покачал головой Карминский.
   - Вычтите из зарплаты, - тихо сказал Сергей.
   - А все-таки странно, - вдруг всполошился Карминский. - Только сейчас в
голову пришло... Существует ведь  какое-то  отношение  к  жизни,  какие-то
убеждения, цели...  Ничего  этого  мы  у  Александра  не  отнимали,  а  он
абсолютно несчастлив!
   - Во-первых, убеждения у человека не  так  просто  отнять,  -  возразил
Эдик.
   - Да, да, - сразу же  согласился  Карминский.  -  Тут  методика  нашего
эксперимента явно недоработана. Надо еще подумать...
   - Все равно ничего не выйдет. Отношение к жизни и мультивокс -  это  не
одно и то же. Более того, если мы и сможем отнять у него убеждения, то  из
бокса выйдет уже не человек... Вспомните народовольца Николая Морозова. Он
просидел в каземате двадцать пять лет, но тюрьма его не сломила.
   - Да, но у Александра-то сейчас нуль!
   - Сейчас - да. Это потому, что на него все слишком  быстро  обрушилось.
Пройдет время, и он сам начнет искать выход, то есть  начнет  выходить  из
этого состояния абсолютной опустошенности без всяких пакетов со  счастьем.
Именно убеждения человека и дают ему возможность выжить в таких ситуациях.
Но эксперимент наш и без того получается жестоким.
   - Методика, методика... - пробормотал Карминский.
   А я болтался между горем и счастьем, никому не нужный. И мне  никто  не
был нужен. В душе и в голове пустота. Абсолютная! Странное состояние. Так,
наверное, чувствует себя камень. Перетащит его река с  места  на  место  -
хорошо. Не перетащит - и так пролежит тысячу лет. Но я все-таки не камень!
Пожалуй, самой  яркой  мыслью  была  мысль  о  бесполезности  собственного
существования... Я представил себе, как они все сидят там, в  лаборатории,
вычерчивают  графики,  обсуждают  результаты,  готовятся   к   продолжению
эксперимента. Несчастный подопытный кролик!
   - Убейте меня! - закричал я в микрофон. - Убейте!
   Ведь каждый из них мог бы очень просто зайти в бокс и стукнуть меня  по
голове табуреткой или чем-нибудь еще. И все... Но нет. Они  будут  сидеть.
Никто и пальцем не пошевелит, чтобы поднять табуретку! Тоже  мне,  друзья,
братья, товарищи...
   - Не могу! Не могу больше!



   2

   Года четыре назад нам предложили новую  тему.  Нужно  было  разработать
индикаторы счастья. Ох и  смеху  было  в  первые  дни,  когда  мы  изучали
техническое задание! Неужели серьезно? Оказалось - без всяких шуток.
   Нам   выдали   несколько   экспериментальных   датчиков,    ненадежных,
громоздких, которые определяли общее настроение человека. Первый индикатор
нужно было  возить  на  грузовике.  К  технической  стороне  дела  мы  уже
относились серьезно, но к самой идее - все еще с усмешкой.
   Потом   наша   лаборатория   получила   ящик   полиэтиленовых   пакетов
неопределенного цвета. В них находился  какой-то  газ,  вдыхание  которого
приводило к улучшению общего настроения. Некоторые пакеты ссохлись, потому
что газ улетучился из них или превратился в порошок.
   Карминский, тогда еще ведущий инженер, тщательно изучил  инструкцию  по
применению и разрезал один пакет. Помню, дело было перед обедом, и мы  все
хотели есть как черти. И вдруг... Я почувствовал, что  сыт.  И  не  просто
сыт, а сыт приятно, счастливо. Никогда я не получал такого удовольствия от
самой еды. Антон лучился блаженством. А уж он-то любил поесть! Но, видимо,
одного пакета сытного счастья на всех было мало,  и  Семигайло  потребовал
вскрыть еще один. Я испугался. Ведь я сыт по горло, только испортим все.
   - А... Экспериментировать так экспериментировать, - сказал Карминский и
вскрыл еще один пакет.
   И ничего не произошло. Антон выворачивал  пакет.  По  его  растерянному
выражению лица было ясно, что он все еще ничего не понимает. "Что же  это,
братцы? - как бы говорил он. - Обман?"
   А одна девушка,  старший  техник  Лена,  которую  почему-то  не  задело
"сытное" счастье, вдруг удивленно посмотрела вокруг, вся расцвела,  высоко
подняла голову, гордая и счастливая.
   - А вы не верили! Ведь он же любит меня!
   Оказывается, Карминский вскрыл пакет с газом, который мы потом  назвали
"счастьем  любви".  И  действительно,  Ленка  вскоре  вышла   замуж.   Она
уволилась, но еще с год  я  встречал  ее  иногда  в  городе  с  белобрысым
толстоватым парнем, и всегда она светилась счастьем. Но я почему-то думал,
что тот вскрытый пакет не повлиял на ее жизнь. Это просто было совпадение.
Не получи мы  тогда  этого  ящика,  все  равно  она  ходила  бы  гордая  и
счастливая.
   - Отметим. Другой тип счастья, - сказал Карминский. Он всегда отличался
любовью к систематизации, к раскладыванию  по  полочкам,  хотя  часто  эти
полочки были покаты.
   - Почему без этикеток? - разволновался Антон.
   - Потерпи, - успокоил его Сергей. - Скоро обед. Десять минут осталось.
   - Макетные образцы счастья, - важно заметил Карминский.  -  Что  с  них
возьмешь? Вот когда все это запустят в серию...
   Кто-то  догадался  включить  наш  тысячекилограммовый  индикатор  и  по
очереди присоединить его к каждому  из  нас.  Что  ни  говори,  а  процент
счастья был у всех выше, чем обычно.
   Постепенно мы привыкли к своей теме. Действительно,  ведь  измеряют  же
температуру человеческого тела. Значит, медицине это нужно? Почему  же  не
измерять уровень  счастья  человека?  Может  быть,  это  еще  важнее,  чем
температура.
   Больше в отделе никто не усмехался по поводу наших  индикаторов.  А  мы
работали не покладая рук. Нас все  время  торопили,  но  и  помогали  тоже
здорово. Новейшее оборудование, аппаратура, материалы, необходимые штатные
единицы - все появлялось как  по  мановению  волшебной  палочки.  Макетная
мастерская с молниеносной быстротой выполняла наши заказы.
   Удобные индикаторы нужно было сделать во что  бы  то  ни  стало.  И  мы
сделали. Весом в тридцать  граммов  и  размером  чуть  меньше  градусника,
который ставят под мышку.
   Внешний вид нашего индикатора  был,  конечно,  неважный.  Ну,  что  это
такое? Идет человек по улице, а из  кармана  пиджака  у  него  выглядывает
стеклянный градусник. Смех да и только! И мы, и наше  начальство  понимали
это. И после массовых летних отпусков - вот повезло-то всем!  -  мы  снова
принялись за работу. Через год мы демонстрировали уже изящные вещицы. Были
индикаторы в виде часов со стрелками, показывающими проценты и  даже  доли
процентов, индикаторы  в  виде  запонок  и  брошек,  где  процент  счастья
определялся  по  цвету  и  звуку,  в  виде  колец  и  браслетов,   детских
сосок-пустышек и вечных ручек.
   Иногда мое воображение разыгрывалось, и я отчетливо представлял, как  в
магазинах, киосках и цветочных ларьках вдруг начнут  продавать  счастье  в
чистом виде.
   Розовое  -  семейное,  крепкое,  непробиваемое,  добротное.  Голубое  -
мечтающее,  ищущее,  стремящееся  к  чему-то  необыкновенному.  Желтое   -
безумное, не  знающее  границ  и  меры.  Коричневое  -  сытное,  приятное,
отяжеляющее пузо. Красное - решительное, бескомпромиссное, прямолинейное и
честное. Серо-буро-малиновое - для шутливых подарков в дни  рождения,  все
переворачивающее вверх дном, смешное, легкое и быстро забывающееся.  Синее
- свистящее и резкое, как ветер морей и странствий.
   О! Да разве можно было бы перечислить все цвета и оттенки счастья!  Кто
знает это? Может быть, где-нибудь в ведомостях и калькуляциях они и  будут
перечислены с точным указанием цен и срока действия. Может быть. Но  тогда
этот перечень, наверное, займет тысячи страниц.
   Не будет только черного счастья. В принципе и  такое  вполне  возможно.
Счастье лжи, подлости, обмана и клеветы. Но если такой род счастья и будет
выведен в научных  целях,  то  секрет  его  производства,  надо  полагать,
спрячут далеко-далеко, за семью замками. А может  быть,  такое  счастье  и
невозможно? В самом деле, и ложь, и клевета, и  подлость  -  ведь  это  же
вечный страх. Какое уж тут счастье, если все заполняет страх? Да и  подлец
по-настоящему счастлив  лишь  тогда,  когда  его  ненароком  принимают  за
благородного человека.
   Я представил себе, как в первые  недели  и  месяцы  возле  магазинов  и
ларьков выстроятся длинные очереди. Женщины средних лет будут расхватывать
розовое  семейное  счастье.  И  не  зря.  Некоторые   любители   спиртного
неожиданно протрезвеют. Чудаки будут брать голубое счастье  и  становиться
еще чуднее, делать странные открытия, говорить  странные  речи,  совершать
необъяснимые поступки, часто прямиком  переходящие  в  геройство.  Идя  на
какое-нибудь собрание, люди будут захватывать с собой красные  пакетики  и
потом резко, правильно критиковать себя, свое начальство и испытывать  при
этом огромное счастье оттого, что говорят правду.
   Разумеется,  коричневое,  сытное  счастье  вначале   будут   стесняться
покупать. Но и тут найдутся  предприимчивые  директора  столовых,  кафе  и
ресторанов. Прямо на раздаче будут продавать коричневые пакеты, и  взявший
их будет съедать невкусный стандартный  обед  или  ужин,  испытывая  явное
счастье, чувствуя, как тяжелеет желудок.
   Сорванцы вместо того, чтобы  потратить  пятнадцать  копеек  на  обед  в
школе,  будут  вскладчину  покупать  синее  счастье  и   воображать   себя
капитанами дальних плаваний,  космонавтами,  отважными  землепроходцами  и
исследователями. Значительно возрастет успеваемость в школах и институтах,
особенно по географии, физике и истории.
   Словом, эффект от продажи счастья, как я  предполагал,  был  бы  только
положительный. Каждый человек будет теперь  считать  своим  долгом  носить
индикатор и тщательно следить за  уровнем  своего  счастья,  не  допуская,
чтобы  оно  падало  ниже  определенных  пределов.  Появятся  новые  науки:
счастьеоника, счастьеведение,  счастьетехника.  В  поликлиниках  откроются
специальные кабинеты счастьепедии.
   В   свободное   время,   по   вечерам,   мы    с    Гроссетом    иногда
экспериментировали. И однажды заметили, что если сложить десять  процентов
розового, например, счастья с десятью  процентами  голубого,  то  в  одном
случае получается десять и  одна  десятая,  а  в  другом  -  тридцать  два
процента. А могло получиться - правда очень редко - всего пять процентов.
   Наверное, это стали замечать и другие. Ведь иногда получить,  например,
в подарок букет цветов приятнее на голодный  желудок,  чем  на  полный.  И
чья-нибудь случайная  улыбка  может  наполнить  сердце  ощущением  счастья
гораздо большим, чем при покупке новенького автомобиля.
   Работа есть работа, и мы принялись,  снова  засучив  рукава,  выполнять
план. Разработали аппаратуру по "откачке"  счастья  и  методику  насыщения
счастьем. Для первого раза нужно было выяснить, можно ли  догнать  процент
счастья у человека до ста и как это сделать.



   3

   Я сижу в испытательном боксе, задыхаюсь от пустоты,  которая  заполняет
мою душу, мое сознание. Нет в мире ничего, что приносило бы мне счастье, и
сам я никому не даю его.
   - Не могу я больше так жить! Вы слышите?
   - Слышу, Сашка, - сказал Эдик. Он чуть не плакал.
   - Начинаем! - скомандовал Карминский. - Розовое! Один пакет.
   Сергей поспешно схватил пакет, пихнул его в пневмотрубу, нажал  кнопку,
пакет влетел в бокс. Иванов нажал еще  одну  кнопку.  Острое  лезвие  ножа
вспороло пакет.
   Я едва заметно улыбнулся. Жить еще стоит.
   И тут они начали напихивать меня счастьем.
   Только и слышалось:
   - Два пакета зеленого!
   - Ноль один процента.
   - Отлично! Пятнадцать серо-буро-малинового!
   - Ноль два.
   - Прекрасно! Коричневого! Синего! В крапинку! Фиолетового! Еще два! Еще
восемнадцать! Прекрасно! Чудо!
   - Ноль. Ноль один. Пошел вниз. Еще ноль четыре.
   Бедняги. Они запыхались. Исследовать счастье  -  задача  нелегкая.  Все
суетились. Там надо было вставить новый  рулон  бумаги  в  самописец.  Там
кончилась  фотопленка  в  шлейфовом   осциллографе.   Магнитные   барабаны
математической машины  заполнялись  информацией.  Стрелки  вдруг  начинали
бешено биться о края шкал. Нужно было сделать мгновенное переключение.
   - Отлично, старик, - сказал Эдик. - Ты им задал жару!
   Гроссет  повеселел.  Как  только  мне  отвалили  голубого  счастья,   я
немедленно вернул Эдика в  свое  сердце.  Он  это  почувствовал  и  теперь
радовался. По-моему, ему сейчас весь этот эксперимент до чертовой бабушки.
Сидит, машинально  отсчитывает,  строит  график,  а  сам  рад,  что  самое
страшное, самое неприятное - предательство  друга,  хоть  и  на  несколько
минут, хоть и во имя науки, - все же позади.
   Я вернул их всех. И Марину. Как я был счастлив, что она  есть,  Марина.
Все, что было у нас хорошего, давно-давно, всплыло перед глазами. Ведь это
потом между нами установились чисто деловые отношения, простые,  понятные,
обычные...
   Давайте сюда ваше счастье! Я  сумею  им  распорядиться.  Режь,  Сергей,
пакеты, режь, учись вскрывать счастье!
   Я вернул их всех. И Ингу, и Сергея, и свой мультивокс.
   Мне стало весело. А у них - заклинило, заклинило!
   - Может, бросить? - сказал Сергей. - Толку-то ведь никакого.
   - Какого цвета был пакет? - заорал Карминский. - Сколько?
   - Двадцать пять, - ответил Эдик.
   - Аппаратура что-нибудь?..
   - Ерунда! - пробасил Семигайло. - Аппаратура как часы.
   - Что он, бездонная бочка, что ли? Ну-ка дайте, я сам с ним поговорю.
   Карминский схватил телефонную трубку и заорал:
   - Саша, милый! Ну, что тебе надо? Говори! Яхту? Славу? Ну,  возьми  же,
возьми. Господи, эксперимент же пропадает... Ага, проняло наконец!
   Это я открыл сердце свое для Нины.
   - Какого цвета был пакет? - заорал Карминский. - Зафиксировали?
   - Никакого, - пожал плечами Сергей. - Не было никакого.
   - Почему всплеск? На пятнадцать процентов! Напутали, что ли?
   - Да не посылал я ему никакого счастья! - обиделся Сергей.
   - Странно. Ты объясни, Саша, что произошло. Хоть до девяноста процентов
дотяни! Я тебе все, что угодно. Кто там ближе? Дуйте на склад! Да еще пару
ящиков выпишите.
   - Не надо, Виталий Петрович.
   - Как не надо? - опешил Карминский.
   - Бесполезно, - пояснил Эдик.
   - Плевал я на все эти эксперименты, - сказал я. - Пусть Семигайло лезет
в бокс. У него уровень  счастья  выше  нормы.  Вот  над  ним  и  проводите
эксперименты.
   - Да ты что! С ума сошел! У нас же план!
   -  Все!  Снимаю  этот  дурацкий  колпак.  По  плану  -  нужно  провести
эксперимент. Его результаты не планируются.  Пусть  на  первый  раз  будет
отрицательный результат.
   - Не допущу! - закричал Карминский  и  защелкал  тумблерами  на  панели
пульта. Я рванул шлем, да так резко, что ударился  головой  о  стенку.  На
минуту у меня даже в глазах потемнело.
   - Вот и отлично, - вдруг обрадовался чему-то Карминский.  Тому,  что  я
ударился, что ли? Больно. Чему же тут радоваться?
   Я бросил шлем на пол, открыл дверь бокса и вышел на божий свет.
   - Парни! - сказал я, хотя среди них было и много  женщин.  -  Парни,  я
больше не могу. Здесь нужно специально готовиться. Вы меня простите.
   Я чувствовал, что им неудобно. Ведь они вывернули мою душу,  мое  самое
сокровенное Я.
   Все они стали  какими-то  нерешительными.  Даже  Эдик  не  подался  мне
навстречу. Впрочем, и я их видел как в тумане.
   - Ладно, Александр, - сказал Карминский. - Ты на  сегодня  свободен.  А
нам надо обрабатывать результаты эксперимента.
   - Ну и обрабатывайте. А больше вы мне ничего не скажете?
   - Сашка... - начал Гроссет. - Ты сам понимаешь, как это было...
   А Инга вдруг подошла ко мне, обняла за плечи и поцеловала в лоб,  потом
в губы.
   "Спасибо, Инга, - сказал я про себя. - Инга, ты все-таки человек".
   Я понимал, что сейчас их не расшевелю. Нужно было что-то сказать.  А  в
голову ничего не приходило. И тут выручил Антон.
   - А ведь уже обед, - сказал он.
   Действительно, время обеда уже подошло.
   - Ну, тогда -  на  обед,  -  сказал  я,  и  все,  как  мне  показалось,
облегченно вздохнули.



   4

   Комплексный обед в институтской  столовой  состоял  из  окрошки,  куска
тушеного мяса и стакана компота. У раздачи было душно, от кастрюль и баков
тянуло жаром и каким-то соусом с замысловатым  резким  запахом.  Народищу,
несмотря на все  старания  работников  столовой,  было  много,  и  очередь
рассасывалась медленно.
   Антон Семигайло, Эдик Гроссет, Сергей  Иванов  и  я  лишь  минут  через
двадцать отошли от стойки с подносами в руках. Антон, как всегда, взял два
вторых. Он взял бы и три, но ему было неудобно. Я всегда думал, что таким,
как он, надо давать к зарплате надбавку. Получаем мы одинаково, а  съедает
он, как минимум, в два раза больше, чем я. Где же справедливость?
   Мы сосредоточенно жевали.
   - Эх, - сказал Антон. - Ревизором бы пойти, как в кинофильме "Гангстеры
и филантропы".
   Каждый раз в обед он начинал разговор, смысл которого сводился к  тому,
что он не наедается. Мы  уже  не  обращали  на  это  внимания,  и  все  же
кто-нибудь, не удержавшись, вставлял какую-нибудь едкую реплику. Но  Антон
не обижался. Он вообще был не  из  тех  людей,  которые,  слыша,  что  они
прожорливы и глупы, обижаются. Он только расплывался в улыбке:  ведь  надо
же, глуп, туп, а достиг. Достиг! Это главное.  Как  достиг,  уже  неважно.
Вдвойне приятно, что ты туп и глуп и тем не менее достиг. Чего?  Ну,  хотя
бы места ведущего инженера, как Антон Семигайло.
   - Ха-ха-ха! - обычно отвечал Антон. - Ваш юмор  помогает  мне  выделять
желудочный сок. Приятно!
   Раз желудочный сок выделяется, значит - приятно, значит - счастье.  Это
закон. И Семигайло постиг его в совершенстве.
   -  Послушай,  Антон,  -  сказал  я.  -  Шпарь-ка  ты  прямо  сейчас   в
испытательный бокс. Эксперимент-то ведь в этом случае закончится удачно.
   - Бросьте вы, - ответил Антон. - Хорошая еда - это половина  счастья  и
без эксперимента.
   Даже Антон иногда врет. Ведь хорошая еда для  него  -  все  счастье.  Я
сидел с ним рядом и будто нечаянно  задел  его  за  рукав.  По-моему,  его
наручный индикатор показывал процентов девяносто.  Исключительный  случай!
Патологический! Еще две порции мяса, и индикатор разлетится от перегрузки.
   Наконец, с обедом было покончено. Мы вышли из столовой, купили газеты в
киоске и пошли в свою лабораторию.
   Карминский переписывал запись результатов эксперимента. Увидев меня, он
спросил:
   - Что это был за всплеск в конце? Кто или что? Объясни, пожалуйста.
   - Идите вы... - ответил я, и он отстал.
   Я был груб и понимал это, но ничего не мог  с  собой  поделать.  А  они
сидели и обрабатывали результаты эксперимента. Молча. Не  было  оживления,
как обычно в таких случаях. Меня стеснялись. А мне нечего было делать.
   Я бы сейчас ушел, но нельзя.
   - Поедешь на  рыбалку?  -  спросил  меня  Сергей.  -  Одно  место  есть
свободное. Я домой заезжать не буду. Антон - тоже. Поедешь?
   - Нет, - я покачал головой. -  И  ты  не  езди.  Сегодня  у  Нины  день
рождения. Ей тридцать один.
   - А, ерунда. Восемнадцать или тридцать один...
   - Ей будет приятно, если ты вспомнишь.
   - Значит, не поедешь?
   - Нет. И вообще учти, что я хочу  поздравить  ее  с  днем  рождения.  И
подарить ей цветы.
   - Ох и клев сейчас на озере, - вздохнул Сергей.
   А ведь они с Антоном всегда ставили сети. При чем тут клев?  Не  то  он
говорит.
   - Сергей, я поеду к ней.
   - Зря. Сейчас такая рыбалка.
   Я был уверен, что теперь, после того, что я  сказал,  рыбалка  занимает
его не очень. Просто он не хотел поступать так, как не поступал никогда.
   Рабочий день кончился. Сергей, Антон и  Карминский  поехали  на  озеро.
Инга подошла ко мне и молча уставилась на меня.
   - Передай Марине, - сказал я. - Домой не вернусь. Не могу.
   - Я понимаю, - сказала она.
   Я поехал в магазин и купил гладиолусов и флоксов на все деньги,  что  у
меня были. Потом сел в автобус и поехал в пригород Усть-Манска. Туда,  где
жила Нина.
   Я должен, обязан был увидеть ее.
   Из города я выехал довольн