люк и почувствовал, что он  завинчен.  Что  случилось?  Вдруг
крышка люка отлетела в сторону, и ко мне заглянул человек.
   - Жив! - заорал он. - Жив и даже улыбается!
   - Что случилось, ребята? - спросил я, вылезая из люка. - Кто  перетащил
сюда эту капсулу. Ведь скоро запуск.
   Мне не дали договорить, схватили на руки и  потащили  к  краю  пятачка.
Рядом бежала женщина в белом халате и кричала:
   - Отпустите его! На носилки! Его же исследовать надо!
   - Успеете. Теперь успеете, - сказал кто-то.
   Я видел, что лица людей радостны, но не понимал причины такого  бурного
веселья. Кроме того, мне было немного неудобно,  что  я  что-то  забыл,  а
через несколько минут запуск. Еще отменят из-за этого.
   Когда меня наконец отпустили, я увидел плачущую Валентину.
   - Валя, - сказал я, - мы же договорились, что  ты  не  будешь  плакать,
провожая меня...
   - Я и не плакала...
   - Но ведь ты плачешь. Я вернусь. Не бойся за меня.
   - Ты вернулся, - сказала она, плача и смеясь. - Ты вернулся!
   "Ты возвращаешься! Возвращаешься!" - вдруг вспомнил я.  И  лицо  Ольги.
Значит...
   - Где Ольга? - крикнул я.
   - Я опять упустила ее, - сказала Валентина. - Но теперь,  мне  кажется,
она вернется к нам навсегда.
   Я просто вынужден был поверить, что побывал в  прошлом.  Кинокамера,  у
которой не было программного управления и которая включалась на  мгновение
при нажатии кнопки возвращения,  зафиксировала,  что  я  действительно  на
полчаса проник в прошлое.
   Весь институт потом  долго  ломал  голову  над  тем,  что  же  со  мной
произошло. Постепенно картина вырисовывалась.
   Время в капсуле раздваивалось. Одна составляющая  его  текла  вспять  и
воспринималась ярко и отчетливо. Другая составляющая текла в нашем обычном
понимании, но практически не воспринималась.
   Теперь я мог рассказать всем, что со мной произошло в капсуле, почему я
вернулся,  почему  погиб  Левка,   почему   теряли   сознание   предыдущие
испытатели,  почему  не  возвращались  некоторые  автоматические  капсулы.
Задавать программу автоматическим капсулам  необходимо  было  хотя  бы  за
несколько часов перед стартом, если их отправляли на продолжительный срок.
   Мы выиграли сражение, хотя и с потерями.
   А что же мы имели в результате?
   В прошлое проникнуть можно. Но капсула движется медленно, со  скоростью
обычного времени.
   Прощай  мечта  проникнуть  в  прошлые  столетия!  Нельзя  увидеть  даже
собственное детство, потому что сам испытатель  за  это  время  в  капсуле
превратится в ребенка.
   Какова  же  практическая  польза  наших  исследований?  Конечно,  можно
проникнуть в прошлое на сутки или даже на неделю. Но для этого  испытателя
надо столько же времени специально готовить.  Или  вписывать  в  его  мозг
события  последних  суток  в  обратном  порядке   с   помощью   какой-либо
аппаратуры, или заранее стирать всю информацию  за  сутки,  предшествующие
запуску.
   Да.  Результаты  были  очень  скромные.  Не  могло  быть  и   речи   об
исследовании истории.  В  лучшем  случае  мы  могли  вторично  просмотреть
недавние события, расследовать какое-либо преступление.
   Теперь для испытателей появился еще один вид тренировок.  Тренировки  в
темпокамере, камере времени. А точнее - антивремени.
   Это были самые тяжелые  тренировки.  Ведь  эксперимент  проводился  над
нашим мозгом, после чего мы не помнили  многих  событий  своей  жизни.  И,
несмотря на то, что  все  это  было  нужно,  именно  этот  вид  тренировок
отталкивал людей от нашей профессии. Она потеряла ореол романтики.
   Через несколько лет мы уже не тренировались, мы уже работали,  проникая
в прошлое с исследовательскими целями.
   Я рассказал Вале,  как  меня  спасла  наша  таинственная  девочка.  Наш
Солнечный зайчик. Это она заставила меня нажать кнопку возвращения.
   После того дня мы ждали ее каждый вечер, но она не приходила. Теперь мы
знали точно, что она появлялась не из  будущего.  Это  было  принципиально
невозможно. А мы даже не догадались сфотографировать ее.
   Ольга не появлялась у нас больше. Она словно возникла для  того,  чтобы
однажды спасти меня и исчезнуть навсегда.
   Особенно тяжело переживала ее исчезновение Валентина.
   Но время шло, и боль постепенно стиралась.
   Когда у  нас  родилась  дочь,  мы  без  колебаний  назвали  ее  Ольгой.
Валентина оставила в квартире все так, как было,  когда  у  нас  появлялся
Солнечный зайчик. Она ни  за  что  не  позволяла  делать  мне  в  квартире
какие-нибудь перестановки.
   - Она еще вернется, - говорила Валентина. - Пусть  для  нее  все  будет
привычным.
   Прошло несколько лет. Наша дочь пошла в школу. Валентина заплетала ей в
косы такие же большие банты, какие были  у  Солнечного  зайчика,  шила  ей
такие же платья. Она до мельчайших подробностей помнила  девочку.  Однажды
она даже сказала мне, что наша дочь  и  лицом  и  фигурой  походит  на  ту
девочку. Прошло уже девять лет, и я не мог точно  воспроизвести  в  памяти
портрет девочки. Ведь и видели-то мы ее всего несколько раз.



   7

   Это произошло однажды вечером в конце мая. Валентина в это время была в
командировке. В квартиру кто-то настойчиво  позвонил.  Так  могла  звонить
только наша Ольга. Я открыл дверь, на пороге стояла, конечно, она.
   - Почему ты так долго задержалась в школе? - строго спросил я.
   Она удивленно посмотрела на меня.
   - Но ведь я уже была дома.
   - Когда это? Что-то я не заметил.
   - Сразу после школы.  Я  полила  цветы,  а  ты  сходил  в  кондитерский
магазин. Мы пили чай. Ты еще был такой смешной.  Потом  я  пошла  готовить
уроки и поиграть к Марине.
   Теперь я посмотрел на нее удивленно. Цветы не были политы. Ни  в  какой
магазин я сегодня не ходил.
   - Ну и сочиняешь ты, Оля. Надо все-таки приходить  домой  пораньше  или
предупреждать, чтобы я не беспокоился. Садись кушать.
   Мы сели за стол. Я взял газету. Она поглядела на меня сердито. А  когда
дело дошло до чая, она не вытерпела и спросила:
   - Папа, почему ты не достанешь коробки с пирожными и конфетами? Ведь  я
же ничем не провинилась.
   - Оля, о каких коробках ты говоришь? Я не покупал ничего сегодня.
   - Покупал! Ты был такой смешной. Курил. И придумал  смешную  игру,  как
будто ты меня не знаешь и впервые видишь. Спрашивал, как меня зовут.
   Я обжегся горячим чаем.
   - Постой, постой! Что ты говоришь? Какую игру?
   - Ну как будто бы мы не знаем друг друга. И еще сказал, что тебя  зовут
Онуфрием...
   - ...Балалаевичем! - заорал я во все горло.
   - Балалаевичем, - засмеялась она и стала вдруг так похожа на  быстрого,
неуловимого солнечного зайчика, так похожа на ту Ольгу, на ту  девочку.  -
Вспомнил?
   - Вспомнил, Олька! Все вспомнил! Так это, значит, ты и была?
   Она захлопала ресницами. Выражения радости, испуга, удивления, восторга
и недоумения возникали и исчезали у нее на лице.
   - Ну а кто же это еще мог быть, папочка?  Ты  сегодня  какой-то  совсем
смешной. То игру придумал, а теперь все забыл.
   - Я все помню, только не могу поверить, что это была ты. Ты и цветы уже
поливала? И  играла  на  рояле?  И  я  не  знал,  как  танцевать  лагетту?
Правильно?
   - Ты придумал новую игру, папочка?
   - Придумал, Олька! Ты подожди немного, я сбегаю в магазин. Бегом!
   Потом мы пили чай с эклерами "Снежный". Она так их любила. Я  вспоминал
то, что случилось со мной однажды, девять лет назад.
   - А когда мы танцевали с тобой чарльстон, ты сказала:  "Тебя,  папочка,
не перетанцуешь".
   -  Да.  Смешно.  -  Она  засмеялась,  словно  серебряные   колокольчики
рассыпались по полу.
   - А Матильда спрятала пластинки с лагеттой.
   - Ага! А она положила их на место?
   - Положила. Станцуем?
   И мы начали танцевать лагетту, новый модный танец.
   Когда она ложилась спать, я осторожно спросил:
   - Оля, когда ты шла из школы, а потом к Марине, - с тобой ничего такого
не было?.. Ну голова, например, закружилась? Или еще что-нибудь?
   - Нет, папа. Я встретила Кольку из шестой квартиры.
   Ну Колька-то уж, конечно, не имел к этому никакого отношения.
   - Спи спокойно, Оля.
   Да, это была она. Солнечный  зайчик.  Но  как  она  могли  очутиться  в
прошлом? Девять лет. Я работаю столько лет  над  проблемой  путешествии  в
прошлое, но я ничего не могу понять.  А  она  так  просто  путешествует  в
прошлое  и  настоящее...  Значит,  возможно  что-то  принципиально  новое,
другое. Значит, нам нужно искать другой путь...
   Когда Валентина возвратилась из командировки, я ей все  рассказал.  Она
мне сначала не поверила. Как  такое  может  быть?  И  это  говорит  старый
испытатель?
   А я уже знал, что в скором времени я тоже появлюсь в том времени вместе
с Ольгой. Человек, которого я однажды встретил с Ольгой, ведь это  был  я!
Это я тогда, не в силах сдержаться, оглянулся и бросил быстрый  взгляд  на
себя, тогда еще двадцатитрехлетнего.
   - Помнишь тот день, когда ты ее увидела в  первый  раз?  Она  была  так
обрадована, что ты приехала из  командировки.  И  сразу  же  назвала  тебя
мамой. Потом мы не попали в кино и гуляли по Лагерному саду. А  потом  она
внезапно исчезла. Так вот. Вон на диване лежит ее портфель,  но  сама  она
еще дома не была. Я не знаю, как он попал в комнату. В  котором  часу  она
тогда исчезла?
   - В девять, - одними губами прошептала побледневшая Валентина.
   - В девять часов она позвонит в дверь и спросит, почему мы ее бросили в
саду одну. И нисколько не удивится, что ты приехала, потому что для нее ты
приехала тогда, на несколько часов раньше.
   Все в этот вечер валилось из рук Валентины. Она и верила и  не  верила.
Было уже довольно поздно, и Валентина  на  всякий  случай  позвонила  всем
знакомым, у которых могла быть Ольга. Но ее ни у кого не было.
   В девять часов раздался звонок. Валентина не нашла в себе сил подняться
с кресла. Я открыл дверь.
   - Почему вы меня  бросили  в  Лагерном  саду  одну?  А?  Признавайтесь!
Испытываете на храбрость?
   - Олька, - сказала Валентина и заплакала. - Солнечный зайчик!
   - Почему ты плачешь, мама?
   - Я ждала, я все время верила, что ты вернешься.
   - Ну, мама, не такая уж я трусиха. Здесь всего-то четыре квартала.
   Здесь "всего-то" было девять лет.



   Виктор Колупаев.
   Город мой

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   С высоты птичьего полета город был похож на прилавок огромного обувного
магазина с расставленными на нем в строгой симметрии  серыми  стандартными
коробками.
   По вечерам, когда на него опускались пыльные сумерки и  улицы  пустели,
казалось, что люди укладывают себя в бетонные упаковки, а блестящие  линии
уличных фонарей напоминали бесконечный  шпагат,  во  множестве  мест  туго
завязанный на узлы мигающими перекрестками.  Утром  призрачные  светящиеся
нити улиц постепенно размывались и исчезали, и  крупнопанельные  упаковки,
словно облегченно вздохнув, выпускали из-под своих  крыш  тысячи  горожан,
спешащих  на  работу,  озабоченных  домохозяек  с  авоськами  и  молочными
бидонами, тучи вечно взъерошенных ребятишек и косяки стройных девчонок.
   В эти нежаркие утренние часы, особенно если ночью шел освежающий дождь,
город словно приподнимался на цыпочках, протягивая к солнцу зеленые  ветви
своих молодых скверов, бульваров  и  садов.  И  тогда  пропадало  ощущение
размеренной серости и нелепости существования города,  и  город  улыбался.
Иногда в этой улыбке  сквозил  восторг,  словно  он  видел  себя  сильным,
красивым и нравящимся людям.
   Но скоро трубы фабрик, заводов и  электростанций  заволакивали  голубое
небо белесой дымкой и пылью, и город понуро наклонял  голову  к  асфальту,
опуская вниз запыленные худые руки, распадался на  бесконечный  ряд  серых
бетонных упаковок, стыдясь своей безликости и недоумевая,  что  заставляет
людей плодить штампованные унылые кварталы.
   Город знал, что он некрасив и бесформен. Но он был удобен. В  квартирах
газ и вода, в соседнем доме  магазин,  через  два  квартала  кинотеатр,  в
двадцати минутах езды  драматический  театр  и  филармония,  в  пятнадцати
километрах тайга, теперь уже  просто  лес  с  жестянками,  битым  стеклом,
порезами на деревьях, киосками "Пиво-воды" и прокатными пунктами, но  зато
и с цветами, лохматыми лапами кедров и капризно изогнутыми ветвями берез.
   Город мучился сознанием собственного несовершенства и  неполноценности,
но в какой-то мере его успокаивало то, что он все же нужен людям.
   ...Виталий Перепелкин покидал Марград. Он  поссорился  с  ним.  Они  не
поняли друг друга. Виталий Перепелкин обиделся на город.
   - Да я отсюда ползком уползу, с закрытыми глазами, - в  какой  уже  раз
говорил он своей жене. - И не расстраивайся ты, Зоя. Усть-Манск  ничем  не
хуже Марграда. Даже во сто раз лучше.  Построю  там  "падающую  волну".  А
потом еще и еще. Представляешь, какая будет красота?!
   - Уж я-то представляю, - сухо ответила Зоя.
   - Да! Надо же посидеть  молча  перед  дорогой,  -  вспомнил  Виталий  и
утроился на краешке стула. - Ну что ж, пора. Через месяц получу квартиру в
Усть-Манске и приеду за вами.
   Из спальной комнаты вышел карапуз лет двух от роду и сказал:
   - Папа в командиловку е-е-дет...
   Виталий схватил сына в охапку, повертел его в воздухе, поставил на пол,
поцеловал жену куда-то в ухо, бодро сказал:
   -  Ну  я  пошел,  -  потоптался  еще  в  коридоре,  подхватил  чемодан,
решительно открыл дверь и перешагнул порог.
   Пролет в десять ступенек, всего девяносто ступенек, обшарпанная входная
дверь с именами, выведенными неровным детским  почерком,  куча  ребятишек,
прокладывающих автотрассу в груде песка, стук домино, "классики" на  сером
асфальте,  завывание  саксофона  на  втором  этаже,   старушки,   серьезно
обсуждающие  проблему  внучат,  веревки  с  белыми  простынями,  аккуратно
политые березки в палец толщиной.
   Перепелкин дошел до угла здания и  остановился.  Не  мешало  бы  купить
сигарет, в вокзальном  буфете  всегда  столько  народу.  Он  обогнул  дом,
выкрашенный зеленой краской, которую наполовину  смыло  дождями,  так  что
виднелся  серый  бетон,  и  повернул  по  тротуару  со  стороны  улицы   в
противоположную сторону от вокзала. Здесь, в соседнем доме, был гастроном.
   Обрадовавшись тому, что не встретил никого из знакомых  и  не  пришлось
объяснять, почему в руках  чемодан,  он  вышел  из  магазина  и  не  спеша
двинулся к вокзалу. До отхода поезда было еще почти час времени. Ему  надо
было пройти три квартала по улице Шпалопропиточной и  свернуть  направо  к
привокзальной площади.
   Он шел, стараясь не думать о городе.
   Примелькавшаяся монотонная  улица  с  одинаковыми  домами,  однообразие
которых  только  усиливала  их  разноцветная  окраска,  не  привлекла  его
внимания. Только пивной киоск  на  углу  разнообразил  архитектуру  улицы.
Поровнявшись с ним, он свернул  направо,  на  проспект.  Рационализаторов,
прошел  еще   метров   пятьдесят   и   почувствовал   что-то   непонятное.
Привокзальной  площади  не  было.  Вместо  нее  перед  ним  стоял  дом   с
гастрономом, откуда он только что, семь  минут  назад,  вышел.  А  впереди
тянулась улица Шпалопропиточная с  его  домом,  другими  домами  и  пивным
киоском через три квартала.
   - Вот так задумался, - негромко сказал он вслух,  взглянул  на  часы  и
успокоился. Времени было еще  достаточно.  -  Такой  круг  дать!  Подумать
только!
   Он снова пошел вперед, но теперь, помня, что  в  раздумье  такого  маху
дал, он с интересом рассматривал свою тысячу раз виденную улицу. С нее все
и началось, когда он проектировал ее и  вместо  стандартного  пятиэтажного
дома N_93 вписал в улицу дом типа "открытая ладонь".  Еще  в  строительном
институте придумал он эту "открытую ладонь", а тут не утерпел и вставил  в
проект. Проект вернули с шумом и выговором, хотя "открытую  ладонь"  можно
было сделать из стандартных блоков.
   Сейчас, представив на  месте  дома  N_93  свой  дом,  он  признал,  что
"открытая ладонь" выглядела бы нелепо среди этих пятиэтажек. И все  же  он
был не совсем не прав.
   Тогда он еще не знал, что это были его первые шаги в  сегодняшнем  пути
на вокзал.
   Около пивного киоска он закурил  сигарету,  повернул  за  угол,  поднял
голову и увидел гастроном. С городом творилось что-то неладное.  Теперь-то
уж Перепелкин точно знал, что не сделал никакого круга. Он несколько минут
постоял, растерянно оглядываясь, и повернул назад.
   За углом гастронома была улица Шпалопропиточная, а через  три  квартала
виднелся... сам гастроном... Какой-то чертов круг! Куда  ни  пойди,  везде
улица Шпалопропиточная. Перепелкин решил, что назад  идти  нет  смысла,  и
повернул около пивного ларька направо.  Перед  ним  был  гастроном,  улица
Шпалопропиточная, а через три квартала виднелась  кучка  людей  у  пивного
киоска.
   До отхода поезда оставалось минут сорок. Возле магазина  было  довольно
многолюдно, и Перепелкин чуть было не  налетел  на  инженера  Сидорова  из
своей группы проектировщиков. Сидоров был лет на  пять  старше  Виталия  и
спроектировал не одну улицу в Марграде. Они  поздоровались:  Перепелкин  -
испуганно, а Сидоров - растерянно, потому что только что вышел из квартиры
Виталия. Он не знал, что тот сегодня уезжает, и приходил  уговаривать  его
вернуться в управление главного архитектора.
   - Так-таки уезжаешь? - вымолвил наконец Сидоров.
   - Уезжаю! - с вызовом ответил Перепелкин. - Надоела  эта  канитель.  Не
хочет, не надо...
   - Кто не хочет?
   - Кто, кто! Город! Не хочет стать красивым, пусть таким и остается.
   - Город-то хочет. Только главному архитектору и,  в  горисполкоме  надо
доказать.
   -  Так  ведь  пять  лет  уже  доказываем!  -   сказал   Перепелкин   и,
спохватившись, что сказал не то слово, поправился: - Доказывали то есть.
   - Нет, не доказывали! - вспылил Сидоров.  -  Доказываем!  Доказываем  и
докажем! И Марград станет красивым!
   Перепелкин ничего не ответил  и  переложил  чемодан  из  одной  руки  в
другую.
   - Значит, уезжаешь? - снова спросил Сидоров. - А я ведь у  тебя  сейчас
был. Не знал, что ты так скоро.
   - Я вот сегодня подумал, - сказал  Перепелкин,  -  в  жилом  доме  типа
"Кленовый  лист"  у  нас  планировка  двенадцатого  этажа  все  никак   не
получалась  изящной.  Надо  бы  на  пять  сантиметров  поднять  потолок  и
поставить "летающие" перегородки.
   - Так ведь кто-то предлагал уже...
   - Кто-то! Ты и предлагал. Все так и  надо  сделать  и  тогда  "кленовый
лист" вырвется на простор.
   - Тебе-то что до этого?
   - Ах да. Ты извини меня. Опаздываю я.
   - Не вернешься?
   - Ни за что на свете. - Но в его голосе не было железной уверенности. -
Пусть Марград таким и остается, если ему это нравится.
   - Вернешься, я тебя к себе на работу не  возьму.  Учти,  -  предупредил
Сидоров своего бывшего начальника и ушел не попрощавшись.
   Перепелкин снова переложил чемодан из одной руки в другую, но не  успел
сделать и десяти шагов, как из магазина слегка навеселе  вышел  двоюродный
брат его - Сметанников.
   - А, Виталька, черт! - заорал он. - Давай-ка по стаканчику!
   - Понимаешь, Петя, - ответил Перепелкин, - мне на вокзал надо.  Времени
уже осталось мало.
   Оба стояли, не зная, что еще  сказать  друг  другу.  Потом  Перепелкину
вдруг пришла в голову мысль.
   - Послушай-ка, Петя, может, ты проводишь меня до вокзала? А?
   Сметанников на секунду задумался, достал из кармана мелочь,  пересчитал
ее и твердо произнес:
   - Провожу.
   Перепелкин уже начинал понимать, что одному  ему  за  этот  злополучный
угол не повернуть. И он решил, как только они подойдут к нему, вцепиться в
локоть своего двоюродного брата, закрыть глаза и таким образом  прорваться
наконец к вокзалу. Сметанников начал что-то рассказывать  Перепелкину