ремия  досталась  бы  и
самому Непрушину, и кому-то там еще. И все было бы нормально. Так ведь  не
сделал Непрушин совершенно понятного и естественного  дела,  не  сообразил
или просто не захотел облегчить моральные  страдания  начальника,  остался
соринкой в глазу. А ведь  ему  даже  намекали,  и  текст  обжалования  был
заранее заготовлен. Но Петр Петрович только виновато разводил руками,  нес
в оправдание начальника какую-то ахинею. И ведь все-таки убедил всех,  что
он крепко виноват, что премии его лишили законно и даже  мало  ему  такого
наказания. На тут же созванном летучем собрании администрация объявила ему
выговор с занесением в Личное дело,  само  собой  разумеется,  с  согласия
месткома.
   А ведь  именно  так  и  было  в  настоящей,  не  экранной  жизни  Петра
Петровича. До сих пор носил он в своем одуревшем от тычков и ударов сердце
тот выговор и еще парочку более свежих.
   Все это было, было! Ну да ладно. Не с одним же с ним это  происходит...
Странно и тревожно задевало другое. Тот, экранный, Петр Петрович  Непрушин
как две капли воды походил на сидящего в зале.  Всем,  всем!  И  лицом,  и
фигурой, даже стареньким, давно неглаженным костюмом с дырками в карманах,
куда часто проваливалась мелочь,  осложняя  этим  до  скандалов  проезд  в
трамваях  и  троллейбусах;  даже  плащом,  после  покупки  ни  при   каких
обстоятельствах не желавшим расправлять свои залежалые складки; ботинками,
один из которых всегда приходил в негодность, в то время как  второй  лишь
приближался к этапу легкой поношенности.
   Кинофильм  сейчас  доставлял  Непрушину  новое   неудобство,   какую-то
дополнительную неуверенность, а жизнь ведь и так не радовала его! У  Петра
Петровича уже и мысль возникла: уйти, убежать от этого экранного двойника,
привычно подставить шею своей невыносимой обыденности и  ординарности.  Но
ведь и идти-то было некуда! Снова в  дождь,  в  грязь,  в  слякоть?  Да  и
выпустят ли из зала? Вошел не вовремя, уходит, не досмотрев. Подозрительно
и обращает внимание. А этого Непрушин боялся больше всего.
   Так и сидел он, точно зная, что не  увидит  ничего  нового,  разве  что
посмотрит на себя со стороны.
   События на экране разворачивались в вымышленном городе,  в  вымышленном
конструкторском бюро. И фамилии героев все были  вымышлены.  Цельнопустов,
например, оказался Половиновым. Жена Варвара - Маргаритой.  И  похожи  они
были на своих прототипов  не  очень,  хотя  жесты,  характеры  и  поступки
схвачены просто здорово, правдиво.
   Зрители, сидящие впереди, не уходили из зала лишь потому, что на  улице
было еще  тоскливее,  чем  здесь.  И,  наверное,  одному  лишь  Непрушину,
единственному из всех потенциальных зрителей кинофильма,  было  интересно.
Интересно - не то, впрочем, слово. Конечно,  и  интересно,  но  и  стыдно,
неуютно... противно. Вот его нелепую жизнь развернули перед людьми, а им и
смотреть-то неохота. На что тут смотреть? Чему тут учиться? Да и отдохнуть
на таком фильме невозможно.
   Ясно, что кассовых сборов фильм  не  даст,  а  режиссеру  в  дальнейшем
предложат снимать скучнейшую кинохронику. К скукотище у него явный талант.
   Кинофильм кончился. Так ничего  интересного  и  не  произошло  в  жизни
экранного Непрушина.  Зал  опустел  мгновенно.  Петр  Петрович  вышел  под
противный дождь. И одна мысль вдруг закопошилась в его  голове.  Кто,  кто
играл роль заглавного героя? Кто согласился на эту смертную муку?
   Непрушин обогнул угол  кинотеатра  и  торопливо  вбежал  в  холл.  Нет,
очереди в кассах сегодня не предвиделось. Нашарив в кармане  мятый  рубль,
он ринулся к кассе зеленого зала. Вид его среди  этого  ленивого  покоя  и
нетронутой тишины был странен и нелеп. Куда, скажите,  пожалуйста,  рвется
человек?
   - Один билет! - с хрипотцой в голосе сказал он.
   Видя такую поспешность,  человек  шесть-семь,  только  что  вошедших  и
начавших было отряхиваться, не раздумывая, образовали  очередь  за  Петром
Петровичем. Кассирша синего зала даже просунула голову в  окошечко,  чтобы
получше рассмотреть это чудо.
   - На четырнадцать десять? - чуть испуганно спросила  кассирша  зеленого
зала.
   - Да! - коротко, но  с  некоторым  нажимом  ответил  Непрушин,  схватил
билет, сдачу и бросился к билетерше.
   Что его несло? Что несло его еще раз со стороны  посмотреть  на  самого
себя? Ведь только тоска и безнадежность были оставлены ему в удел...
   Билетерша посмотрела на Непрушина с явным сочувствием.
   - Не началось? - с испугом спросил Непрушин.
   - Нет, - вежливо ответила женщина и немного приосанилась.  Даже  платье
на ней стало сидеть опрятнее и красивее. - У  нас  после  третьего  звонка
начало.
   -  Ага,  -  сказал  Непрушин  облегченно.  -  Это  хорошо,  что   после
третьего...
   - Хорошо, - согласилась женщина и быстрым жестом исправила прическу.  -
Вам понравилось?
   - Разве это может кому понравиться?
   - Вчера вот на два сеанса вообще ни одного билета не продали.
   - Бывает... Так, значит, после третьего?
   А у кассы зеленого зала уже вытянулась цепочка человек в двадцать.
   Билетерша, удивленная и даже как будто  чем-то  обрадованная,  отрывала
корешки билетов. Двери в зал распахнулись,  и  Непрушин,  кивнув  женщине,
побежал занимать место. Титры, титры бы только  не  пропустить!  Он  нашел
свое место посреди ряда прямо перед  проходом.  Никогда  в  жизни  ему  не
доставались такие хорошие и удобные места. И ничья голова  впереди  мешать
не будет.
   Человек пятьдесят зрителей свободно разместились в пятисотместном зале.
Свет начал меркнуть. Сначала показывали журнал "Сибирь на экране" за  март
месяц, "линейку готовности", последние массовые лыжные кроссы, хор  завода
режущих инструментов.
   А вот пошли и титры. Так. В главной роли... Кто же в главной роли?  Кто
в роли? Петр Петрович Непрушин... и  далее  ничего,  пропуск,  многоточие!
Маргариту Непрушину вот кто-то играет,  и  Половинова,  Цельнопустова,  то
есть, в действительности. А самого Непрушина?! Что  за  фокус,  растерянно
подумал Петр  Петрович,  это  же  издевательство!  Никого,  видимо,  и  не
интересует фамилия артиста. Всем все равно. А вот ему  нет.  Даже  тут  на
Непрушина свалилась очередная нелепость.
   Ну хорошо. Играй, играй, уже злорадно подумал Непрушин, посмотрим,  что
у тебя получится. А ничего путного у  тебя  не  получится.  Потому  как  -
тряпка,  размазня,  ошибка  природы.  Убивать  таких  рохлей  надо...  при
рождении... Сейчас вот Половинов, Цельнопустов то есть, первый раз  придет
к нему домой и как барии развалится в кресле. Играй, играй! Да  я  бы  его
попер, так что только пыль столбом. Уже тогда все ясно было, но  неудобно,
нетактично... А он носки мои носит, галстук...  Нет,  сейчас  бы  дал  ему
хорошенечко.
   А Непрушин на экране словно прочел мысли Непрушина,  сидящего  в  зале,
схватил Половинова, то есть Цельнопустова, за шиворот, выволок из кресла и
встряхнул.
   - Ты че? - удивился Поло... Цельнопустов.
   - Это кресло для Варвары, - спокойно пояснил Непрушин.
   - Для какой такой Варвары?! - завопил Пол... Цельнопустов. Это он страх
нагонял на хозяина квартиры. - Знать не знаю никакой  Варвары!  Маргаритой
твою жену зовут!
   - Для кого - Варвара, а для кого - Маргарита,  -  лениво  сказала  жена
Непрушина, подводя брови черным карандашом.
   - Нет,  Варвара!  -  упорно  повторил  Непрушин.  -  А  ты  никакой  не
Половинов,  а   Цельнопустов!   Цельнопустовым   был,   Цельнопустовым   и
останешься!
   - За оскорбление, знаешь, че бывает? - спросил Половинов-Цельнопустов.
   - Знаю, - вдруг сник Непрушин. - Я  не  ответственности  боюсь,  я  вас
боюсь, подлости вашей, бессовестности боюсь.
   - Да поддай ты ему как следует! - выкрикнули в зале.
   - И никуда он жаловаться не пойдет! - пообещал кто-то еще. -  Вот  ведь
скотина!
   -  Ты,  Петруша,  жизни-то   ведь   не   знаешь,   -   лениво   сказала
Варвара-Маргарита. - Ты ведь не от мира сего... Другим жить не мешай...
   - Да разве жизнь у вас? - возопил Непрушин.
   - А у тебя? - нехотя спросила Варвара-Марга...
   - Нет у меня жизни, - согласился Непрушин.
   - Нет, -  подтвердила  Варвара-Ма...  -  И  не  путайся  под  ногами  у
других... Ты прогуляться-то, Петруша, не хочешь ли?
   - А! - с отчаянием сказал  Непрушин.  -  Делайте,  что  хотите.  Только
учтите, что никакие вы не Маргарита и Половинов, а Варвара и Цельнопустов.
Это уж я точно знаю. - И ушел, даже не хлопнув дверью.
   - Ну и дурак! - раздалось в зале. - Вот дурак!
   Дурак, согласился Непрушин, всю жизнь дураком был.  Ведь  не  встряхнул
тогда Цельнопустова, не схватил его за  шиворот,  а  даже  спичку  поднес,
чтобы   Цельнопустов   прикурил   свой   неизвестно    откуда    берущийся
"Филипп-Морис". Цельнопустов тогда  еще  немного  покуражился,  словно  не
замечал, что  огонь  подбирается  к  чуть  вздрагивающим  пальцам  хозяина
квартиры, мужа Варвары.
   Вот как оно было на самом деле...
   А тут кино!
   Но... но ведь и в кино, на предыдущем сеансе, все было  как  в  нелепой
жизни Непрушина! Что же это?!. Кусок ленты  пропустили?  Так  нет.  Дубль,
может, какой нечаянно вклеили?  Петр  Петрович  настороженно  уставился  в
экран.
   Господи боже мой! Кинофильм чем-то изменился! Невозможно, а  изменился.
И Цельнопустова уже в основном называли Цельнопустовым, а не  Половиновым.
И если иногда и путались, то тут же извинялись. А  сам  Цельнопустов  один
раз даже  крикнул  на  Варвару:  "Никакая  ты  не  Маргарита!  Варвара  ты
обыкновенная!" На что, впрочем, Варвара нисколько не обиделась.
   Ну дела! Дела, да и только!
   Что-то еще происходило  на  экране,  но  уже  совсем  не  так,  как  на
предыдущем сеансе.
   Что-то закипало в Непрушине на экране, хотя  и  не  прорывалось  больше
наружу. Что-то закипало и в Непрушине, сидящем в зале.
   Зрители расходились слегка возбужденными. Обсуждали увиденное, пытались
понять замысел режиссера.
   - Модернизм, - говорил кто-то. -  Сейчас  модно  ставить  модернистские
фильмы.
   - А кто режиссер? Малиновский?
   - Малиновский, наверное. Кто же еще? Или Иванов-Ивановский.
   - Многое все же непонятно.
   - Тут надо раза два посмотреть. Фолкнер ведь, к  примеру,  как  отвечал
тем, кто не  понял  его  роман  "Шум  и  ярость"?  Читайте,  мол,  дорогие
товарищи, второй раз. А если снова не поймете, то и третий. Вот так!
   - И с именами какая-то путаница. То Маргарита, то Варвара.
   - Не-ет. Это не путаница. Это прием такой. Она то  Маргарита,  когда  с
Половиновым...
   - С Цельнопустовым...
   - С  Половиновым...  То  Варвара,  когда  с  Непрушиным.  Этим  как  бы
раздвоение характера режиссер подчеркивает.
   - Надо бы еще раз посмотреть. - Это сказал уже кто-то третий.
   - А что... Погода мерзкая. По телевизору ничего интересного. Пошли?
   - Пошли.
   Ну уж нет, думал Непрушин, они ведь думают, что я полнейший идиот,  что
мне жизнь не в жизнь, если по морде не дадут, в душу не плюнут.  Они  ведь
что? Они ведь безнаказанность  свою  чувствуют.  Проглотит  Непрушин,  все
проглотит! При нем что хочешь делай! Его в любую дыру сунуть  можно,  куда
больше никто не полезет. Непрушин - сплошной  комплекс  неполноценности  и
вечной неосознанной вины! Да... Опустился, сдался, со всеми  согласился...
Да только не со всеми. Не со всем! Есть  еще  искра  божия  в  душе.  Ведь
больно ей, родимой, больно. Вечно, что ли, носить эту боль?!
   Из желавших посмотреть кинофильм  еще  раз  к  кассе  Непрушин  добежал
первым. Но его возбужденный бег,  тучи  разбрызгиваемых  капель,  странная
спешка - все это утвердило еще колеблющихся в мысли, что надо  торопиться.
Торопиться! Там, у кассы, наверное, не протолкнешься!
   Человек тридцать бросилось за Непрушиным, хотя обогнать  его  никто  не
смог. Тут подошел трамвай. Дождь дождем, а сидеть людям дома в воскресенье
не очень-то и хочется. Кто в гости, а кто и в кино! Ничего плохого  нет  в
том, что человек в такую дерьмовую погоду захотел сходить в кино. Да  если
и не хотел, но видит, как толпа прет в кассу, едва успев выйти из  зала...
Да тут и думать нечего. Так просто в кассу не бросаются!
   Трамвай полностью опустел, лишь девушка-водитель с  сожалением  закрыла
двери. Работа! На последний сеанс разве успеть...
   -  А  что?  Хороший  кинофильм?  -  спрашивали  в  толпе,  мчавшейся  с
остановки.
   - Во! Кинофильм во!
   Понятное дело. Если уж все так бегут, то кинофильм: во!
   Возле кинотеатра образовалось маленькое столпотворение. В  неположенном
месте остановился троллейбус. Из кафетерия выскакивали,  не  успев  допить
молочный коктейль. Продрогшая группка возле  винного  магазина,  ожидавшая
конца обеденного перерыва, держалась дольше всех, но, так и не  дождавшись
скрипа двери, неуверенно двинулась к кинотеатру.
   Нет, так просто кинотеатры не осаждают!
   А кассу зеленого зала и в самом деле брали приступим.
   Непрушин-то успел взять билет первым. Кассирша  даже  не  спросила,  на
какой ему сеанс. И так  все  ясно.  Вроде  бы  как  своим  человеком  стал
Непрушин в кинотеатре "Октябрь".
   Он и не видел, что там творилось  у  него  за  спиной.  Он  бросился  к
билетерше, взволнованной, почему-то  радостной,  кажется,  даже  ожидающей
именно его. Он кипел, он бурлил, он увидел со стороны, что являл собою всю
жизнь. Тоска собачья! Мука зеленая! Жуть сорокалетняя!
   - Понравилось! - обрадованно спросила билетерша.
   - При чем тут: понравилось?! - не понял Непрушин. - Вы хоть знаете,  за
кого они меня принимали?
   - За кого же? - испугалась женщина. Но испугалась  как-то  не  так,  не
обыкновенно, а со значением. Знала она, знала, что  гражданина,  стоявшего
перед ней, принимали за кого-то другого. По ошибке принимали. А он  совсем
другой! Он вот какой, хоть и взволнованный, а  симпатичный,  уставший,  но
решительный. Ясно, что он им всем покажет, кто он такой на самом деле! И в
кино уже третий раз подряд идет.
   - Они меня за... - Но договорить Непрушин не успел, потому что в  двери
повалили зрители, нетерпеливые, возбужденные.  Времени  до  начала  сеанса
оставалось совсем мало, а у кассы вон какая давка.
   Билетерша принялась за работу, а в двери все напирали, напирали. Тут  и
двум не справиться. Хорошо, что из комнаты с надписью  "Администрация"  на
помощь выбежали две женщины, потом еще откуда-то две появились. Дело  свое
они знали, так что первая билетерша даже нашла время спросить еще раз:
   - За кого же?
   - За дурака, за человека, которые все стерпит...
   - Господи, - сказала женщина. - И давно?
   - Сорок лет. Я вам расскажу...
   Непрушин настойчиво потянул женщину в сторону. Та с готовностью отошла.
И тут  Петр  Петрович  неожиданно  осознал,  что  он  хочет  выговориться,
давно-давно хочет выговориться. Но не было на земле человека,  который  бы
захотел его выслушать. Никому до него не было дела.  Разве  что  вот  этой
незнакомой билетерше... А ведь он сам, сам, наверное, делал так, чтобы его
не желали слушать. Ну что можно услышать  от  Непрушина?  Жалобы  на  свою
неудавшуюся жизнь, тоскливое описание ударов, подножек и предательств? Так
ведь с ним очень трудно не поступать не  подло.  Он  ведь  вроде  как  сам
вызывает всех на такие действия. Уж не сам ли он делает других людей хуже,
чем они есть на самом деле! Ну пусть некоторые носят нечто в своих  душах,
так  ведь  другие  не  дают  развернуться,  расцвести  этому   нечто.   Не
специально, не приказом, не давлением, а просто  своим  поведением,  своим
отношением к миру.
   Вот какая мысль вдруг осенила Петра Петровича Непрушина.
   - Знаете что? - сказал он. - Ничего я не  буду  вам  рассказывать.  Все
увидите сами.
   - На работе я, - слабо запротестовала билетерша. - Да и видела уже.
   - Это я устрою. Кто у вас администратор?
   Женщина молча показала взглядом. Прозвенел третий звонок.
   - Я извиняюсь, - сказал Непрушин администраторше. -  Эта...  м...  м...
Как вас зовут?
   - Надя, - ответила билетерша.
   - Надежда Сергеевна сейчас пойдет  со  мной  смотреть  кинофильм  "Петр
Петрович Непрушин".
   - А вы кто такой? - грозно надвинулась на Непрушина администраторша.
   - Я Петр Петрович Непрушин.
   - Про артистов нас не предупреждали.
   - Надежда Сергеевна...
   - ...Ивановна, - поправила билетерша.
   - Все равно. Надежде Ивановне необходимо посмотреть этот кинофильм.
   - Если вы настаиваете, я не возражаю, - сдалась администраторша.
   - Я настаиваю, - сказал Непрушин, удивляясь своему  тону.  -  Прошу  то
есть.
   Двери в зал уже закрывали, но их  пропустили.  Как-никак,  билетерша-то
свой, кинотеатровский, так сказать, человек. Свет  начал  гаснуть.  Искать
свое место в переполненном зале  не  имело  смысла.  Два  свободных  места
оказалось в первом ряду с краю.
   - И что это народ повалил? - тихонечко удивилась Надежда Ивановна.
   Но Непрушина сейчас интересовало другое. Он жаждал увидеть, каким баком
еще повернется его экранная жизнь.
   И вот побежали титры.
   "Петр Петрович Непрушин". А фамилии артиста нет.
   "Половинов" зачеркнуто наискосок, а сверху буквами, написанными в явной
спешке: "Цельнопустов". И снова нет фамилии артиста, а ведь  была,  только
Непрушин уже не помнил ее.
   Зачеркнуто и "Маргарита". И тем же торопливым  почерком  исправлено  на
"Варвару". И снова без фамилии актрисы.
   То же и с начальником КБ и со многими другими.
   По залу прошел шепоток. Все заметили странность в титрах.
   Но вот начался и сам кинофильм.
   Да-а...  Непрушин  на  экране  был  жалок  и  чем-то  даже  омерзителен
Непрушину, сидящему в зале.
   Но это только в самом начале. Характер главного героя странно  ломался.
Он и сам удивлялся этому, удивлялись и окружающие. Друзьям и знакомым было
еще труднее, чем самому Петру Петровичу.  Он  хоть  и  страшился  перемен,
происходящих в нем, но, кажется,  понимал,  прозревал.  А  ведь  другие-то
десятилетиями привыкли видеть его мямлей и тряпкой, человеком, который  ни
при каких обстоятельствах не постоит  за  себя.  И  вдруг  -  на  тебе!  К
примеру, с премией. Ведь раньше Непрушин стандартно и привычно проглатывал
обиду, находя ей даже оправдание.  А  тут  вдруг  заартачился,  да  как-то
непонятно заартачился. Нет, он не стал требовать себе законную премию.  Он
просто в нужный момент тихо и спокойно сказал  начальнику  КБ  в  чем  тут
дело, дал точную  характеристику  происходящему,  все  расставил  на  свои
места, ввел в краску чуть ли ни с десяток человек. И выговор ему не смогли
вынести. Собрание проголосовало против.
   И уже становилось понятным, что Непрушин не просто изменился,  бунтует,
защищает свое Я; нет, о себе он, может, думал меньше прежнего, разве что о
том, как он влияет на других. Вот и в сцене, когда одному  изделию  хотели
присвоить государственный Знак качества, он вдруг вылез со своими  мыслями
и соображениями, а ведь никто его не просил, и сорвал все дело. Сорвал без
крика,  без  какого-либо  надрыва,  а  тихонечко,  в  двух  десятках  слов
объяснив, что  если  в  погоне  за  Знаком  делать,  к  примеру,  тару  из
полированного дерева,  то  шифоньеры  придется  собирать  из  неструганных
досок.
   Сорвал Непрушин важное дело, да еще  под  аплодисменты  комиссии,  хотя
теперь всем стало ясно, что план КБ по Знакам качества  будет  определенно
завален. Ничего в КБ не нашли предложить комиссии взамен.
   И на экране, и в зале Непрушину сочувствовали, симпатизировали. И  тот,
экранный Петр Петрович, кажется, черпал в этом сочувствии новые силы. Раза
два Непрушин экранный внимательно посмотрел на Непрушина, сидящего в зале,
так что зрители даже начали привставать с мест, чтобы увидеть, кого он там
разглядывает.
   В миг, в час, конечно, не переродишься. Экранный Непрушин иногда все же
срывался на свое  прежнее,  особенно,  если  ему  противостояли  уверенные
наглецы.
   И когда он чуть ли не в конце фильма пришел  домой  и  увидел  нахально
развалившегося в кресле Цельнопустова, что-то обо