разговор получался  такой
складный и интересный, что в конце концов Перекурин во все поверил.
   С этого дня началась его странная жизнь. И если раньше  он  мог  думать
только о чем-то одном и даже малейший шум сбивал его с  мысли,  то  теперь
мысли его текли по двум независимым каналам. И даже оживленно разговаривая
с друзьями по работе, он в то же время говорил этой женщине о любви.
   О любви! Перекурин догадался, что говорит об этом уже давно, и это  его
насторожило, испугало и обрадовало. Он, конечно, ни на секунду не забывал,
что он женат, что они никогда не ссорились с женой, что у них в семье  все
просто,  весело  и  легко.  И  ребятишки  чудесные.  Старшая   Леночка   -
третьеклассница, а Андрюшке - пять лет. Несколько  раз  он  говорил  себе:
"Все! Хватит! Выдумал, придумал, теперь давай развыдумаем назад".
   Но  что-то  в  его  душе  или  сознании  отказывалось  подчиняться  его
приказам. Мысли  его  начинали  переворачиваться,  скакать  как  угорелые,
сбиваться и путаться. И снова перед глазами вставало лицо этой женщины,  и
в сердце возникала какая-то стремительность, радостное  нетерпение  мучило
его, комната с пультом раздвигалась, вбирая в себя весь мир, состоящий  из
музыки, деревьев, цветов, детей  и  странно  красивых  и  симпатичных  ему
людей.
   И Перекурин чувствовал, что в его душе  все  начинает  петь.  В  голову
приходили такие слова, что другая, знакомая и привычная, половина сознания
только ахала от удивления.
   После обеда  Перекурина  вызвал  к  себе  директор  и  устроил  разнос.
Александр ни в чем не был виноват. Но и директора нужно было понять. Месяц
кончился, а  план  в  секторе  Перекурина  так  и  остался  невыполненным.
Директор кипятился, размахивал руками и вообще старался казаться грозным и
страшным. На какую-то секунду он оторвался, вышел из  этой  своей  роли  и
взглянул на начальника сектора искусства. Тот слушал, старательно  смотрел
в глаза своему шефу и... улыбался.
   - Черт знает что такое, - тихо сказал директора успокоился.
   - У нас  же  план  дается  по  среднестатистическим  данным,  -  сказал
Перекурин. - В июне  нагоним,  если  теория  вероятностей  чего-нибудь  не
напутала.
   - Теория - это одно! - твердо сказал директор. - А двенадцать теноров в
хор мы так и недодали.
   Надо сказать, что у директора была одна идея, которой он отдавал  много
рабочего времени и собственных сил. Директор хотел, чтобы Усть-Манск занял
первое место, ну  хотя  бы  в  Сибири,  по  количеству  талантов  на  душу
населения.
   - Может, в июне... - начал было Перекурин.
   - В июне, в июне, - передразнил директор. - Городской  смотр  на  носу.
Фестиваль "Белые ночи Усть-Манска".  Вечно  с  твоим  сектором  что-нибудь
происходит. Ну что ты улыбаешься! Не можешь найти таланты, пой сам!  Стихи
пиши и сочиняй музыку!
   - Я, - подавился смехом Перекурин, - петь...
   Директору и самому стало смешно, но он все же сказал:
   - А что? Честь города превыше  всего!  Если  Марград  вас  обскачет  на
межобластном смотре, то смотри тогда. Вот ведь  с  шахматами  и  бегом  на
стометровку у нас здорово, ничего не скажешь.
   - А что... я хоть сейчас могу попробовать.
   И снова Александр  увидел  перед  собой  лицо  женщины,  улыбающееся  и
доброе. Ему стало стыдно, он поднялся со стула и молча вышел из  кабинета.
Директор покачал головой и сказал сам себе:
   - Вот это дела...
   Когда уже нет никаких возможностей выполнить план,  начальник  тоскливо
успокаивается. Успокоился  и  директор.  И  Александр  успокоился.  Да  он
особенно и не волновался, надеясь на среднестатистические данные.
   Он шел в хорошем настроении, а когда завернул за угол своего  дома,  то
внезапно снова увидел ее. Такую же, как и вчера. Она  стояла  с  сумкой  в
руке, в которой была булка, молоко в бутылке и еще какие-то свертки.
   Перекурин запнулся на ровном месте и, хотя на него  никто  не  смотрел,
покраснел и стремительным шагом прошел мимо.
   Пролетел месяц,  и  теперь  он  почти  каждый  день  видел  ее  вечером
разговаривающей с женщинами или просто гуляющей с  маленькой  черноволосой
девочкой.  Он  подолгу  простаивал  на  балконе,  выкуривая  сигарету   за
сигаретой, с радостью по нескольку раз за вечер бегал в ближайший  магазин
за покупками,  потому  что  в  таком  случае,  если  судьба  была  к  нему
благосклонна, он мог пройти мимо этой  женщины,  не  осмеливаясь,  правда,
поднять головы и с  трудом  подавляя  в  себе  желание  подойти  к  ней  и
заговорить. В этом не было бы ничего  особенного.  Сотни  людей  подходили
друг к другу и разговаривали, хотя раньше никогда не были знакомы. Ведь  у
жильцов многоэтажного  дома  были  общие  интересы,  заботы  и  мечты.  Но
Перекурину все время казалось, что, подойди он к ней, и  все  поймут,  что
здесь что-то не так.
   Он по-прежнему не знал ее имени, в какой квартире  она  живет,  как  ее
фамилия. И ни у кого он не спрашивал об  этом,  не  желая  делиться  своей
тайной даже с самым близким другом. А однажды он  увидел  ее  на  балконе,
развешивающей разноцветные платья своей дочери. И балкон-то ее был  совсем
рядом, всего-навсего через один соседский.
   До него наконец дошло, что она живет в этом доме уже  давно,  с  самого
первого дня, как его заселили, что он наверняка сотни  раз  проходил  мимо
нее, и все в его сердце оставалось спокойным, и что его нескладная фигура,
возможно, уже примелькалась этой женщине, и теперь он уже ничем не  сможет
привлечь ее внимания.



   3

   В июне надежды Перекурина на то, что дела  его  сектора  пойдут  лучше,
оправдались. Статистика все-таки не подвела. Александр свято верил в  нее,
хотя теперь ему почему-то казалось, что дело не в теории вероятностей, а в
белых ночах, когда до самого утра  по  улицам  бродят  слегка  подвыпившие
компании с гитарами и совершенно трезвые парочки, не замечающие ничего  на
свете. Он и сам бродил  по  ночам,  испытывая  странное  чувство  тоски  и
радости.
   Несколько раз он со скрупулезностью ученого  пытался  проанализировать,
что же с ним  происходит.  Но  та,  первая,  привычная  половина  сознания
относилась к этому желанию совершенно равнодушно, не проявляя ни малейшего
интереса  к  душевным  мукам  Перекурина,  а  вторая,  вызванная  к  жизни
случайным взглядом совершенно незнакомой женщины, была в состоянии  такого
полнейшего  восторга,  что  отказывалась  членить   себя   на   логические
составляющие, и, обратившись к ней, Александр всегда слышал одно и то  же:
"Хочу любить!"
   В начале июля жена с сыном и дочерью уехали к бабушке в Марград.
   И теперь он совершенно потерял душевное равновесие. В  доме  не  с  кем
было поговорить, и этим привычная половина  сознания  как  бы  выключалась
совсем. Оставалась та, которая медленно сжигала его мозг. Он твердо  решил
поговорить  с  этой  женщиной  и  принес  домой  с  работы  материалы  для
полугодового отчета, чтобы выкинуть эту фантастическую мысль из головы.
   Он мог просто и неназойливо заговорить с любой женщиной в  автобусе,  в
магазине, на улице, мог взять женщину под руку, так что это совершенно  не
обижало ее, и проводить до  ближайшего  угла,  а  там  сказать  что-нибудь
смешное, распроститься и тут же забыть все.
   Но с ней поступить так он не осмелился  бы,  потому  что  с  губ  могло
сорваться: "Я люблю тебя!"
   Однажды в воскресенье в полдень он как  угорелый  выскочил  на  балкон,
очень желая ее увидеть. И  увидел.  И  тогда  впервые  в  жизни  Перекурин
сочинил стихи.  Стихи  с  профессиональной  точки  зрения  были,  конечно,
неважные, прямо скажем,  плохие,  без  рифм  и  размера.  Это  просто  был
какой-то сдавленный крик. Он  не  сделал  никакого  усилия,  просто  вдруг
отчетливо и ясно представил себе, как он дотронулся до  ее  голого  плеча,
как она вздрогнула и ушла в квартиру, наивно полагая, что  это  нажгло  ее
солнцем. И никогда-никогда она  не  узнает,  что  это  он,  а  не  солнце,
прикоснулся к ее телу.
   Перекурину стало так тошно и тоскливо, что он бросил работу и  пошел  к
своему лучшему другу Ивану Гордецову. У того сидел только что пришедший  в
гости Анатолий Степкин. Все трое работали в одном бюро, у всех троих  жены
уехали отдыхать. Такое совпадение удивило их лишь на миг, а  через  минуту
они уже уверенно продвигались к магазину, беспокоясь только об одном,  как
бы его не закрыли на обед.
   Они взяли по бутылке сухого вина и пошли в квартиру Перекурина. Закусок
у него, естественно, было хоть шаром покати, стаканы же нашлись.
   Разговаривая на производственные темы, покуривая сигареты, они не спеша
потягивали кисловатый рислинг. А когда пустые бутылки  были  составлены  в
угол, все захотели вдруг есть и начали шарить  по  кухне.  Им  повезло.  В
ящике для овощей была найдена картошка. Сварили ее, не чистя, а Перекурина
послали в магазин за хлебом и кабачковой  икрой.  Александр  выполнил  все
поручения, а на обратном пути на автобусной остановке  увидел  рыжеволосую
женщину с девочкой. Он прошел мимо с независимым видом, подкидывая в  руке
булку, и остановился. Подойти или не подойти?  И  он  круто  повернулся  и
подошел.
   - Здравствуйте, - сказал Перекурин.
   - Здравствуйте, - ответила женщина, улыбаясь.
   А девочка уцепилась за мамину руку и начала  скакать  на  одном  месте,
выражая свое явное нетерпение. А улыбка у этой женщины была такая ласковая
и  открытая,  что  Александр  подумал;  этой  женщине  никто  никогда   не
осмеливался говорить пошлости.
   Они стояли друг против друга и улыбались, а девочка все прыгала, дергая
маму за руку. На улице было солнечно, но не  жарко.  Ветер  гнал  по  небу
легкие облачка, На остановке никого не было. Она молчала,  потому  что  не
знала, зачем подошел к ней этот чудаковатый жилец из соседнего подъезда. А
у него язык не поворачивался от радости.
   - Почему мама рыжая, а дочь  черная?  -  вдруг  брякнул  Перекурин,  но
женщина не обиделась, прижала  к  себе  девочку  и,  слегка  рассмеявшись,
сказала:
   - Это все чудеса химии.
   - Меня зовут Александр, - осмелился Перекурин. - А вас?
   - А меня - Мира.
   - Как - Мира?! Просто Мира?
   - Мира.
   - Мира - это значит весь мир! Ведь так?
   Она засмеялась и пожала плечами.
   - А ваша фамилия? Я здесь многих парней знаю. Может быть, и вашего мужа
знаю.
   - Серегина.
   - Серегина? Так ведь это значит, ваш муж известный поэт? Я его знаю. Он
бывал у нас в бюро.
   - Бывал и потом здорово ругался.
   - Интересно. Так это вам я однажды не уступил такси?
   - Такси? Это четыре года назад?
   - Да, да. Четыре года уже прошло.
   - А я и не знала, что вы там были.  Сергей  рассказывал,  что  там  был
Гордецов. Он ваш друг?
   - Да. Мы знакомы лет десять.
   Она помолчала и, глядя в сторону, сказала:
   - Так, значит, это были вы...
   - Да. Я.
   Женщина оглянулась. Подходил автобус.
   - Извините, наш автобус, - сказала она.
   - А куда вы едете?
   - В лес...
   - А где же ваш папа?
   - Мы этого не знаем...
   - Возьмите меня с собой!
   - С булкой? Вас там друзья ждут. Идите.
   - Откуда вы знаете?
   - Это же видно.
   Подошел автобус, и женщина с девочкой  сели  в  него.  Автобус  покатил
дальше. Перекурин постоял еще немного, глубоко вдыхая воздух,  чтобы  хоть
немного успокоилось сердце.
   В кухне на столе уже дымилась картошка. Перекурин молча  открыл  банку,
нарезал хлеба.  Анатолий  Степкин  пытался  затянуть  арию.  У  него  была
способность к пению, была и  справка  из  БОТа,  удостоверяющая  это.  Вот
только еще бы стаканчик  вина,  чтобы  талант  раскрылся  полностью.  Иван
Гордецов, прирожденный остряк, начал подшучивать над Перекуриным по поводу
его молчания.
   - Что случилось, Саша? - спросил он. - А я  знаю  что  случилось.  Саша
встретил на улице женщину и никак не может опомниться от ее красоты.
   - Откуда тебе это знать? - буркнул Перекурин, а в душе испугался: вдруг
Гордецов догадается. Ведь шутками изведет,  растрезвонит  на  весь  город,
потому что не поверит, что все это серьезно.
   - Тут и знать нечего. Что тебя еще может выбить из колеи?
   Он сказал это  просто  так,  чтобы  подразнить  Перекурина,  и  поэтому
Александр ничего не ответил. Степкин вдруг  засобирался  в  театр  слушать
оперу. В Усть-Манске в это время действительно гастролировали  артисты  из
Бурятии. Перекурин  отказался  идти  в  оперу.  Гордецов  пошел  домой.  И
Александр не стал их задерживать, потому что хотел остаться один.
   Он еще с полчаса посидел на кухне, потом вышел из квартиры и направился
к троллейбусной остановке. Он должен был сегодня увидеть Миру еще раз.
   Перекурин вымеривал квартал шагами часа четыре, выкуривая одну сигарету
за другой.
   Они приехали уже под вечер, и Перекурин чуть  было  не  просмотрел  их,
потому что в это время стоял на углу улицы, далеко от остановки. Он догнал
их и сказал:
   - Я ждал вас тысячу лет, а автобус все не  привозил  вас.  Тысячу  лет,
ведь это страшно долго.
   - В лесу так хорошо. Если бы не вечер, мы бы еще остались там.
   - Не уходите, поговорите со мной.
   - Вы соскучились по женщине.  Вот  приедет  ваша  жена,  и  у  вас  все
пройдет. И вам не захочется говорить со мной.
   - Нет. Жена тут ни при чем. А откуда вы знаете, что она уехала?
   - Ее не видно уже недели две.
   - Погуляйте со мной. Ведь на улице так хорошо. Давайте  погуляем  возле
дома.
   - Чтобы все видели это?
   - А вы боитесь? Бойтесь, что про вас будут говорить всякую ерунду?
   - Нет, не боюсь. Но только зачем  мне  это?  Это  ведь  с  вами  что-то
случилось. Затосковали по жене. А со мной ведь ничего не случилось.  Да  и
потом ваша дочь выше меня ростом.
   - Да, она у меня большая.
   - Что она-то подумает? Ирочка, пошли домой.
   - Вас ведь никто не ждет дома. Я был у вас. Никто не отвечает.
   - Так вы уже и домой ко мне сегодня приходили?
   - Приходил. Хотите, я покажу вам стихи. Я написал их вам.
   Перекурин забыл, что ее муж первый поэт города  Усть-Манска.  Он  готов
был сейчас сделать все, чтобы хоть еще немного задержать ее, видеть  лицо,
и странную прическу, и улыбку. Ведь она все время улыбалась.  И  снова  ее
улыбка была доброй и ласковой. Нет, она не сердилась на Перекурина. Просто
она хотела, чтобы он опомнился. Ну случилось что-то с человеком. Так  ведь
пройдет! А ему самому потому будет неудобно.
   - Не нужно. Завтра вы уже не захотите этого. Ведь  вы  выпили  сегодня.
Вот у вас воображение и разыгралось. До свидания. Все у вас будет  хорошо.
Ирочка, пошли домой.
   И она ему улыбнулась грустно, как бы говоря: "Ну не дурите, пожалуйста.
Возьмите себя в руки".
   Ах, милая женщина! Как взять себя в руки? Как заставить себя не  думать
о вас? Как сделать, чтобы ваше  лицо,  спокойное,  улыбающееся  и  чуточку
грустное, не стояло все время перед глазами? Как выбросить вас из  головы,
из сердца?
   А надо ли все это делать?
   Женщина ушла, ведя пританцовывающую девочку за руку.
   "Хочу любить", - сказал  сам  себе  Перекурин,  обогнул  дом  с  другой
стороны и вошел в свой подъезд.
   Он, конечно, был слегка пьян. И очень жалел, что выпил. Ведь она  могла
подумать, что это вино в нем заиграло. Нет, ему нужно было еще раз увидеть
ее. Ведь кроме пустой ерунды, он так ей ничего и не сказал. А сможет ли он
подойти к ней завтра? Когда он  скажет,  что  любит  ее?  Только  сегодня,
только сегодня.
   Перекурин взял ручку, лист бумаги и написал свое нелепое,  смешное,  но
искреннее стихотворение. Вложил лист в конверт,  надел  пиджак,  вышел  из
квартиры, спустился вниз, подошел к соседнему  подъезду  и,  не  глядя  на
женщин, стоящих там, поднялся по лестнице и постучал в дверь.
   На площадке было  темно.  Дверь  открылась,  и  Мира  вышла  на  порог,
освещенная лампочкой, горевшей в передней. Маленькая, она была едва ли  до
подбородка ему, в домашнем халате  и  тапочках,  спокойная  и  гордая.  Не
просто гордая,  а  доброжелательно-гордая.  Такая  уж  она  была.  Она  не
удивилась, а только сказала:
   - Вы еще не спите?
   - Простите, пожалуйста, - пробормотал Перекурин и протянул ей  конверт.
- Все. Я не буду вас больше беспокоить.
   А как ему хотелось задержать ее! Прижать к своей  груди  и  увидеть  ее
глаза совсем рядом.
   - Ну вот, вы уже начинаете делать глупости, - сказала она,  но  конверт
взяла. - А если бы Сергей был дома? Что бы он сказал?
   - Я как-то не подумал об этом. Простите. До свидания.
   Он  повернулся  и  медленно  пошел  вниз,   вздрогнув,   когда   позади
захлопнулась дверь.



   4

   А на следующий день  вечером  приехала  жена  с  ребятишками.  Привезла
рюкзак яблок, помидоры, письмо от матери, новую  рубашку  -  тоже  подарок
матери. Ребятишки загорели, а Андрюшка так даже, кажется, заметно  подрос.
Он сразу же бросился к отцу, повис у него на шее, болтая  ногами,  взахлеб
выкладывая интереснейшие события, участником которых он был. Ох,  что  это
были   за   события!   Охота   на   ежа   в   лесу!   Рыбалка!   Прятушки!
Сыщики-разбойники! Всего и не перескажешь.
   Леночка - совсем уже взрослая девочка - серьезно сказала:
   - Папка, на следующий год ты тоже поедешь с нами. У  бабушки,  конечно,
хорошо. Но с тобой все-таки лучше.
   - Ну что же, - сказал папка, - поедем, если отпуск будет летом.
   - Ну как ты тут жил без нас? - спросила Машенька.  -  Что  ел?  Готовил
хоть сам-то? О, да тут у тебя целый склад, - добавила она, увидев  в  углу
три пустые бутылки.
   - Да это мы вчера с Гордецовым и Степкиным. А что же вы даже телеграмму
не дали? Я бы встретил. И холодильник совсем пустой.
   - Телеграмму мы не дали нарочно, чтобы посмотреть, что ты тут  делаешь,
- сказала Машенька, и сразу стало понятно, что  они  не  дали  телеграмму,
чтобы не беспокоить его. Сами ведь хорошо добрались. -  Ну  а  насчет  еды
сейчас что-нибудь придумаем... Ох и пыли у тебя кругом! Генеральную уборку
сегодня делать будем.
   За ужином Маша, Леночка  и  Андрюшка  наперебой  рассказывали  о  своих
впечатлениях. Перекурин не знал, кого и слушать. Ему было хорошо  и  уютно
среди них. Он закурил сигарету и уселся в кресло.
   Много ли нужно человеку для счастья?
   Машенька такая красавица, высокая, все еще стройная и  изящная.  Всегда
спокойная, веселая. Все хорошо в семье. Вот  только  почему  даже  сейчас,
слушая их, он снова видит перед  собой  лицо  этой  женщины?  Она  грустно
улыбается и говорит: "Ну не дурите, пожалуйста. Все у вас будет хорошо".
   Перекурин покачал головой. Покоя больше не  будет.  Покой  взорван.  За
свою странную любовь он теперь ежесекундно  будет  расплачиваться  муками,
разрывая свою душу и сердце между семьей  и  этой  женщиной,  стараясь  не
обидеть Машу, стараясь любить ее. Стараясь...  И,  странное  дело,  он  не
чувствовал себя виноватым перед женой. Ведь его неверность родилась в  его
сердце. Сердце которое неподвластно доводам рассудка.
   Жена вдруг сказала:
   - С тобой что-то случилось, Александр? На работе что-нибудь?
   - Нет, нет. У меня все хорошо. Все совершенно хорошо.
   - Ну и слава богу! Давайте-ка приберем квартиру.
   Перед сном они все четверо пошли погулять.
   У  своего  подъезда,  как  всегда  с   девочкой,   стояла   Мира.   Она
разговаривала с соседками. Перекурин почувствовал, что она увидела его.  И
его жену, и детей. Он был уверен, что  она  не  поздоровается  первой,  не
потому, конечно, что боится.  Бояться  ей  было  нечего.  Ей  было  просто
интересно, как поведет себя он  сейчас,  окруженный  семьей  и  совершенно
трезвый. А Перекур ни не смог произнести ни слова. Ему нужно было  сказать
хотя бы: "Здравствуйте". Но  он  не  сказал  и  этого.  Он,  прошел  мимо,
проклиная  себя  за  трусость,  униженный  этой  трусостью,  стыдясь  свое
трусости.
   Она и вчера не приняла его всерьез. Просто ему было скучно.  А  теперь.
Ну что теперь-то она  о  нем  подумает?  Поволочиться  вздумалось  пьяному
мужику? А теперь от  стыда  глаз  поднять  не  может  от  з