гружаться в мутно-коричневую пучину.
     Через откинувшийся башенный люк на броню тонущей машины, дико вопя, выбрался моджахед и тут же задергался, взмахивая руками, когда из его видавшего виды халата вдруг полетели выбиваемые пулями кровавые ошметья.
     Еще секунда, и только мутные водовороты обозначили то место, где затонул "борт-32"...
     Рощин вскинул бинокль, тщетно пытаясь разглядеть в заволакивающем все обозримое пространство дыму панораму разгорающегося боя.
     Головной "Т-100" резко дернулся, выстрелив из орудия; снаряд, выпущенный в упор, попал в блиндаж, и в небо полетели, вырванные из земли словно спички, корявые бревна перекрытия от запасного КП...
     Танк, не останавливаясь, вылетел на берег, и его пулемет забился в злобном стаккато, выбивая султанчики пыли из брустверов траншей, не давая высунуть голову укрывшимся там бойцам.
     Три отставшие машины приближались, лавируя между водяными столбами, что вздымались из воды от падения мин.
     Мутное течение реки уносило кровавое пятно от заблудившегося меж танцующей смерти животного...
     Рощин выругался, вскинув коммуникатор, - он видел: сейчас левый фланг сомнут, стоит остальным танкам выскочить на отлогий пляж...
     - Гранатометчики, мать вашу!..
     Команда запоздала - Горюнов, чья позиция находилась в центре и была выдвинута по направлению брода, сам сообразил, что делать, и в борт выскочившей на берег "сотки" хлопнуло несколько "мух", под дружный аккомпанемент разрядившихся подствольников.
     "Хоть бы одно орудие..." - тоскливо подумал Рощин.
     Танк подбросило, будто тот решил потанцевать, земля и камень вокруг вскипели от взрывов, - грохотом, казалось, выворотит барабанные перепонки, - бойцы глохли, и звонкий поначалу рокот "ДШК" теперь звучал в контуженном сознании, как сладкий отдаленный голос...
     Бой разгорался, злой, непримиримый, страшный...

***

     ...Барташов открыл глаза.
     Боли не было... вернее, она не ощущалась, как и вся нижняя часть тела.
     Мучительно скосив глаза, генерал посмотрел в ту сторону, где несколько минут назад возвышались экраны наблюдения и толпились люди.
     Там осталась одна покореженная рама, внутри которой по разорванным проводам и расколотым печатным платам еще бегали голубоватые язычки пламени.
     Площадка вокруг была забрызгана кровью. В мешанине покореженных предметов и выбитых взрывами камней невозможно оказалось различить ни человеческих тел, ни их фрагментов...
     Барташов застонал, пытаясь пошевелиться, и понял, что это не в его силах. Тело больше не подчинялось ему, да и сознание, вернувшееся к генералу, грозило вот-вот погаснуть вновь...
     Он уже больше не думал ни о себе, ни о своей карьере, ни о чем, - в эти предсмертные минуты для него вдруг оказалось значимым лишь одно - он обрек всех этих людей на смерть.
     Сейчас он бы отдал все на свете за простую возможность выйти в эфир, связаться хоть с кем-нибудь, чтобы попросить, потребовать помощи для погибающего внизу взвода, но, увы...
     Генерал беспомощно запрокинул голову, чувствуя, как по щекам текут слезы...
     Внезапно сбоку от него, где-то на границе восприятия, промелькнула тень. Барташов собрал все силы, повернул голову, отчаянно выворачивая глаза в ту сторону, где ему почудилась тень, и увидел... Колышева!
     Вадим брел, словно сомнамбула, по перепаханной взрывами площадке. Его мундир был порван, испачкан кровью и обожжен, в согнутой руке, которую Колышев заботливо баюкал на груди, оказалась зажата трубка сотовой связи, но, видно, окровавленные, скрюченные пальцы больше не повиновались Вадиму.
     Барташов хотел крикнуть, но не смог - из его горла вырвался лишь булькающий хрип.
     Это была расплата. Расплата за все...
     Колышев заметил его. Шатаясь, он подошел к Барташову и сел рядом.
     - Вызови... вертушки... Вадим... - едва слышно прохрипел генерал.
     Колышев посмотрел на него, покачал головой и почему-то усмехнулся...
     Был ли это предсмертный бред Барташова?
     - Вызову... - долетел до его сознания далекий голос. - Не волнуйтесь, Николай Андреевич. Какой-то сукин сын случайно сделал мою работу... - Он жутковато улыбнулся, заглянув в стекленеющие глаза Барташова. - А вы спите спокойно, генерал, теперь командовать этим парадом буду я...

***

     Бой разгорался, злой, непримиримый, страшный... Однако для Лады был неведом ужас раскручивающегося на ее глазах действа. Благодаря стараниям Колышева она больше не принадлежала этому миру, для нее не существовало правых или виноватых сторон, государственных границ, своей и чужой земли, у нее не было НИЧЕГО, кроме сумасшедшей панорамы боя, которая перемещалась в располосованном тонкими нитями прицельной сетки окуляре снайперской оптики.
     Она видела, как плюхнулся в воду головной танк и поплыл, расталкивая мутную волну, а рядом с ним, высоко задрав голову, плыл обезумевший от грохота тур... Лада отчетливо видела его налившиеся кровью, перепуганные, влажные глаза, пока первый гейзер, взметнувшийся вверх мутным столбом от ударившей в воду мины, не заслонил от нее обреченное животное.
     Справа, в соседнем помещении заработал "ДШК".
     Звук падающих на земляной пол гильз, удушливый, кислый запах пороха и равномерный, оглушительный грохот возымели на Ладу совершенно неожиданное действие - она вдруг опустила винтовку и растерянно посмотрела туда, где ставшие маленькими и безобидными фигурки падали с брони плывущих танков, сметаемые в мутную воду реки кинжальным фланговым огнем.
     Ей вдруг страшно захотелось взвыть, закричать в голос от дикого НЕПОНИМАНИЯ происходящего вокруг.
     Испытания были провалены.
     Она не сумела стать той хладнокровной боевой машиной, которую так упорно формировал в ней Колышев, - все, что он насильно вталкивал в ее голову, оказалось сметено в один миг оглушительным грохотом бьющегося в жилистых руках Горенко крупнокалиберного станкового пулемета, потому что стоило взглянуть в его перекошенное лицо, как становилось ясно - сержант знал, что и зачем он делает, его душа, может быть, и противилась жестокой, кровавой мужской работе, но он понимал ее неизбежность, а Лада нет...
     Колышев уничтожил ее личность, смел самосознание, но не дал взамен ничего, что очнувшийся разум
     Лады мог бы принять за точку отсчета в оценке собственных действий...
     Она не понимала, что выбора у нее уже попросту нет и на мучительное замешательство отпущено ничтожно мало времени, - на том берегу, у брода, прорезались сквозь густой дым контуры четырех бронемашин...
     В этот момент три танка, что все же достигли противоположного берега, форсировав реку, повернули башни и произвели залп по старому блокпосту, откуда не умолкая бил пулемет.
     Земля, небо и камни вокруг внезапно встали на дыбы, окрасившись в черно-оранжевый цвет взрыва. Пулемет заглох, но Лада еще успела отчетливо услышать крик рядового Малышева, прежде чем смешанная с камнем земля осела вокруг нее...

***

     На левом фланге взвода события развивались еще более стремительно и драматично.
     После залпа гранатометов атакующих машин осталось только две, но из-за подбитого танка, что накренился, опустив ствол в выбитую перед ним воронку, спустя несколько секунд после взрывов, сбивших траки гусениц с покореженных катков, беспорядочно ударили автоматы; в ответ гулко простучал пулемет, сбивая остатки краски с обуглившегося борта и оставляя на броне глубокие безобразные борозды.
     Два оставшихся танка выстрелили из орудий и, выскочив на берег, взревели двигателями, натужно карабкаясь на склон. На их броне уже не было никого - течение реки уносило посеченные осколками и изрешеченные пулеметным огнем трупы.
     В этот момент, когда вырвавшийся вперед "Т-100" с четким, незакрашенным номером "28" на башне, чуть накренясь, принялся вертеться на одной гусенице, утюжа первую стрелковую ячейку, сквозь дым на той стороне реки проявились силуэты четырех БТРов, спешащих на центр позиции роты прямо через брод.
     "Вот и все..." - обреченно подумал Рощин, оценив ситуацию.
     - Луценко, огонь по броду! Горюнов, если не выдержишь, отходи к КП! - Он отшвырнул коммуникатор и схватил прислоненный к стенке капонира "АКСУ" с под ствольным гранатометом.
     - Товарищ капитан, вы куда?! - закричал помкомроты, старший сержант Логвин, забыв про нововведенные уставом "сэр" и "господин".
     - Держись за мной, старшой, видишь, ребят давят!
     Две "сотки" ползли по позиции левого фланга взвода, плюясь огнем и перемалывая гусеницами осыпающиеся траншеи. Третий застыл у раздавленной стрелковой ячейки с перебитыми траками гусениц, его башня рывками поворачивалась в сторону КП, а из-под днища уже выползали невесть откуда взявшиеся афганцы.
     У брода за спиной Рощина замолотил, но тут же захлебнулся пулемет, со стоном легли первые мины.
     Узкий, извилистый ход сообщения, что вел от КП к основной линии траншей, оказался разорван дымящейся воронкой, по скатам которой струился горячий песок. Стоило Рощину покинуть командный пункт, как мир вокруг разительно изменился, словно с него смахнули масштабность, и он сузился от панорамы затянутой дымом переправы и протянувшейся вдоль берега позиции взвода до узкой теснины осыпавшегося хода сообщения, злого дыхания сержанта Логвина, шального рикошета одинокой пули, что цвиркнула по обнажившемуся из-под песка камню в сантиметре от головы, и рокота - басовитого, делового, кашляющего...
     Танк приближался.
     Сминая фланг взвода, он полз по линии траншей прямо на КП.
     Впереди мелькнула чья-то тень, и в воронку кубарем скатился рядовой Соломцев - тот самый, за кем наблюдал Сергей накануне атаки. По его лицу, смывая запекшуюся кровь, катились крупные градины пота.
     Съехав по откосу воронки, словно ребенок с ледяного сугроба, он, не замечая Рощина и Логвина, вдруг сжался на дне в комок, плотно зажмурив глаза, но автомат не выпустил; его веки были отчаянно смежены, словно он пытался отгородиться таким образом от страшной, грохочущей реальности, что наползала на воронку угловатой тенью "Т-100", а пальцы на ощупь толкали гранату в подствольник "АКСУ".
     У Рощина спазмом сжало сердце.
     Он никак не мог привыкнуть к таким сценам - сам прошел через это, сотни раз видел со стороны, но никак не приходила к нему та профессиональная черствость, что с годами должна полонить душу солдата. Все равно как в первый раз смотрел он на слезы молодого вологодского паренька, что, дурея от желания жить, упрямо толкал непослушную гранату в затвор подствольного гранатомета, чтобы в следующий момент встать навстречу танку моджахедов.
     - Логвин, помоги ему!
     - Товарищ капитан!..
     - Базаришь много, сержант, выполняй! - с этими словами Рощин ловко, по-крабьи вскарабкался на осыпающийся скат воронки и перевалил через дымящийся гребень, на котором был четко виден след от задницы сползшего вниз Соломцева.
     Нырнув в ход сообщения, он приподнял голову.
     На левом фланге взвода, в развороченных взрывами и гусеницами окопах шла рукопашная. Грохот "ДШК" затих - боялись попасть в своих, а может быть, танк достал, прямой наводкой, - гадать об этом сейчас не было времени.
     Оба "Т-100", что дошли до траншей, ползли теперь к КП взвода, намереваясь соединиться там с атаковавшими брод БТРами.
     Один из них пер прямо на него.
     Рощин нырнул назад, в расселину хода сообщения,
     и присел, уперевшись спиной в истекающую струйками песка стенку траншеи.
     Рокочущая тень тяжко наползла на него, закрыла собой белый свет, обдала тошнотным угаром выхлопа, запахом горячего железа и перегретой смазки, - казалось, что тень от гусениц надавила на грудь, вышибая воздух из легких...
     В такие секунды в голову лезет всякая нелепица.
     Глядя на заляпанное речным илом днище танка, капитан вдруг вспомнил первую машину своего брата Андрея, которую они со Светланой купили, еще только поженившись, году, наверное, в девяносто четвертом или девяносто пятом... Это был старый "Москвич", весь в бурых "пауках" ржавчины, который едва ездил... Смешно, но у него было такое же днище - грязное, местами ржавое, и воняло от него так же - выхлопом и пролившимся через плохие уплотнители нигролом...
     Спустя пару секунд Рощин почувствовал беспокойство - было похоже, что закрывшая собой белый свет тень не собиралась уползать.
     "Это тебе не на учениях, когда механик-водитель, напуганный не менее твоего осознанием, что между гусениц, в окопе, скорчился боец, спешит поскорее проехать дальше, услужливо подставляя корму танка под бросок учебной гранаты или ИМа... " - мелькнула в голове капитана здравая мысль.
     Он не видел, как танк, застыв на месте, поворачивает башню, лишь по характерному звуку привода понял - сейчас будет выстрел.
     Он успел заткнуть ладонями уши и широко открыть рот, когда тень над его головой оглушительно рявкнула, подпрыгнув сантиметров на тридцать, и с тяжким стоном сдвинутой земли ухнула назад, осыпая стенки траншеи.
     Полузасыпанный ход сообщения наполнился дымом. Танк газанул, разворачиваясь на одной гусенице, и на контуженного, потерявшего слух и задыхающегося в смешанном с выхлопом пороховом дыму Рощина посыпалась земля.
     Развернувшись, танк рывком тронулся с места.
     Когда тень начала сползать, Рощин, высвободив из-под земли руку, машинально ухватился за буксировочный крюк. Болезненный рывок едва не заставил его разжать пальцы, - тело капитана вырвало на свет и поволокло вслед за танком.
     "Глупо все получилось... глупо и непрофессионально..." - отстраненно подумал он, волочась вслед за машиной по перепаханной гусеницами земле.
     В башне танка откинулся люк, и оттуда по пояс высунулась фигура моджахеда. Ухватившись за установленный на башне станковый пулемет, он рывком повернул его ствол, одновременно креня его вниз, в сторону траншей...
     - Сука... - не слыша собственного голоса, прохрипел Рощин, подтягиваясь на одной руке. Ухватившись за скобу, он вскарабкался на броню танка позади пулеметчика и прыгнул, расходуя последние силы.
     Его автомат остался в засыпанной гусеницами траншее, но в данной ситуации Сергей не думал об оружии - его сбитые, окровавленные пальцы мертвой хваткой сомкнулись на горле моджахеда. Тот задергался, бросив пулемет, и засучил ногами внутри башни, пытаясь дотянуться до навалившегося сзади офицера. Рощин увидел выпученные, уже помутившиеся глаза, перекошенный рот с вывалившимся, прикушенным языком и понял, что тело больше не дергается. Приподняв его, он нашел глазами прицепленный на поясе боевика подсумок с гранатами, отпустил одну руку, дернул кольцо из торчащего наружу запала и, разжав пальцы, прыгнул вбок, покатившись по пыльной, перепаханной гусеницами земле.
     Ударившись о каменистую почву, он обхватил руками голову, зажимая кровоточащие уши.
     Безвольное тело моджахеда покачнулось и дряблым мешком сползло внутрь танка. Спустя секунду оттуда полыхнул, вырвавшись через люк, столб оранжевого пламени...

***

     Сознание вернулось к Ладе самым неожиданным и неприятным образом: помимо боли в груди, сквозь звон в ушах она услышала чью-то отрывистую, злую речь на незнакомом языке...
     Пошевелившись, она ощутила, как земля струйками ссыпается с ее тела.
     Звуки резко приблизились.
     - Урус!.. - Тупой нос армейского ботинка с силой пнул ее в бок.
     Превозмогая головокружение, Лада открыла глаза.
     Вокруг продолжало грохотать.
     Взрывной волной ее вышвырнуло через дверной проем старого блокпоста - наверное, это и спасло ей жизнь, потому что на месте укрепления возвышалась бесформенная куча плитняка, из-под которого доносился явственный, прерываемый болезненным хрипом голос:
     - Мама... мамочка...
     Заслоняя свет, над ней возникло бородатое, смуглое, обветренное и испещренное морщинами лицо. Конец перепачканного в речной глине тюрбана болтался в воздухе, едва не задевая ее глаза. От человека, что склонился над ней, исходил кислый запах пота...
     Присев на корточки, моджахед отложил автомат и, ухмыляясь, протянул руку, коснувшись пальцами ее лица.
     Лада не шевелилась, лишь внутри у нее все напряглось...
     Иные называют такое состояние "сумерками души", возможно, не до конца представляя себе тайный смысл данной формулировки.
     Губы моджахеда дрогнули, растягиваясь в злобной ухмылке.
     Рваные клочья черного дыма стлались вдоль самой земли, ветер отбрасывал их, унося к тому берегу вместе с рокотом бронемашин и стонами смертельно раненного, погребенного под руинами блокпоста сержанта.
     В этот самый миг, глядя на обнажившиеся в усмешке зубы моджахеда, вдыхая кислый запах его пота, Лада осознала, кто ее враг... И не потому, что тот оказался нечистоплотен и говорил на ином языке, она вдруг ощутила ту пропасть, что лежала между ними. Присевшего на корточки моджахеда не мучили вопросы бытия. Ему нравилось то, что он делал.
     В нем отсутствовало именно то, что так упорно пытался убить в ней Колышев, - душа.
     А бессознательный, предсмертный, стонущий бред Горенко, который умирал под завалом камней, бил прямо в сердце, рождая те самые пресловутые "сумерки души", когда мир вокруг вдруг начинает сужаться, грозя схлопнуться до одной-единственной точки в твоем сознании, когда суть вещей постигается за считанные мгновения и становится ясно: твои враги - это те, кто пытается решить твою судьбу, перешагнуть через твой труп или по меньшей мере навязать понятие о том, как надо жить...
     Теперь она поняла, что делали эти ребята на позициях старого блокпоста.
     Они пытались заслонить свой мир от наглой ухмылки привыкшего к безнаказанности ублюдка, и не важно, был то моджахед, что похотливо тянул к ней свои заскорузлые пальцы, или Колышев, что цинично лгал ей. Они умирали тут не за деньги, не за славу... и она поняла, что ее место среди них, потому что в эти растянувшиеся до пределов бесконечности секунды Лада вспомнила все - свое безысходное детство, нищую юность, Антона Петровича...
     Моджахед не понял, что произошло.
     Он не знал, что в эти секунды она вновь превратилась в ту самую девочку, что привыкла защищать себя в трущобах большого города, но теперь благодаря Колвину и Колышеву она уже не была тем беспомощным зверьком...
     Она стала волком.

***

     Пальцы моджахеда скользнули по ее подбородку и быстро, воровато коснулись отворота униформы. Лада чувствовала его звериную похоть. Сейчас он перестал быть похож на человека даже отдаленно. Зверь, самец, который дрожит в предвкушении того, как рванет сейчас ткань одежды, обнажая ее грудь...
     Ее удар пришелся точно в висок - глаза неудавшегося насильника вдруг помутились, и он кулем повалился набок...
     Слева кто-то злобно, шепеляво выругался, Лада поняла смысл незнакомой речи по интонациям выдавленных сквозь щербатые зубы звуков.
     Спецы Колышева не зря ели свой хлеб на полигоне под Гагачьим, они научили Ладу воевать, вдолбили ей все необходимые навыки на уровне рефлексов.
     Рванув болтающийся на отпущенном ремне "АКСУ", который, несмотря ни на что, все это время находился при ней, Лада откатилась в сторону, и нога второго моджахеда лишь выбила пыль из земли на том месте, где секунду назад лежала беспомощная женщина.
     Она знала, первый патрон в стволе, передергивать затвор не нужно, а ее палец уже машинально скинул предохранитель в положение "автоматический огонь".
     Автоматная очередь рванула тишину.
     Труп еще падал, а она, откатившись за груду щебня, уже привстала на одно колено, зло и экономно расходуя боеприпасы, как учили, на выдох, под счет "двадцать два", чтоб из ствола выходили короткие, точные очереди по два-три патрона...
     На той стороне реки уже показались грузовики каравана. Четыре БТРа были на середине брода, левый фланг взвода заволакивал дым - там шел бой, ревели танки, зло и одиноко бил пулемет, а бронемашины, что шли, утопая по ступицы колес в мутной воде, уже повернули в ту сторону, чтобы, соединившись с танками, завершить разгром...
     Отпустив автомат, Лада принялась лихорадочно разгребать камни, из-п