м играло много поколений моих предков. Играла она неважно, но  очень
старательно, отсчитывая доли такта вслух. Потом  вдруг  захлопнула  крышку
рояля и сказала:
   - Все равно мне Ксения Николаевна больше тройки не поставит.
   - Если ты очень захочешь, то поставит.
   - Я поиграю вечером. А вообще-то этот контрданс мне не очень  нравится.
Вот так, папочка!
   - Ну, Ксения Николаевна, наверное, знает, что тебе нужно играть.
   - Я пойду к Марине, папа. Сначала мы с ней поиграем,  а  потом  сделаем
уроки. Хорошо?
   - Хорошо, Оля. Иди, конечно.
   Девочка взяла портфель, помахала мне рукой  и  выскочила  за  дверь.  Я
бросился вдогонку за ней и крикнул:
   - Оля! Ты еще зайдешь ко мне?
   - Что, папа? - ответила она звонким голосом откуда-то уже снизу. -  Что
ты сказал?
   - Я говорю, чтобы ты долго не задерживалась.
   - Хорошо-о-о!
   Хлопнула входная дверь. Я вернулся и попытался  читать  книгу,  но  это
заняло меня ненадолго. Я почему-то ждал, что девочка придет снова.
   Но она не пришла в этот вечер.



   2

   Утром я,  как  обычно,  наскоро  позавтракав,  уехал  на  испытательный
полигон.  Он  был  расположен  километрах  в  пятнадцати  от  Усть-Манска,
недалеко от реки, на  небольшом,  слегка  волнистом  плоскогорье.  Полигон
занимал  площадь  в  пять-шесть  квадратных  километров.  Приземистые,  но
просторные  корпуса  лабораторий  были  на  первый  взгляд  разбросаны   в
совершенном беспорядке по территории полигона. У  въезда  возле  проходной
теснились огромные ангары для транспортных  автомашин  и  высилось  здание
подстанции.  В  центре  блестела  отполированная  тысячами  подошв  и  шин
асфальтированная площадка для  запуска  капсул.  И  только  стоя  на  этой
площадке, можно было  понять,  что  домики  и  вагончики  лабораторий  как
магнитом притягивались к этому месту.  Не  будь  на  то  строгого  приказа
директора,  они  окружили  бы  этот   асфальтированный   пятачок   плотным
многоэтажным кольцом. Впрочем, пятачок был не так уж и  мал.  Его  диаметр
составлял около двухсот метров.
   Из нашей группы испытателей кто-нибудь  всегда  оставался  ночевать  на
полигоне, и поэтому дверь в домик была  уже  открыта.  Внутри  раздавались
голоса, стук кнопок шахматных часов, возгласы: "Вылазь! Вылазь! Шах тебе!"
   - А, Григ! Здорово! Значит, и начальство приехало?
   - Здорово, парни, - сказал я. - Сваливайте шахматы. Феоктистов идет!
   Шахматы  и  часы  тотчас  же  убрали,  и  у  всех  на  лицах  появилось
сосредоточенное выражение.
   Феоктистов - руководитель группы испытателей, в которую входило  девять
человек, - появился на заросшей  травой  дорожке  и  еще  издали,  замахав
длинными неуклюжими руками, закричал:
   - Опять спите! Почему Ерзанов не в капсуле?!
   - В капсуле он! - также закричав, ответил Иннокентий  Семенов,  который
был дежурным.
   - В капсуле? В какой капсуле?! В шахматы опять шпарите!
   - Да в капсуле он! - не выдержал Семенов.
   - В капсуле. Черта с два! Через неделю запуск, а вы тут блиц гоняете!
   - Да не гоняли мы... - начал было Семенов и осекся.
   У других, да и у меня тоже, лица вытянулись:
   - Ну да?!
   -  Группу  Стрижакова  хотели,  -  вдруг  совершенно  спокойно   сказал
Феоктистов. - Потом заспорили. А  в  конце  выяснилось,  что  у  них  двое
кашляют и  чихают.  У  нас  вроде  никто...  Нет?  -  И  он  вопросительно
огляделся. - Не вздумайте простыть. Тогда запуск снова отложат.
   - Ну а кого  же?..  -  чуть  заикаясь  от  волнения,  спросил  Ерзанов,
неизвестно откуда появившийся.
   - Кого, кого! Веревкина! Вот кого!
   Мы набросились на Веревкина, что-то кричали, похлопывали и  трясли  его
за плечи.  Левка  сначала  изумился,  когда  назвали  его  фамилию,  потом
обрадовался, когда до  него  дошел  смысл  сказанного,  затем  сконфуженно
смутился и бормотал что-то нечленораздельное.
   - Если бы Филиппыч сейчас видел вас,  -  сказал  Феоктистов,  -  он  бы
никого из вас не допустил к запуску, по крайней мере, еще  на  год.  Какие
эмоции! Вы что, не умеете держать себя в руках?!
   - Но ведь радость-то какая! - сказал кто-то из нас.
   - А если горе, несчастье? Вы, как никто другой, должны  владеть  своими
чувствами. Авария! Семенов - в  главную  капсулу,  остальные  дублировать.
Волновод времени сужается! Перемычка!
   Семенов пантерой прыгнул в дверь домика, пролетел половину  коридора  и
скрылся в люке. Мы тоже кинулись по коридору врассыпную по своим местам.
   Феоктистов, наверное, задал программу имитатору отказов еще с  главного
пульта в административном домике, потому что, когда я захлопнул  за  собой
люк, с начала сужения волновода времени уже прошло двадцать секунд.  Через
двадцать секунд волновод времени будет перекрыт. И  тогда  крышка.  Крышка
пока еще чисто символическая. Но теория предсказывала, что это может  быть
на самом деле.
   Итак, оставалось двадцать секунд.  Даже  меньше.  Нужно  или  увеличить
мощность, поступающую в реверины, которые создают волновод, или  увеличить
скорость прохождения через волновод, или то  и  другое  вместе.  В  кабине
имелась небольшая логическая вычислительная машина.  Решала  проблемы  она
молниеносно. Но вот ввод программы...  Нужно  определить,  как  далеко  во
времени  образуется  перемычка,  какова  скорость  ее   нарастания.   Если
полагаться только на приборы,  то  времени  не  хватит.  Здесь  необходима
работа не только сознания, но и подсознания, всего тела. Нужно  врасти  во
время, раствориться во времени, почувствовать его.
   Кроме быстроты соображения, нужна  была  еще  и  идеальная  реакция.  А
импульсы, поступающие из мозга, движутся так медленно...
   Прошло  девятнадцать  и  семь  десятых  секунды.  Я  успел   проскочить
перемычку. Рука потянулась к вспотевшему лбу, но задержалась  на  полпути.
Энергия поступала в реверины без  контроля,  огромными  порциями.  Система
начала работать вразнос. Через семь секунд я выпаду со  своей  капсулой  в
каком-нибудь времени и замкну петлю обратной связи. Этого нельзя допускать
ни в коем случае. Смерть предпочтительнее.  Только  моя,  и  все...  Шесть
секунд... Система все более выходит из-под контроля... Выключить источники
энергии! Сразу же появляется перемычка сверху. Энергию в  реверины.  Снова
все  вразнос.  Система  совершала  колебания   между   двумя   предельными
состояниями: выпадением в чужое время и перспективой остаться вне  всякого
времени, то есть нигде и никогда.
   Нужно удлинить промежутки критического времени. Как говорят, спуститься
потихонечку на тормозах. Через десять минут пляска прекратилась.
   Через полчаса начались перегрузки. Обыкновенные перегрузки,  когда  нет
сил поднять руку, закрыть рот, когда даже мысли в голове едва  ворочаются,
как будто придавленные  тысячекилограммовым  грузом.  И  снова  перемычки,
генерация без насыщения, вернее - с насыщением, которое есть конец.
   К началу второго часа капсула времени  в  совершенно  чистом  идеальном
волноводе споткнулась о  непреодолимую  преграду.  Реверины,  по-прежнему,
пожирали энергию, но капсула не двигалась в  прошлое.  Это  означало,  что
волновод моей капсулы пересек волновод, вернее  -  наткнулся  на  волновод
какой-то другой капсулы. Может быть, из двухтысячного года. Может быть, на
мой собственный, но более поздний. В прошлое  не  пройти.  В  настоящее...
Кто-то пересек и путь к отступлению. А если это надолго?
   В институте на каждый запуск в  прошлое  будут  оформлять  нечто  вроде
обращения к потомкам: не заполняйте  такие-то  и  такие-то  силовые  линии
темпорального поля. Осторожно! Идут первые попытки человечества  пробиться
в прошлое.
   Все это хорошо. Все это сверхнадежно. Нам, конечно, уступят дорогу.  Ну
а если ошибутся, забудут?
   И вот я сейчас сижу  в  западне.  Что  мне  до  того,  что  это  только
имитация?
   Я перестал расходовать энергию капсулы. Когда произошло столкновение, я
немного растерялся. Нужно  было  мгновенно  возвращаться  в  настоящее.  Я
опоздал. И теперь мне  приходилось  раскачиваться  между  двумя  окнами  в
прошлое. Ни объехать, ни обойти. Я должен был не пропустить мгновения.
   На секунду открылся путь в настоящее. Руки сами  произвели  необходимые
действия.
   Прошло два часа, три...
   Внезапно заныли зубы. Все сразу. Потемнело в глазах. И, конечно, в  тот
момент, когда нужно было проскочить очередную  перемычку.  Потом  на  меня
напали кашель, смех, апатия. Кто-то  щекотал  мне  подошвы  ног.  Все  это
сопровождалось   перегрузками,   отказом   важнейших   узлов   электронной
аппаратуры, перемычками, темнотой, воем, грохотом, леденящей тишиной.
   В начале пятого часа началось самое страшное... Я на мгновение  потерял
сознание. Это испугало меня и сразу же лишило уверенности.
   И все-таки какая-то часть  сознания  или  подсознания  бодрствовала.  Я
увидел перед собой искаженное  от  смеха  свое  собственное  лицо.  Ощутил
слабую дрожь. Дрожь кабины. И руки начали плясать по клавишам, тумблерам и
ручкам. На несколько секунд я пришел в себя  и  отметил,  что  только  что
проскочил опасную перемычку...
   Все кончилось внезапно, как и началось.
   ...Теперь будут трава, солнце, земля и небо.



   3

   Через несколько дней в моей квартире снова  раздался  звонок.  Я  сразу
подумал, что это пришла девочка.  Звонок  пытался  воспроизвести  какую-то
нехитрую мелодию. Это наверняка  была  она.  Валентина  сделала  движение,
намереваясь открыть дверь, но я попросил ее  посидеть  немного  на  кухне,
ничем себя не выдавая. Валентина недоуменно пожала плечами.
   Я открыл входную дверь. На пороге снова стоял Солнечный зайчик.
   - Здравствуй, папка!
   - Здравствуй, Оленька!
   - А мама приехала?
   - Мама?.. Как тебе сказать?
   - Приехала! Мама приехала!
   Девочка вбежала в большую комнату, затем в маленькую.
   - А где же мама?
   Я поднес палец к губам, как бы говоря: "Терпение, сейчас будет сюрприз.
Только не надо торопиться".
   - Вымой руки, Оля.
   Девочка скрылась в ванной комнате, а я вошел на кухню.
   - Ну вот, - сказал  я  Валентине.  -  Эта  девочка  снова  пришла.  Она
называет меня папой, она почти все обо мне  знает.  Она  ведет  себя  так,
словно прожила здесь всю жизнь.
   Мне показалось, что по лицу Валентины пробежала какая-то тень  сомнения
или недоверия.
   - Ну что ж. Я пойду. Я думала, что все это шутка.
   - Куда, ты, Валюша? Я второй раз вижу эту девочку. Это просто игра.
   - Игра? Вот она сейчас войдет, увидит меня и подумает, что у ее папы  в
доме чужая женщина. И игра будет испорчена. Я лучше уйду.
   - Ничего не будет испорчено.
   В это время открылась дверь и в кухню влетела девочка.
   - Мама! - закричала она, задохнувшись от радости. - Мама!
   Я заметил, как Валентина, на мгновение оторопев и чуть подавшись назад,
вдруг схватила девочку и прижала к себе.
   - Мама! Мамочка! Наконец-то ты приехала!
   - Оля, - сказал я, когда они нацеловались. - Не мешало бы полить цветы.
А?
   - Но я их поливала сегодня утром.
   - Вот как. Ты их поливала сегодня утром? Что-то не похоже. - Я ковырнул
пальцем землю в одном горшке. - Совсем сухая.
   - Ну хорошо, - сказала девочка. - Я полью их. Но все равно  я  поливала
их сегодня утром. - И она занялась своим делом.
   - Ну что скажешь, Валюша? Вот ты и  мама!  Признайся,  что  немного  не
верила мне? Как тебе все это нравится?
   - Странно... Но она действительно считает меня  мамой,  а  тебя  отцом.
Ничего не понимаю.
   - Она мне очень нравится. Я про себя  называю  ее  Солнечным  зайчиком.
Правда, похожа?
   - Очень похожа...
   В этот вечер мы  были  одной  семьей.  Нужно  было,  по  крайней  мере,
пообедать по-семейному. Но в моем холодильнике не было  никаких  припасов.
Валентина поставила на плитку кастрюлю с водой, а я побежал  в  магазин  и
купил там мяса, масла, луку и еще всякой всячины. Весь мой предыдущий опыт
исчерпывался покупкой колбасы, сыра и  рыбных  консервов,  и  поэтому  мне
пришлось туго. Я импровизировал на ходу.
   Через полчаса я был дома. Валентина и Оля сидели на  диване.  На  кухне
кипела кастрюля, пуская клубы пара. Они про нее, конечно,  забыли.  По  их
счастливым лицам было видно, что им было хорошо вдвоем.
   Валентина поцеловала девочку и сказала:
   - Оля, ты поиграй немного. Мне надо заняться кое-чем на кухне.
   Я в это время разгружал сумку. Валентина прикрыла дверь и  обняла  меня
за плечи.
   - Гриша, она знает обо  мне  все.  Она  не  перепутала.  И  мне  сейчас
кажется, что она действительно моя дочь. Странно, правда? Она не играет.
   - Успокойся, Валюшенька. Все выяснится. Когда она ушла в тот раз, я все
время ждал ее возвращения. Весь вечер, всю ночь и на  другой  день.  Потом
решил, что она уже никогда не придет. И мне было грустно. Смешно, правда?
   - Она опять сегодня уйдет?
   - По-моему, уйдет...
   - И не вернется?
   - Этого я не знаю. Сегодня, во всяком случае, нет. Может  быть,  завтра
или через неделю...
   - Я не отпущу ее.
   - Мне кажется, этого нельзя делать. Ведь  где-то  у  нее  есть  дом.  И
настоящий отец и мать.
   - Может быть, она из детского дома? Может быть, ей просто хочется иметь
папу и маму? Вот она их и придумала. Пусть  ее  сказка  окажется  правдой.
Вдруг она действительно  из  детского  дома?  -  Я  видел,  как  Валентина
загорелась этой идеей.
   После обеда Валентина и Ольга так раздурачились,  что  я  невольно  сам
принял участие в наведении беспорядков.
   Потом они, видимо устав, снова взобрались на диван,  но  еще  долго  не
могли успокоиться, начиная вдруг ни с того ни с сего хохотать.  Смеялся  и
я.
   Потом девочка, как и в прошлый раз, засобиралась к подруге поиграть, но
Валентина начала отговаривать ее и предложила сходить в  кино  или  просто
погулять. В кинотеатре народу было не очень много, но  детей  на  вечерние
сеансы не пускали, и  мы  отправились  в  Лагерный  сад,  где  можно  было
побродить среди сосен, поесть мороженого и просто постоять на обрыве.
   Потом мы ходили по дорожкам парка, причем Ольга и Валентина все время о
чем-то говорили.  Я  немного  отстал.  Вдруг  я  увидел  растерянное  лицо
Валентины.
   - Она все-таки ушла!
   - Как ушла?
   - Она захотела мороженого. Я  дала  ей  денег.  Она  бегом  кинулась  к
киоску, а когда я подошла, ее уже здесь не было.
   Мы спросили у продавщицы, не подходила ли только что к  ней  девочка  с
большим белым бантом на голове, но та ответила что-то нечленораздельное, и
мы отстали.
   - Я говорил, что она все равно уйдет, - сказал я.
   - Нет. Она, наверное, просто потерялась. Надо объявить по радио. А если
она тоже ищет нас?
   Мы побежали к радиобудке, но  в  душе  я  мало  верил  в  успех  нашего
предприятия. У девочки где-то есть свой  дом.  Там  ее  ждут.  Может,  это
детский дом. А может, и настоящая семья. Все равно у нее есть дом. А к нам
она приходит только поиграть.
   Мы ждали девочку возле большого фонтана, обычного места встреч.  Диктор
несколько раз объявил, что потерялась девочка, и просил ее  или  тех,  кто
видел девочку, подойти к фонтану. Но к нам никто не подошел.
   - Она, наверное, дома, - сказала Валентина. -  Она  потерялась  и  ушла
домой. Здесь ведь совсем недалеко. Она ждет нас. Пошли.
   В окнах моей квартиры света не было. И в самой квартире никого не было.
Я надеялся, что найду там хотя бы ее портфель, и, если девочка не вернется
за ним, то открою его и посмотрю, что в нем есть. Но портфеля  в  квартире
тоже не было. Я точно помнил, что она пришла с портфелем, а когда мы вышли
втроем, портфель оставался в квартире. Теперь его не было. Значит, девочка
заходила сюда и взяла свой портфель. Иного объяснения я не мог  придумать.
Ведь не мог же портфель исчезнуть сам по себе. Не мог он испариться. Но, с
другой стороны, у девочки не было ключа...
   Валентина вышла на балкон. Наступал вечер. Стало прохладно. Я закурил.
   - Ты все еще ждешь? - спросил я.
   - Я буду ждать ее, - ответила Валентина. - Она придет.
   - Сегодня она не придет.
   - Все равно я буду ждать.
   Валентина осталась у меня. Мы решили перевезти ее вещи на другой день.



   4

   Утром мы ехали на полигон  вместе.  Валентина  работала  в  лаборатории
измерений, расположенной почти в противоположном от  нашего  домика  конце
полигона.
   - Объявим, что мы муж и жена вечером, - крикнул я ей.
   - Когда Левка вернется!
   - Хорошо!
   Около нашей  лаборатории  толпился  народ.  Кто-то  из  администраторов
безуспешно пытался разгонять эту  толпу.  Но  все  было  напрасно.  Группа
Стрижакова в полном составе расположилась под окнами комнаты,  где  сейчас
медики в какой раз тщательно проверяли состояние психики Льва  Аркадьевича
Веревкина.
   Около капсулы, на площадке для запусков, возились техники  и  инженеры.
Там тоже шли  последние  приготовления.  Кто-то  в  последние  часы  перед
стартом нашел несколько мелких неисправностей,  и  сейчас  впаивали  новые
интегральные схемы, меняли тумблеры. Феоктистов бегал вокруг и был страшно
недоволен.
   Веревкина предполагалось запустить в прошлое, которое будет отстоять от
момента запуска капсулы на два-три часа.  Он  должен  был  увидеть  время,
непосредственно предшествующее самому запуску.
   К одиннадцати часам дня напряжение на полигоне достигло своего предела.
В разных  его  концах  ревели  моторы  фургонов,  перевозивших  аппаратуру
поближе  к  пятачку,  инженеры  и  техники  бегали  как  угорелые,  группа
администраторов во главе с директором института твердой походной прошла  в
наш домик, появились люди с кинокамерами и фотоаппаратами.
   Время запуска приближалось.
   В половине двенадцатого полигон замер. Люди, которые непосредственно не
участвовали в запуске, отошли на приличное расстояние от пятачка. И  сразу
же выяснилось, что все идет по  порядку,  что  все  знают,  что  им  нужно
делать, что нет никакой сутолоки и спешки.
   И вот мы по очереди обнимаем  Левку,  говорим  какие-то  слова,  что-то
советуем. Левка твердым шагом идет к пятачку и, неуклюже согнувшись, лезет
в люк капсулы.
   Люк  закрыли.  Теперь  Веревкина  связывал  с  настоящим  только   шнур
телефонной связи. Феоктистов сказал еще несколько слов в трубку, и техники
отсоединили и этот канал связи. Сматывая кабели и  провода,  обслуживающий
персонал бежал от капсулы к краям пятачка. Феоктистов смотрел  на  стрелку
своих часов, сверенных с часами  Веревкина.  Истекали  последние  секунды.
Феоктистов махнул рукой. Махнул просто так, потому что  Левка  должен  был
сам произвести запуск.
   Капсула исчезла.
   Кто-то закричал "ура!"
   И вот уже все на полигоне кричат. Только Феоктистов трет  переносицу  и
молчит.
   В толпе, метрах в ста от того места, где я стоял, я заметил  Валентину.
Она махала мне рукой. Я побежал.  Вокруг  ликовали,  кто  как  умел.  Одни
кружились в танце под аккомпанемент  собственных  губ.  Другие  прыгали  и
задирались с теми, кто стоял рядом, третьи просто что-то кричали. А что  -
невозможно было понять. Четвертые улыбались и похлопывали  Друг  друга  по
плечам. Директор института пробирался к Феоктистову.
   - Здорово, Валя! - крикнул я. - Теперь нас не удержишь!
   - Я тоже рада, - ответила она. - Страшно только. Лучше бы эти несколько
часов до его возвращения исчезли. Или уснуть бы.
   - Не уснешь, во-первых, - сказали. - А во-вторых,  на  полигоне  нельзя
спать в рабочее время.
   - Я хочу, чтобы он вернулся.
   - Я тоже. Все этого хотят.
   - Я хочу больше всех. Если  он  вернется,  тогда  и  ты  будешь  всегда
возвращаться.
   - Не смей трусить.
   - Что он там сейчас делает?
   - Вернется - расскажет.
   Капсула должна была вернуться  через  два  часа,  и  поэтому  никто  не
отходил  от  пятачка,  хотя  уже  наступило  обеденное  время.   Радостное
оживление, вызванное благополучным  запуском  капсулы,  прошло,  и  теперь
наступило ожидание, когда кажется, что время течет очень  медленно,  когда
не знаешь, куда себя девать и чем заняться