о рано, народу в автобусе было немного, и мне
удалось не помять цветы. Больше всего на свете сегодня я  хотел  сохранить
их.
   Ее дом был вторым от остановки. Я поднялся на третий этаж, позвонил,  и
она открыла мне.
   В первое мгновение в ее глазах выразилось удивление. Удивление, которое
я больше всего любил в ней. Потом она машинально спросила:
   - А где Сергей?
   - Уехал на рыбалку.
   Она как-то потухла. Я протянул букет, который до этого напрасно пытался
спрятать за спиной.
   - Это тебе, Нина. Поздравляю с днем рождения!
   - Спасибо, - сказала она. - Проходи.
   И я прошел в комнату. Ее дочь, Наташенька, играла на полу в  куклы.  Ей
было четыре года.
   Нина сразу прошла на кухню, словно меня и не было. Я занялся разговором
с Наташенькой, который в основном состоял из вопросов:  "Почему  ты  есть?
Кто ты такой? А папка еще не пришел? А у Тани головка отпала..."
   Я сел прямо на пол. Неудобно играть с детьми,  сидя  на  стуле  или  на
диване. Прошло пять минут, десять. Нина не  выходила  из  кухни.  А  мы  с
Наташенькой играли в куклы.
   - Нина, - сказал я про себя. - Ты слышишь меня?
   И она ответила, хотя я был уверен, что и она не открывала рта:
   - Конечно, слышу. Только не заходи на кухню.
   Она плакала. Беззвучно. Молча. Самые  страшные  слезы.  А  я  продолжал
сидеть на полу.
   - Нина, - сказал я. Но она не могла меня слышать. - Что делать? Я люблю
тебя. Так получилось. Я люблю жену одного из своих друзей. Нина. Можешь ты
это понять?
   - Могу. - Она не ответила вслух, но я расслышал ее.
   - Что же мне делать?
   - Не знаю...
   - Только ты можешь сказать, что мне делать.
   - А так ты не знаешь? Ты будешь  действовать  в  зависимости  от  моего
ответа?
   Я передвинул куклу в очереди, купил  яблок  и  заплатил  за  них  мелко
разорванными бумажками. Наташенька была в восторге.
   - Будь мужчиной!
   - Это значит - уходи?
   - Не знаю. Я сама ничего не знаю.
   Она вышла из кухни. Простая, в клеенчатом переднике, с руками, красными
от свеклы, и совершенно спокойная.
   - Будь счастлива, Нина.
   - Спасибо, Саша. Я постараюсь.
   И все...



   5

   Я просидел  у  обочины  дороги  под  деревом  несколько  часов.  Начало
темнеть. Из окна на третьем этаже дома напротив раздавалась музыка, но там
никто не танцевал. Да и кому было? Ведь собрались одни женщины. На  балкон
иногда кто-нибудь выходил,  но  это  каждый  раз  была  не  Нина.  Хозяйке
некогда. На кухню, в комнату, подогреть, остудить, вымыть посуду, посидеть
минутку с гостями, уложить спать Наташеньку. И все время казаться веселой.
На вопросы: "Куда девался Сергей?" - отвечать шутками. А на сердце  обида.
Не заслужила она этого. Да и просто неудобно перед подругами.
   В свой день рождения Сергей приглашал желающих из нашей  лаборатории  в
магазин  грузинских  вин.   Мы   выпивали   по   стаканчику,   поздравляли
новорожденного,  шли  на  берег  реки,  курили,  говорили.   Потом   снова
возвращались в магазин. Сергей редко приглашал нас к себе в  гости.  Может
быть, стеснялся. Ведь она, Нина, не инженер, даже не техник. Одного он  не
мог понять, что она Человек, а это выше всяких чинов и титулов.
   После нескольких таких кругов, здорово  навеселе,  мы  разъезжались  по
домам. Сергей писал нашим женам шутливые объяснительные записки, чтобы нас
не особенно ругали за столь позднее возвращение.
   На следующий день все начиналось с  вопроса:  "Ну,  как  доехали?"  Все
всегда кончалось благополучно. Иванов рассказывал, как Нина отпаивала  его
молоком и при этом весело смеялась. Моя Марина, естественно, не  приходила
в восторг от таких торжеств. Она обычно сонно поднимала голову с подушки и
говорила всегда одно и то же слово: "Пришел?" Потом отворачивалась к стене
и мгновенно засыпала.
   ...На кухне задернули занавески. Кто-то в третий раз ставил одну  и  ту
же пластинку.
   - Ты все еще здесь? - спросила Нина.
   Я не ответил, да она и не спрашивала. На таком расстоянии я ничего бы и
не услышал. Это мне показалось, что, на секунду бросив дела, она спросила:
   - Ты все еще здесь?
   - Ну, хорошо, я отвечу, - подумал я. - Я здесь. Можно, я еще постою.
   - Иди домой. Скоро пройдет последний  автобус.  Марина,  наверное,  вся
переволновалась. Ты тоже ее не жалеешь.
   - Ага! Вот здорово! Во-первых, почему "тоже"? Разве  дело  в  том,  что
Сергей тебя не жалеет?
   - Пусть будет без "тоже".
   - Хорошо. Но при чем тут "не жалеешь"?
   Пластинка пела:

   Возьми меня, возьми меня
   В чужие города...

   Ну и ладно! Тридцать процентов счастья - это тоже немало. К  врачам  не
буду обращаться!

   Возьми меня, возьми меня
   В чужие города...

   - Уходи, - сказала Нина. Это было сказано  с  таким  вызовом,  с  такой
болью, с такой отчаянной решимостью, что я понял: сейчас, в это мгновение,
она перестанет быть тихой, сбросит с тебя тщательно скрываемую  покорность
выдуманной судьбе, страх перед возможностью потерять маленький кусочек уже
имеющегося счастья, страх перед неизвестным. Теперь она сама станет решать
свои проблемы, не дожидаясь, когда Сергей позволит ей это.
   Тихое, спокойное, розовое счастье. Работа,  не  слишком  скучная  и  не
слишком интересная. Муж, исправно приносящий домой деньги.  Варка  обедов,
стирка белья. Вечером телевизор до одурения. Все правильно,  все  в  меру.
Все как у людей!..
   И все, как на лезвии бритвы! Между счастьем и горем, в какой-то  вязкой
пустоте, когда даже отгоняешь  в  страхе  мысль,  что  что-то  может  быть
по-другому, не так ровно и спокойно, однажды и навеки заведено.
   Говорят, что нельзя предсказать будущее. У некоторых людей -  можно.  И
на день, и на год, и на всю жизнь. Прямая линия, где даже под  электронным
микроскопом не различишь бугорков и впадин, взлетов и падений.
   - Уходи! - сказала Нина.
   - Нет.
   - Тогда возьми меня, возьми меня с собой...
   - Нина. Все-таки ты меня любишь...
   - Ну зачем тебе слова?  Разве  дело  в  словах?  Разве  нужно  об  этом
говорить? Ты должен чувствовать это всегда, каждое мгновение, без слов...
   - Спасибо, милая...
   Часто бывает так: нравятся  глаза,  манера  танцевать,  умение  быть  в
компании веселым, остроумным. И уже - "Люблю". А ей не нужно слов.  Почему
же я всегда ждал, что она скажет, чуть ли не бросится мне на шею, заплачет
и засмеется от радости? Розовое счастье все еще сидит во мне! Я  наговорил
ей столько слов,  хороших  и  злых.  Напыщенный  и  иногда  сентиментально
страдающий, я думал, что понимаю ее. И хотел, чтобы поняла она.
   - Я бегу к тебе! - крикнул я.
   Она понимала все. Давно. Сколько же времени прошло?
   - Не нужно. Я приду сама.
   Я поднял голову. В окнах ее квартиры горел свет. Музыки  уже  не  было.
Слышались голоса. Это расходились ее подруги.
   - Ты знаешь, что нас ждет? - спросил я.
   - Знаю. Все равно будут и обеды, и грязная посуда, полы, телевизор.
   - И все?
   - Нет. Каждый день будет новый. Я знаю, будут и слезы, и размолвки.  Ты
ведь вспыльчив. Все будет.
   - И ты не боишься?
   - Нет.
   Погас свет на кухне. Мне не нужно было глядеть в окно, чтобы знать, что
она делает сейчас. Вот она стоит посреди комнаты. Что она  оставит  здесь?
Воспоминания, свои сомнения, страх, частицу своей души? Все равно  трудно.
Все ведь с виду было правильно. "Какая  семья!"  -  говорили  соседи.  Они
никогда не ругались, даже крепко не ссорились. А счастья не было...
   Нина подошла к Наташеньке, погладила  ее,  спящую,  по  головке.  Может
быть, в этом самая главная проблема?
   - Нина, я ничего тебе не обещаю, кроме одного, что нам будет трудно.  И
соседи будут говорить: "Ну как они живут?" И никогда толком нас не поймут.
Что за жизнь, если ее понимают все, кроме нас? Пусть будет наоборот.
   Она вдруг подошла к окну и посмотрела в темноту. Она  не  могла  видеть
меня. Она не знала, что я здесь стою.
   - А если это пройдет? - спросила она. - Что будет с тобой? Что будет  с
нами?
   Даже здесь она не спросила, что будет с ней. Что будет с нами? Не знаю.
Это уже не имеет значения, если мы перестанем понимать друг друга.
   Я даже не помню, когда увидел ее  в  первый  раз.  Это  не  осталось  в
памяти. Только: "О-о! Сережка женился! Молодец!" Потом видел ее  и  десять
раз и сто. И  ничего  не  менялось.  Мир  оставался  прежним.  Она  всегда
молчала. Петь - не пела вообще. Было даже странно. Мы по праздникам, после
тостов, начинали танцевать, обязательно со всякими чудачествами, горланили
песни, кто громче. Со стороны это, наверное, было не очень красиво. А кому
из нас приходило в голову посмотреть на себя со стороны?
   Потом я заметил,  что  она  все  время  улыбается.  Тихо,  незаметно  и
грустно, словно уже давным-давно  все  про  нас  знает.  А  Сергей  как-то
стеснялся, сторонился ее. Он был веселый парень, но себе на уме. Не  знаю,
что у них произошло, но только это было очень похоже на то, что  у  нас  с
Мариной.
   И однажды, я понял, что она все время ждет чуда,  каждый  день,  каждую
секунду. Чудеса происходят, только их никто не замечает. Она ждала чуда, а
Сергей не верил в чудеса и ее заставлял не верить. Чудес не бывает! Ерунда
все это! А она не хотела не верить. И тогда он пришел  к  мысли,  что  она
ничего  не  понимает  в  этой  стремительной,  рациональной,  не  терпящей
сомнений жизни, которая нас окружает. Он пожалел ее и  оставил  ей  только
домашние заботы. Не понимает - не надо. Он все будет решать сам.  Примеров
много, все правильно. У Сергея был железный характер  и  крутой  нрав.  Он
никогда не колебался, не  сомневался,  все  решал  сразу,  и  все  у  него
получалось. Так должно было быть и на этот раз.
   Но произошла осечка.
   Стоило только раз взглянуть на нее, когда она была одна,  чтобы  понять
все. Ничего у Сергея не вышло. Нет, взглянуть не  один  раз.  Может  быть,
миллион!  И  лишь  в  миллион  первый  раз  увидеть.  _Это_  не  лежит  на
поверхности. _Это_ спрятано очень глубоко в душе.
   Сначала мне было просто любопытно: отчего  такая  тихость  у  человека?
Потом я начал понимать, но медленно, медленно. Она не хотела жить, как раз
и навсегда заведенный робот с заранее запрограммированными  неприятностями
и удовольствиями. Не хотела, но считала, что ничего нельзя изменить.
   Медленно, ужас, как медленно, я разобрался в  себе.  Ведь  все  в  моей
жизни было нормально, "как у людей". Пусть будет у Эдика и Инги  любовь  с
первого взгляда, а у меня с миллионного.
   ...Чуть заметная полоска зари горела на горизонте. Дома засыпали.
   - Что будет с тобой?
   - Не знаю, Нина. Я этого не знаю. А с тобой?
   - Я сейчас выйду. Подожди. Холодно.
   Она скользнула с балкона в комнату.
   "Сейчас что-то произойдет, - подумал я. - Что? Сейчас Нина будет здесь.
И еще что-то. Что?"
   Что-то забухало, как огромные часы. Ближе. Громче. Где-то во мне. Из-за
угла дома показалась безмолвная женская фигурка.  Стук  молота  раздавался
все ближе, все громче. Я уже ничего не слышал,  кроме  этого  знакомого  и
странного, страшного звука.
   Нина сжала лицо в ладонях, нагнула голову и торопливо шла, почти бежала
в мою сторону.
   И в это время что-то  взорвалось  у  меня  на  руке.  Над  ухом  кто-то
противно хихикнул. Я машинально отвел руку в сторону.  Рукав  рубашки  был
разорван, в каплях крови. Я понял, что это такое.
   - Нина! - закричал я и бросился ей навстречу.  -  Сними  свой  браслет!
Сними!
   Она  не  ожидала  увидеть  меня  здесь  и  остановилась,  удивленная  и
счастливая. Счастливая, я был уверен в этом.
   Некогда было объяснять, и я молча пытался сорвать с ее руки  браслет  -
индикатор счастья.
   - Что ты делаешь? - тихо спросила она.
   - Нельзя тебе носить этот браслет.
   - Чудеса... Ты откуда здесь взялся?
   Я наконец сорвал браслет, зажал в руке и размахнулся,  чтобы  выбросить
его. Не успел: он тоже взорвался. Ей оцарапало щеку и плечо.
   - Не надо, ничего не надо, - сказала она, когда  я  попытался  вытереть
капельки крови с ее лица. - Ты почему здесь оказался? Или это правда,  что
ты со мной разговаривал весь вечер?
   - Правда.
   - Пойдем?
   - Пойдем.
   - Куда?
   - В чужие города...
   - Я согласна...
   И мы пошли по шоссе, как семнадцатилетние, обнявшись за плечи.
   За поворотом замаячило размытое  пятно  света  от  фары  мотоцикла.  Мы
посторонились, но мотоциклист вдруг резко затормозил, чуть  не  задев  нас
коляской. Это был Сергей.
   - И далеко вы направляетесь? - спросил он.
   - Сергей, я не вернусь. Понимаешь,  ни  за  что  не  вернусь...  Там  с
Наташенькой соседка...
   - Понимаю... А чего тут не понять?
   - Сергей, - сказал я. - Это случилось, и ты тут ничего не изменишь.
   - Что-нибудь осталось выпить? - спросил Сергей.
   - Осталось...
   - Пойдемте, выпьем по этому поводу.
   - Нет, Сергей.
   - Ну что ж! Идите к черту... Наташку не оставишь?
   - Нет.
   Он дал газ и рванул с места.
   - Не больно? - спросила Нина, дотрагиваясь до разорванного рукава.
   - Нет. Все в порядке. А тебе? - Я дотронулся до ее щеки.
   - Нет, - она покачала головой.


   ...А  вы  хотели  видеть  счастливого  человека.  В   чем   же   ошибка
эксперимента, товарищ Карминский?
   - Господи, - сказала Алла. - Надо же сначала узнать, в чем  счастье,  а
потом экспериментировать.
   - План задавил. Некогда узнавать, - ответил Карминский.
   - Счастье - это чепуха! - сказал Сергей. - Не верю.
   - Да, да, - встрепенулся Карминский. - А действительно, в чем счастье с
научной точки зрения?



   6

   Первое, что меня поразило, когда  открыл  глаза,  был  яркий  солнечный
свет. Я сидел на упаковочном ящике из-под счастья. Инга  держала  меня  за
плечи. Антон перевязывал руку.
   - Дрянь - эти индикаторы, - сказал он. - Я сегодня же свой выброшу.
   - С индикаторами еще придется повозиться, - глубокомысленно поджал губы
Карминский.
   - Тебе не больно? - спросила Инга.
   - Ничего, старик. - Эдик попытался улыбнуться мне.  -  Мы  это  сделали
ненарочно. Почему так получилось, еще никто не может понять.
   Так значит, все это был эксперимент...  Меня  только  что  вытащили  из
испытательного бокса.
   - Сашка, ты, наверное, сам хотел выговориться, - сказала  Инга.  -  Как
только ты надел шлем, _это_ и началось. Ты разговаривал со всеми.
   Да, да... Теперь я понял. С самого начала эксперимента  я  слышал  все,
что они говорили, а ведь у меня была телефонная  связь  только  с  Эдиком.
Теперь они все знали.
   - Нина тоже все знает, - сказала Инга. - Понимаешь, это было все как на
самом деле. Только сжато во времени и без перемещений в пространстве.
   - Где Сергей? - спросил я.
   - Ушел позвонить домой. С этого телефона не хотел... Вот он.
   Вошел Сергей. Все молча уставились на него.
   - Ну так как? - спросил он. - Кто едет на рыбалку?
   - Я, - заикнулся было Антон.
   - Все правильно, - усмехнулся Сергей. - У нее тоже взорвался  индикатор
счастья...  Ничего  страшного.  Оцарапало  щеку  и   плечо,   как   ты   и
предполагал... Ну, так кто едет на рыбалку?
   Я встал и подошел к нему.
   - Сергей, я тебе не лгал.
   - А... иди к черту, - сказал он без всякой злости, как  очень  уставший
человек. - А у нее действительно есть характер. Кто бы мог подумать?
   - Без обеда  сегодня  работали,  -  заявил  Антон.  -  Учтите,  товарищ
Карминский.
   - А у вас день не нормирован, - нашелся что  ответить  руководитель.  -
Эксперимент, слава богу, удачно прошел. И с первого раза.
   - А чем он удачен? - поинтересовалась Алла.  -  Что  мы  выяснили?  Что
человек может быть счастлив? А как?
   Все были страшно растеряны и немного злы друг на друга. Если бы я ушел,
тогда бы им стало легче, свободнее.
   - Сколько ящиков счастья  израсходовали?  -  спросил  я,  чтобы  что-то
сказать.
   - Сначала по сто восемьдесят пакетов каждого  цвета,  -  начал  Виталий
Петрович. Нет, он был только ученый. Только кандидат технических наук. - А
потом заклинило. А позже без всяких  пакетов  вдруг  получилось.  Помнишь,
когда ты шлем сорвал?
   - У вас получилось?
   - Ну да, а у кого  же?  Эксперимент  получился.  В  понедельник  начнем
обрабатывать результаты. Вообще-то, сегодня бы надо...
   - Валяйте.
   Я позвонил домой и сказал Марине, что домой не приду.
   - Я знаю, - ответила она. Она плакала. - Не могу поверить. Все было так
хорошо. Саша, что же произошло?
   - Прости, Марина.
   Я не мог с ней говорить. Я ни с кем сейчас не мог говорить. Я вышел  из
института, пешком добрался до цветочного магазина и купил  огромный  букет
цветов на все деньги, что у меня были.
   На автобусной остановке  стояла  девчонка  лет  шестнадцати  и  парень.
Продавщица с лотком что-то предлагала им. И мне вдруг показалось, что  она
предлагает им счастье - синее или голубое. Ей уже  надоело  торчать  здесь
целый день. Продать бы последнее, да домой,  успеть,  пока  муж  дома,  не
упустить с получкой.
   - Девушка, милая, - приговаривала она. - Купите.  Голубенькое  счастье,
последнее! Последнее всегда самое дорогое...
   Девчонка фыркала в плечо. А парень был бы и рад купить,  но,  наверное,
раздумывал, не лучше ли взять мороженое или сбегать с подругой на танцы.
   Нет! Не продают еще счастья с лоточков! Да и не надо.
   - Ой, дядя! - сказала вдруг девчонка. - У вас индикатора нет.  Упали  и
сломали?
   - А зачем мне индикатор?
   - Чтобы знать, сколько у вас счастья.
   А свой индикатор она старательно закрывала рукой. Но по  ее  лицу  было
видно, что счастья у нее сейчас, хоть отбавляй.
   - А ты знаешь, в чем счастье?
   - Нет, не знаю, - сказала она  и  смущенно  стукнула  своего  парня  по
плечу.
   - И я не знаю...
   Она посмотрела  на  меня  недоверчиво.  Такой  взрослый...  Уже  седеть
начал...
   Не знаю...
   И я вдруг понял, что сейчас не могу ехать к Нине. Что я ей  скажу?  То,
что уже говорил сегодня? Все осталось таким же сложным, как было  вчера  и
год назад.
   Я отдал букет девчонке и пошел. А куда, я теперь и сам не знал.



   Виктор Колупаев.
   Зачем жил человек?

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Владимир Чесноков заглядывал то в одну, то в другую дверь, не  зная,  к
кому обратиться, и не решаясь задать вопрос. Сотрудники молодежной  газеты
"Утренние зори" деловито сновали мимо него по коридору. К обеду его фигура
уже примелькалась и ответственный секретарь бросил на ходу:
   - Хлесткий заголовок для статьи о пионерлагерях! А?
   - У меня стихотворение, - ответил Чесноков.
   - Чтоб нестандартно и в самую суть. А? - остановился секретарь.
   - Стихотворение... вот... - Чесноков  бережно  вытащил  из  внутреннего
кармана пиджака лист бумаги и начал разворачивать его.
   - А, - досадно сморщился секретарь. - Стихи, стихи! Прозы сейчас  пишут
мало. - И он неопределенно махнул рукой куда-то в конец коридора.
   Чесноков потоптался еще немного и уже собрался плюнуть на все  и  уйти,
но в это время в коридоре снова появился секретарь.
   - Ну что у вас с вашим стихотворением? Что Пионов сказал?
   - Ничего.
   - Он всегда так. Не унывайте.
   - Я его даже и не видел еще.
   - Правильно. Он сейчас в  командировке.  Вся  поэзия  в  командировках.
Большое стихотворение?
   Чесноков не успел ответить. Ответственный секретарь взял его под  руку,
подвел к дверям с надписью "Редактор" и, втолкнув в комнату, крикнул:
   - Тимофей Федорович, это мой знакомый! Борис!
   Чесноков оказался  посреди  комнаты.  Смущение  его  достигло  предела.
Тимофей  Федорович,  сорокалетний  мужчина,  уже  страдающий   одышкой   и
давным-давно забывший, чем интересуется юность, сидел за  столом  и  писал
заявление о переводе его на другую работу. Он уже  давно  чувствовал,  что
перестал понимать молодых сотрудников своей  газеты,  ходивших  с  модными
бор