся. - Я "гружу" им, конечно, но для того чтобы убедительно врать, мне нужно представлять, о чем идет речь.
     - Я пытаюсь вытеснить ее прошлое, - ответил Вадим, тоже потянувшись за сигаретами. - Ведь нам нужен послушный исполнитель, не так ли? По своему внутреннему, анатомическому строению она, без детальных исследований, вполне тянет на понятие "машина". Но ведь этого мало, верно? Она ведь должна еще и действовать адекватно, как положено машине.
     - Ты что, зомбируешь ее, что ли? - насторожился Барташов.
     Колышев хмуро посмотрел на генерала, а потом вдруг устало улыбнулся, сокрушенно покачав головой.
     Как бы ни пыжился Барташов, но он был очень далек в своих представлениях от понятия "наука".
     - Извините, Николай Андреевич, но вы насмотрелись дешевых американских фильмов. Все, о чем вы
     думаете, лежит в области фантастики. Подозреваю, что Колвин уже говорил вам нечто подобное, верно?
     - Ну, допустим, - хмуро ответил Барташов.
     - Зомбировать человека, конечно, возможно... Но только на короткий срок и с тяжелыми последствиями для испытуемого, - объяснил Колышев. - Это делается при помощи препаратов. Простейший пример - наркотики. Накачай человека галлюциногенами и дай решительную установку на какое-либо действие - и он совершит его, без разницы, будь то убийство или посадка дерева Но он будет при этом абсолютно невменяем, некоммуникабелен и т.д. Это ведь не наш с вами случай, согласитесь?
     - Естественно.
     - Значит, это отпадает. Сами видите, Николай Андреевич, нам нужно, чтобы на испытаниях она действовала КАК РОБОТ. Для этого недостаточно загипнотизировать ее либо просто накачать всякой дрянью. Ей придется действовать в условиях боевых испытаний, а значит, реагировать на ситуацию, принимать неординарные решения.
     - Ближе к делу, Вадим.
     - Я и так близко. Давайте возьмем хотя бы вас. Вы помните свое далекое прошлое?
     - Смутно, - признал Барташов.
     - А можете сейчас определить ту грань, где кончается "четко" и начинается "смутно"?
     - Ну, не знаю... Основные события последних лет я помню очень хорошо, а потом кое-что начинает стираться, тускнеть... Что, намекаешь на склероз?
     - Да нет. Дело не в склерозе. Дело в замещении информации. Старое, отжившее, уходит назад, в так называемую подсознательную, долгосрочную память. Новые события и впечатления занимают место старых. Это естественная функция нашего мозга. Если помнить все, то неизбежна перегрузка, срыв... Таким образом организм как бы защищает сам себя.
     - Понял, - ответил Барташов. - Давай дальше.
     - В случае с Ладой я решил действовать так, - у нее есть прошлое, которое нам совершенно не нужно, но нет никаких профессиональных навыков, которые она должна будет продемонстрировать. К тому же доминантой ее воспоминаний, внутренней привязанностью, так сказать, является Антон Петрович Колвин. - Вадим погасил окурок и пояснил: - Чтобы вытеснить его из сознания Лады, а также ввести ей новый "смысл жизни", я решил прибегнуть к методу "замещения информации". Я сознательно перегружаю ее мозг, используя при этом специально разработанные программы компьютерного воздействия. Вся информация, которую она получает сейчас, касается исключительно войн, истории, правил этикета, инструкций по выживанию, немного искусства, чтобы она могла в нем ориентироваться, и, естественно, все мыслимые виды вооружений, их устройство, принципы действия и особенности применения. Она сейчас получает именно те узкоспециализированные знания, которые будет обязана продемонстрировать. Но объем информации столь велик, что ее мозг уже начал защищаться - он старается ее забыть. Все, что она сейчас узнает, фактически сразу же отходит на второй план, сбрасывается на уровень подсознания. Новые впечатления постоянно отодвигают старые, глубже и глубже, но информация идет по определенной схеме, которая закольцована мной... - При этих словах губы Вадима исказила усмешка, которая внимательно слушавшему его Барташову вдруг показалась жутковатой в контексте того, что излагал Вадим... - Пройдет еще немного времени, и, бросая взгляд в свое прошлое, то есть в те впечатления, что ее мозг сбросил,