самим
испытателем ночной смены Вольновым, когда он выйдет из вездехода. Но это и
все...
     Я сел в кресло перед экраном, сказал:
     - Просмотр.
     Экран ожил.
     Накатились  барханчики  песка,  ушли  в    стороны,    желтые-желтые,
безжизненные, привычные.  Машина шла, по-видимому, со скоростью километров
пятьдесят в час. Я это чувствовал.
     - Три часа сорок пять минут, - сказал автомат.
     Это означало, что кадры, возникшие на  экране,  соответствовали  трем
часам сорока пяти минутам после начала вечерней смены.
     - Почему вычислительный центр выбрал именно этот момент? - спросил я.
     - У испытателя участился пульс, - ответил инженер.
     - Учащение  пульса!  -  Я  усмехнулся.  Тоже  мне,  критерий!  Может,
Крестьянчиков пить захотел?
     - Оператор Крестьянчиков выпил бутылку  минеральной  воды,  -  словно
прочел мои мысли инженер.
     - А Васильеву в это время не хотелось пить? - спросил я.  Вопрос  был
пустой. Я сам знал это.
     - Нет, - лаконично ответил инженер.
     Два других в это время, манипулируя клавишами вычислительного центра,
еще раз небольшими кусками просматривали на экране простого телевизора всю
восьмичасовую видеозапись вчерашней смены.
     - Четыре часа пятнадцать минут, - объявил автомат.
     И снова барханчики накатились на вездеход. А! Да эти барханчики здесь
все одинаковые! Но все же я  понял,  что  Крестьянчиков  возвращается.  По
времени нетрудно было догадаться.
     - Почему? - спросил я.
     - Замедление пульса, - ответил инженер.
     - Жажда?
     - Нет.
     - Координаты?
     - Те же, что и в три часа сорок пять минут.
     Странно, подумал я, почему он возвращается по  своему  следу?  Обычно
вездеходы делали круг или эллипс, хотя это и не оговаривалось инструкцией.
Поиск на  <подопечных>  был  свободный,  в  пределах  заданного  квадрата,
конечно.
     - Почему он возвращается по своему следу?
     - Конкретных объяснений нет. Крестьянчикову просто так захотелось.
     - Ясно. Ощущения?
     - Ничего необычного.
     - Координаты этой точки в память машины!
     - Записаны.
     Экран погас.
     - Просмотр окончен, - сказал инженер.
     - Ясно.
     Два других инженера  тоже  закончили  просмотр  видеозаписи  вечерней
смены.
     - Ваше мнение? - спросил я.
     - Информации мало или ее вообще нет, - ответил один. - Случайность.
     - Нужно ли проверить эту точку?
     - Вычислительный центр не настаивает на проверке.
     - Вычислительный центр! - слегка вскипел я. - А вы-то сами? Ваш опыт,
интуиция, предчувствия!
     - Интуиция? Да при чем здесь интуиция,  когда  дело  идет  о  седьмой
модели? Вот у Маркелова...
     - Ну и пусть! Наша модель ничуть не хуже модели Маркелова... - сказал
я и внезапно успокоился. -  Проверю,  хотя  вы,  конечно,  правы.  Седьмая
<подопечная> пуста.
     - Это уж точно, - вздохнул один и с хрустом потянулся.
     Ясно. Они нашу седьмую модель и всерьез даже не воспринимают.
     - Через десять минут конец ночной смены, - напомнил инженер.


                                    2

     Мы никак не  могли  придумать  название  исследуемой  планете.  Самое
лучшее, пожалуй, было - <Песчинка>.  Но дело в том, что почти  все  модели
были покрыты песком.  Все можно было  назвать  <Песчинками>.  А  некоторые
испытатели в своей фантазии доходили даже до <Зануды>.
     Огромный, чуть больше Земли шар из песка.  И  все.  Ничего  здесь  не
было, ни жизни, ни разума. Да и самой-то ее не было. Вернее, была, но не в
обычном смысле этого слова, не в буквальном.
     Уже давно были известны основные параметры многих  звезд:  их  масса,
спектр и энергия излучения, небольшие отклонения в движении, что указывало
на наличие у них планет.  Четвертое поколение вычислительных машин  вполне
справлялось с моделированием.  И если человек пока еще не  мог  улететь  к
другим солнечным системам, то почему нельзя изучать эти планеты на Земле?
     Вот и начали появляться институты, подобные нашему.
     Мощь  человеческого  воображения  и  интеллекта   плюс    невероятные
способности машин к хранению  и  обработке  информации  создали  несколько
десятков <подопечных> планет, одну из которых я  со  своими  товарищами  и
исследовал.
     Ангар, где  стоял  вездеход,  представлял   собой   экран   огромного
объемного телевизора. Голографическое изображение создавало полную иллюзию
<действительного> существования  планеты.  Солнце,  белесое  небо,  мелкий
желтый  песок...  При  <движении>  вездеход  раскачивался,  подпрыгивал на
барханах,  расплескивал песок.  Температура  и  состав  воздуха  в  ангаре
соответствовали  параметрам  моделируемой планеты.  Эффект присутствия был
полным.  Атмосфера нашей <подопечной> была непригодной для дыхания,  более
разреженной.  При  выходе  из  вездехода  нужно  было надевать кислородную
маску,  у которой имелось устройство для радиопереговоров с напарником  по
смене.
     Некоторый риск, пусть и чисто теоретический, в нашей  работе  был.  Я
мог погибнуть, если бы вездеход внезапно разгерметизировался. Мог получить
тепловой удар, если бы вздумал  совершить  длительную  пешую  прогулку.  В
институте,  конечно,  на  всякий  случай  имелась    специальная    группа
спасателей, только работы у них пока не было.
     В создании моделей  принимали  участие  и  испытатели,  но  во  время
экспериментов специальные детекторы вычислительного центра  не  пропускали
всплески нашего воображения, которые могли повредить самому испытателю или
<подопечной>.  На  время  работы  наше  воображение  как  бы  осреднялось.
Оставалось лишь то, что необходимо было для планомерных исследований. И во
время восьмичасовых смен мы обязаны  были  напрягать  свое  контролируемое
воображение, чтобы отыскать на планете что-то интересное.
     Все смоделированные на Земле <подопечные> были  бесплодны.  Только  у
самого Маркелова,  да  еще  в  третьей  модели  были,  кажется,  небольшие
зацепки.  Во всяком случае, в модели Маркелова была нормальная для дыхания
атмосфера и вода, а  третья  модель  иногда  выкидывала  какие-то  фокусы,
связанные с парадоксами  пространства  и  времени.  Отработает,  например,
испытатель восьмичасовую смену, а в институте пройдет или семь с половиной
часов, или восемь часов пятнадцать минут. Впрочем, в третьей модели фокусы
могла выкидывать просто сама вычислительная машина. Тут еще нужно было как
следует разобраться.
     А  вот  наша  бедная,  безымянная  планетка  почетом  и  уважением  у
инженеров и операторов не пользовалась.


                                    3

     Загорелось табло, извещавшее о том, что машинное время и наше  земное
совместились.  Створки ангара разошлись, Вольнов с силой  отбросил  дверцу
вездехода,  спрыгнул  на  бетонный  пол.  Был  он    весь    взъерошенный,
взвинченный.
     - Что интересного? - осторожно поинтересовался я.
     - Надоело, - отозвался Вольнов. -  Надоело!  И  хоть  бы  толк  какой
был...  Я уже спираль начал с тоски крутить. До  того  закрутился,  что  в
точке схода уснул.  Даже сны цветные видел. Ерунду какую-то, а все  больше
про желтые пески. Хорошо, вездеход сам нашел место выхода в наше время.
     Инженеры обслуживающего персонала четко и быстро осматривали  машину.
С ней все было в порядке.
     - Спираль мы никогда не крутили,  -  сказал  я.  -  Обычно  круг  или
эллипс.
     - Сам не знаю, что на меня нашло.  Плохо, что я уже не верю  в  смысл
нашей работы. Ничего мы здесь не найдем, кроме абсурда в снах.
     - Что за абсурд тебе приснился?
     - Так...  Какая-то круглая булка  хлеба,  только  металлическая  и  с
пятиэтажный дом высотой... Ну... я пошел?
     - Иди... А точка схода спирали?
     - А! Там на карте увидишь.  Ничем не отличается от всех других. Пусто
все. Слаба наша фантазия, да и у машины тоже. Слаба...
     Вольнов рассеянно хлопнул меня по плечу и  вышел  из  ангара.  Я  его
понимал.  А ведь все бы изменилось, прилети  мы  на  такую  вот  захудалую
планетку, проведи мы предварительно пять-десять лет в стенах какого-нибудь
космического корабля.  Да ведь мы от радости насмотреться не смогли бы  на
эти безжизненные пески.  Уж мы  бы  ее  облазили  всю,  выяснили,  что  на
противоположной месту посадки стороне высота барханчиков на два миллиметра
больше, в среднем, конечно. А тут пьешь утром кофе, даешь указание дочери,
чтобы  она  на  уроках  сидела  внимательно  и  все  старательно  слушала,
договариваешься с женой, кому после работы зайти  в  универсам  и  овощной
магазин, потом шесть остановок едешь на автобусе, садишься  в  вездеход  и
начинаешь исследовать модель неизвестной планеты, у которой, кстати,  даже
названия нет.  Потом говоришь  сменному  испытателю,  что  бросаешь  такую
работу к черту, заходишь в магазин, стоишь в очереди, вечером  почитываешь
потихонечку литературу по вычислительной  технике,  потому  что  уж  лучше
перейти в операторы и создавать очередную модель <подопечной>,  чем  потом
ее исследовать.
     Я влез в машину, захлопнул дверцы, наружную  и  внутреннюю,  проверил
герметичность кабины, запасы энергии, пищи, воды, воздуха, мельком  глянул
на карту, лежавшую на операторском столике. Вольнов действительно вычертил
спираль.  Только... Только он, кажется, исследовал совсем не тот  квадрат,
который ему полагался по программе. Странно... Ну это Вольнов сам объяснит
в отделе обработки информации, поступающей с модели.
     Я дал сигнал о том, что готов к работе.  Дисплей  высветил  программу
работ на смену и предполагаемый район поиска.  Но я и так  знал  программу
работ на целый месяц вперед.
     Зажглось табло: <Выход разрешаю>... Я нажал кнопку пуска.
     И ангар мгновенно, превратился  в  <подопечную>.  Вездеход  дернулся.
Гусеницы его  врезались  в  <песок>.  Машина  <прошла>  метров  сто,  и  я
остановил ее.
     В кабине было прохладно.  А вот там, за стеклом...  Десятидневные  по
земным  меркам  сутки  <подопечной>!  И  вот  ведь  что  интересно:  когда
создавали программу нашей седьмой модели, машина никак не хотела  понизить
температуру на поверхности <подопечной> ниже +53 градусов по Цельсию.
     Солнце поднялось  уже  высоко  и  раскалило  песок.  Программа  работ
сегодня не предусматривала выхода наружу, хотя в комбинезоне и кислородной
маске это можно было сделать.
     Сейчас я должен был задать программу авторулевому. Но чаще испытатели
сами  вели  машину.  Все-таки  какое-то  действие,  какая-то  работа,    а
авторулевой только выдавал поправки, если машина чуть сбивалась с курса.
     Еще в ангаре я почему-то почувствовал, что мой сегодняшний маршрут не
совпадет  с  запрограммированным.  Это  правилами    работ    разрешалось.
Испытатель волен был импровизировать. Но сегодня здесь было что-то другое.
     Ведь Крестьянчиков в вечернюю  смену  вместо  круга  шел  по  прямой,
возвращаясь тем же самым путем.  Вольнов в ночную смену сделал  сходящуюся
спираль.
     И вот ведь что странно...  Вольнов сразу же вышел из своего  сектора.
Он месил гусеницами вездехода песок в исследованном уже квадрате.  Стоп! А
ведь точка схождения спирали совпала с тем местом,  где  у  Крестьянчикова
сначала участился, а на обратном пути замедлился пульс. Но ведь ни тот, ни
другой  не  заметили  ничего  странного...  Ну,    участился    пульс    у
Крестьянчикова...  Да только что из этого следует? Пустяк... А  вот  зачем
Вольнов  покатил  туда?  Ведь  он  даже  не  знал,  что  в  этой  точке  с
Крестьянчиковым что-то произошло.
     Так... Но ведь я-то уже кое-что знаю. Машина, конечно, все обработает
и выдаст результаты. Но только это все будет лишь через восемь часов.
     Запланированный сектор может и подождать. А вот эта странная точка...
     Посоветоваться я здесь мог только со Строкиным,  испытателем  второго
вездехода, который находился где-то  километрах  в  двухстах  от  меня.  Я
включил передатчик.
     - Курилов    Строкину.    Намерен   исследовать   вчерашний   квадрат
Крестьянчикова.
     - Строкин Курилову. Что там?
     - Не знаю.  Но Вольнова из ночной смены почему-то понесло туда,  хотя
он ничего особенного и не заметил. Как у тебя?
     - Я в квадрате по программе. Связь постоянная.
     - Хорошо.  Только тебе придется что-нибудь рассказывать. <Подопечная>
дает для разговоров слишком мало информации.
     - Я буду петь. Мурлыкать то есть. Знаешь, Алексей, когда я здесь, мне
все время приходят в голову джазовые  мелодии.  И  я  исполняю,  мысленно,
конечно,  все  партии:  трубы,  банджо,  саксофона,  барабана.    Усложняю
обработку, создаю вариации.  Даже самому нравится. А вот  там,  у  себя  в
городе, в институте, такое и в голову не приходит.
     - Это потому, что у тебя здесь сенсорный голод.  Ощущений не хватает.
Песок. Все один и тот же песок с самого начала и до самого конца... Так я,
Валерий, в квадрате Крестьянчикова.
     Строкин в ответ что-то замурлыкал.
     Я развернул машину и на предельной скорости повел ее в точку,  где  у
Крестьянчикова  что-то  произошло  с  пульсом.  Я-то  делал  это    вполне
сознательно, а вот что повлекло туда Вольнова?
     Вездеход шел легко, без натуги,  как  всегда.  Да  и  местность  была
совершенно  ровная.  Песок.  Один  песок?  Через  определенные  программой
промежутки  времени  исследовательский  комплекс  вездехода  автоматически
производил самые разнообразные замеры.  Но все  это,  как  я  был  уверен,
впустую,  все  для  того,  чтобы  лишь  что-то  делать,  чтобы   выполнять
программу, для очистки совести, словом.
     Ведь седьмая модель пуста! Только вот такую  простенькую  планетку  и
смог сфантазировать электронный мозг нашего института.  Фантазии, что  ли,
мало у машины? Или  мощности  не  хватает?  Конечно,  когда-нибудь  смогут
моделировать сложные миры.  Когда-нибудь смогут... А сейчас вот приходится
месить гусеницами сыпучий песок.  И так до тех пор, пока  всем  не  станет
ясно, что на <подопечной> делать нечего и ее просто-напросто прикроют, как
уже было не раз.  Потом смоделируют другую, тоже наверняка пустую. Вначале
будет некоторый интерес, все будут ждать чего-то, надеяться.
     И вот ведь на каком чувстве внезапно поймал я себя:  мне  стало  жаль
седьмую модель, у которой до сих пор не было даже названия.  Жаль, что  за
ненадобностью она будет пылиться в виде программы на бобинах  с  магнитной
лентой где-нибудь на складе неудачных научных проектов. Жаль... Ну хорошо!
<Подопечная>  никому  скоро  не  будет  нужна.  Исследователям,  то   есть
операторам, испытателям.  Да разве нельзя ее приспособить для каких-нибудь
других целей? Отдать ее  ученым,  физикам,  химикам  или  биологам.  Пусть
строят здесь свои научные центры. А ведь действительно! Физикам-ядерщикам,
например.  Соорудят они здесь какой-нибудь сногсшибательный синхрофазотрон
и  будут  потихонечку  сидеть  и  радоваться.  А    разные    промышленные
производства с вредными отходами? Ведь и их можно  вынести  вот  на  такие
смоделированные планетки. Да и мало ли что еще...
     А что это за пространственно-временные парадоксы в третьей модели? Да
ведь это, наверное, не ошибка в  моделировании,  а  именно  очень  сложная
модель с заранее запрограммированными парадоксами! И там, наверное,  будут
изучать не саму <подопечную>, а строить какой-нибудь Институт Пространства
и Времени.
     Четвертый месяц я работаю испытателем, а только сейчас пришел к мысли
о том, что возможности <подопечных> гораздо шире,  чем  мне  это  казалось
ранее. Но кто-то наверняка знал это с самого начала.
     Я чуть было не запел, но сдержался. Пусть уж лучше мурлычет Строкин.
     А ведь работа мгновенно стала интересной. Ай да красавица! Красавица!
Конечно,  красавица!  А  то  -  <подопечная>.  С  тоски  можно    умереть!
<Красавица>!


                                    4

     Ничто не изменилось в песках.  Да и что тут могло  измениться?  Яркий
свет с неба да желтое море без конца и края.
     И вот я уже был примерно в том месте, где сошлась  спираль  Вольнова,
где то убыстрялся, то замедлялся пульс Крестьянчикова.  Координаты  я  мог
определить с точностью в сто метров, не меньше.  Ничего интересного я  тут
не заметил.  Но ощущение чего-то таинственного, значительного и тревожного
во мне нарастало.  Я уже не сомневался,  что  встречу  здесь  нечто.  Ведь
недаром Крестьянчиков пересек эту точку дважды, Вольнова  влекло  сюда  по
сходящейся спирали, а я мчал напрямик, хотя мне  сейчас  нужно  находиться
совсем в другом квадрате.
     Песок и солнце.  Но я был уверен. Пусть я пока ничего не  увидел,  не
услышал, но это где-то здесь.  Вездеход начал утюжить квадрат. За двадцать
минут я изъездил его вдоль и поперек.
     И ничего...
     Тогда я изменил тактику.  Раз оно влечет меня, так пусть  же  само  и
укажет дорогу.  Я закрыл глаза, полагаясь только на чутье. Штурвал в  моих
руках крутился то влево, то вправо.  Вездеход  шел  медленно,  как  бы  на
ощупь, впотьмах.
     И вдруг, сам того не сознавая,  я  резко  нажал  на  тормоза.  Открыл
глаза...  Прямо передо  мной,  метрах  в  двадцати,  возвышалась  какая-то
странная конструкция. А ведь еще минуту назад ее здесь не было. Сооружение
было непонятным для меня, я не видел в нем ни смысла, ни цели.  И в то  же
время это было явное творение разума, а не природы.
     Внутренне я был подготовлен к чему-то неожиданному. И все же... И все
же я был поражен.  Но мозг работал спокойно,  только  пульс  участился  да
кровь прилила к лицу. Я это чувствовал.
     По  инструкции  нужно  было  заснять  все  достойное   внимания    на
кинопленку.  Потом  в  институте  сравнят  кадры  кинопленки  с    моделью
вычислительной машины.  В ста случаях из ста изображения должны  совпасть.
Ну это их дело...  Я включил кинокамеру, установленную на крыше вездехода.
Теперь нужно было убедиться,  что  оно  не  опасно  для  человека.  Я  это
чувствовал, но объяснить не мог.  Оно не только не было опасным для  меня,
оно просило о помощи! Так мне показалось.  Я пристегнул кислородную маску,
скользнул в шлюз и через минуту оказался в песках.
     Так что  же  это?  Машина  нашего  института  смоделировала  какую-то
конструкцию? Специально, чтобы удивить меня? Или они там  придумали  новые
испытания? Или что-то в самой вычислительной машине  сломалось,  произошел
какой-то сбой, и она теперь будет моделировать  черт  знает  что?!  Сейчас
погасит солнце или разверзнет передо мной пучину океана? Да нет.  На такое
моделирование она не способна.  А вот сбой... Даже если и сбой (хотя такое
предположить  трудно),  то    ведь    должно    было    появиться    нечто
нецелесообразное, уродливое.  И хотя мгновение назад я не видел в странной
конструкции ни цели, ни смысла, мне вдруг  показалось,  что  смысл  в  ней
есть.
     Она была похожа на  каравай  хлеба.  На  ту  самую  <булку>,  которую
Вольнов увидел в кошмарном сне!..  Не во сне он ее увидел! Не во сне!  Все
это было наяву.
     Я  зашагал,  тяжело  вытаскивая  ноги  из    песка.    Мне    попался
полузасыпанный след гусеницы.  Да, я тут порядочно перемешал  песок  своим
вездеходом.
     И тут до меня дошло, что в  последние  несколько  минут  я  не  слышу
мурлыканья Строкина. Более того, я даже не передал ему, что встретил нечто
странное.  Ну да ладно, две минуты подождет еще. Я только мельком  взгляну
на сооружение, возвышающееся передо мной, и вернусь в вездеход.
     А  конструкция  действительно  возвышалась  передо  мной  метров   на
семь-восемь.  Какая-то  полусфера  из  металлических,  кажется,  ребер   с
выступами и углублениями.  Я подошел  ближе  и  прикоснулся  к  сооружению
рукой.  Поверхность была более прохладной, чем можно было ожидать на таком
солнцепеке.  Тогда я двинулся по окружности, старательно обходя выступы  и
не рискуя пока даже заглядывать в непонятные мне углубления.  Я вернулся к
тому месту, откуда начал обход. Следы от моих ног были еще видны.
     Непонятно... Что же это все-таки