рвалось  у  него  внутри.
Нет,  этого  ничем  не  прошибешь.  Так  и  будет  он  всю  жизнь   носить
непрушинскую пижаму и носки,  освежаться  чужим  одеколоном,  пользоваться
безопасной бритвой, никогда не вытирая ее после бритья.
   - Отец, - сказал сын. Порядочный, надо заметить,  пацан  уже  вырос.  -
Отец, почему он в твоей пижаме ходит?
   - Пусть, - еле слышно ответил Непрушин.  -  Пусть.  Не  могу  я  с  ним
бороться. Сил нет.
   - Давай, отец, спустим его с лестницы, - предложил сын.
   - Нельзя. Засудит.
   - Нельзя, - уверенно подтвердил Цельнопустов. - По судам затаскаю.
   А Варвара добавила:
   - И без пижамы проживешь...
   Лениво, лениво сказала она это.
   Непрушин на экране повернулся и вышел из квартиры.
   - Ну уж нет! - закричал Непрушин  в  зале.  Закричал  так  громко,  так
протестующе и  грозно,  что  в  зале  ахнули,  а  Цельнопустов  на  экране
испуганно привстал.
   Не помня себя от гнева и ненависти, Непрушин вскочил со своего места на
первом ряду с самого краю, и билетерша  не  успела  его  удержать,  может,
впрочем, и не хотела, рванулся по ступенькам на сцену перед экраном,  и  с
ходу, с лету, с разбегу долбанул чуть пригнутой  головой  Цельнопустова  в
живот. Не совсем, правда, в живот,  чуть  пониже,  потому  что  фигуры  на
экране в этот момент были побольше размером, чем обыкновенные люди,  да  и
фильм был широкоэкранным. Как бы там ни было, а Цельнопустов  согнулся  от
боли и взревел благим матом.
   - Так его и надо! - кричали в зале.
   - Не будет ходить, куда не звали!
   - Давай, Непрушин! Дави его, подлеца!
   Но  Непрушин  не  хотел  убивать  Цельнопустова.  Да  и  успокоился  он
почему-то после своего удара.
   - Давай, отец за руки, - посоветовал сын.
   - Давай, - согласился Петр Петрович.
   И  они,  подхватив   обмякшего,   что-то   нечленораздельно   мычавшего
Цельнопустова под мышки, деловито и толково вывели незваного  друга  семьи
на  лестничную  площадку,  легонько  придали  ему   не   очень,   впрочем,
значительное ускорение и, даже не посмотрев, что  там  у  них  получилось,
вернулись в квартиру.
   - Как ты смел! - встретила их Варвара, обращаясь только к мужу.  -  Что
ты значишь по сравнению с Цельнопустовым! Ты хоть представляешь, что он  с
тобой сделает?!
   - Ничего он не сделает, - сказал сын.
   - Ты вот что, Варвара, ты это... как его... не нужна мне. А я, кажется,
тебе давным-давно. Так что  уходим  мы  с  сыном.  А  Цельнопустов,  когда
очухается, пусть прописывается здесь на постоянное местожительство.  Мы  с
сыном себе место в жизни найдем. Правда?
   - Правда, отец. Прощай, мать...
   - Да как же это? - впервые за  весь  кинофильм  заволновалась  Варвара,
даже вся лень  с  нее  слетела.  -  Да  как  же...  Жили  бы  вчетвером...
Тихо-мирно...
   - Хватит! - отрубил Непрушин.
   В зале его бурно поддержали.
   Непрушин оглянулся, посмотрел на то место, где он только что сидел. Его
место было пусто. А рядом сидела билетерша и трогала платочком щеки.
   Входная дверь  квартиры  со  скрипом  отворилась,  и  в  комнату  вошел
начальник КБ, волоча за собой тело Цельнопустова. Момент очень походил  на
сцены из "Тита Андроника" Шекспира.
   - Непрушин, - сказал начальник КБ с угрозой, - ты  становишься  поперек
нашей дороги.
   - Да, да, - подхватила Варвара. - Ненормальный он,  ненормальный!  Жили
бы впятером... тихо... мирно...
   Так они  и  стояли.  Непрушин  с  сыном  по  одну  сторону,  баррикады,
принявшие  твердое  решение  и  уверенные  в  своей  правоте,  а  Варвара,
Цельнопустов, немного очухавшийся, и начальник КБ -  по  другую,  морально
разбитые, дискредитированные в глазах зрителей, но еще не  сдавшиеся.  Тут
было ясно, что борьбы хватит еще серии на пять.
   Но кинофильм был односерийным.
   Зазвучала финальная тема музыкального сопровождения. Вот-вот должен был
зажечься свет.
   Непрушин уже почувствовал, как его закрывает огромная буква "К", дернул
сына за руку, и оба они вывалились на пыльную сцену, но не ушиблись. А  те
трое,  наверное,  так  бы  и  растворились  в  белизне  экрана,   особенно
Цельнопустов, в данный  момент  морально  совершенно  несостоятельный,  но
начальник КБ толкнул его из экрана, толкнул сильно, нерасчетливо,  схватил
за руку Варвару, дернул и ее. И они оба успели выскочить из экрана в самое
последнее мгновение.  Аппарат  уже  не  стрекотал,  а  плафоны  в  потолке
наливались светом.
   Непрушин нагнулся и поднял Цельнопустова.
   Свет в это время зажегся в полную силу.
   Зал ревел и стонал от восторга.  На  сцену  лезли  за  автографами.  Из
дальней  двери  пробивался  директор  кинотеатра,  которому   только   что
сообщили, что после сеанса началась встреча с  киноартистами.  Откуда?  Ну
откуда встреча? Никто не предупреждал. Никаких наценок на билеты не  было.
И вообще...
   Но на сцене действительно стояли артисты. Один так прямо в пижаме.
   - Смотри, Непрушин, - кривя рот, зло прошептал начальник КБ.  -  Не  на
того ты напал!.. Да кланяйся же, идиот, кланяйся!
   И  сам  премило  поклонился.  Поклонился  и  Непрушин,   раз,   другой.
Цельнопустов при этом тоже как-то нелепо складывался пополам.
   - Продолжения! - кричали в зале.
   - Многосерийку!
   - Сериал!
   - Что делается, - пробормотал директор, пробиваясь к сцене. - Вчера  ни
одного человека, а сегодня - столпотворение. На два зала  надо  пустить...
От имени я по поручению! - торжественно  пожал  он  руки  киноартистам.  -
Прошу прощения, не предупредили. Но встречу организуем. После  выступления
сразу прошу ко мне в кабинет. То да се...
   Непрушин чувствовал в груди непонятное воодушевление.
   - Вторую серию будем играть, - сказал он. - В  голубом  зале.  Здесь  -
первая, а в голубом - вторая. Кончать с этим делом надо.
   - Правильно, отец, - поддержал его сын.
   - Сейчас  сил  нету,  -  запротестовал  Цельнопустов.  -  Нечестно  без
передышки.
   - Ничего, ничего. Отдохнешь, подлечишься. Мы  тебя  со  средины  второй
серии. А в начале будет крупный разговор с начальником КБ.
   На Варвару Непрушин даже не глядел.
   - И еще вот что, - это относилось уже к директору. - Надежда  Ивановна,
билетерша вашего кинотеатра, тоже будет  играть  во  второй  серии.  И  не
возражайте, пожалуйста. Так требует логика развития кинофильма.
   В зал уже рвались зрители.
   Непрушин  пристально  оглядел  ряды.  Нет,  быть  киноартистом  он   не
собирался. Довести только начатое дело до конца.  Хватит  ли  сил?  Ну  да
зрители, Надежда Ивановна... помогут.
   Ведь сорок, сорок лет убито! Выкинуто! Зачеркнуто!.. И  никто  особенно
не заставлял, не вынуждал... Сам, сам, только сам.  А  много  ли  осталось
впереди?
   Около кинотеатра "Октябрь" в этот вечер, промозглый, нудный, противный,
было  очень  многолюдно.  Даже   трамваи   и   троллейбусы   то   и   дело
останавливались в неположенном месте,  чтобы  выпустить  куда-то  спешащих
пассажиров.



   Виктор Колупаев.
   Улыбка

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Весна света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Началось все с простой шутки. Мне до  смерти  надоели  глубокомысленные
нравоучения филателистов и нумизматов о  большой  познавательной  ценности
марок и монет, о том,  что,  к  примеру,  нумизматика  расширяет  кругозор
человека.  Когда  я  ближе  познакомился  с   этими   все-таки   по-своему
интересными  людьми,  то  узнал,  что  их  волнует   только   приобретение
какой-нибудь редчайшей марки или монеты. А  все  остальное  является  лишь
длинной прелюдией к этому. Позже я узнал, что есть люди, коллекционирующие
спичечные коробки, давно вышедшие из пользования, и, жалея их  бесполезный
труд,  повинуясь  какому-то  внутреннему  порыву  или  просто  из  чувства
противоречия, заявил, что буду коллекционировать улыбки.
   Это вызвало безобидные, хотя  и  продолжительные  насмешки  окружающих.
Постепенно друзья и знакомые забыли об этой моей нелепой выходке. Забыл  и
я.
   Прошло  несколько  лет,  и  однажды,  это  было  на  выпускном  балу  в
политехническом институте,  я  увидел  Энн...  Увидел  совершенно  другими
глазами, хотя знал ее уже лет  десять.  Ее  болезненно  нервное  выражение
черных глаз, хрупкую мальчишескую фигуру, так и не  развившуюся  в  фигуру
девушки.
   - Сашка, - сказала она, как всегда, просто, -  хочешь,  я  тебе  что-то
подарю?
   - Хочу, - ответил я глупо и беззаботно, словно мне предлагали яблоко.
   - Хочешь, я подарю тебе улыбку?
   - Что? - Я даже  рассмеялся  идиотским  смехом  ничего  не  понимающего
человека. - Улыбку?
   -  Улыбку,  -  сказала  она,  и  я  прозрел.  -   Ведь   ты   собирался
коллекционировать улыбки... Забыл?
   - Забыл, - ответил  я,  отчетливо  вспоминая  тот  день.  -  Разве  это
возможно? Ты шутишь? - Последняя моя фраза прозвучала  гораздо  тише,  чем
первая.
   - Сашка, Сашка, ты...
   Она не договорила, но я понял, что она хотела сказать.
   - Нет, Энн, нет! Я не слеп. Я все вижу.
   - Так ли это? - И она улыбнулась.
   Я запомнил эту улыбку, радостную и горькую, счастливую  и  безнадежную,
все понимающую и недоумевающую.
   - Я тоже люблю тебя, Энн! - крикнул я на весь зал.
   Музыка замерла на неопределенной ноте,  все  выжидательно  смотрели  на
нас, движение остановилось, мы были центром безмолвной вселенной.
   - Почему - тоже? - спросила  Энн.  -  Я  просто  хотела  подарить  тебе
улыбку. - И она засмеялась.
   Никто не обратил на нас внимания, разве что Андрей. Но ему  лучше  было
этого не делать.  Ведь  это  он  любил  Энн.  Зал  усердно  и  с  чувством
отплясывал лагетту.
   - Пусть твое сердце останется чистым, - сказала она.
   Я ссутулился, повернулся и вышел из  веселящегося  зала,  не  имея  сил
оглянуться. Я понял, что она меня  любит,  но  не  хочет  показать  этого,
разрываясь от противоречивых чувств: "хочу" и "все бесполезно".
   Меня направили работать в Усть-Манский НИИ Времени.
   Через полгода я узнал, что Энн умерла. Она  начала  умирать,  когда  ей
было десять лет, но сумела дожить до  двадцати,  ни  разу  не  побеспокоив
родных и друзей ни слезами, ни хмурым настроением.
   Ее улыбка осталась в моей душе навсегда.
   Чуть позже я заметил, что могу вызывать  улыбку;  Энн  на  лицах  своих
знакомых или просто прохожих, стоит только захотеть. Но я делал это редко,
потому что у Энн была очень горькая улыбка.



   2

   А потом я встретил Ольгу, и она стала моей женой.
   Здесь тоже все началось с улыбки.
   Это была вторая улыбка,  которую  я  не  мог  забыть.  С  удивлением  я
заметил, что все улыбаются мне улыбкой Ольги. Улыбкой, радостной, сильной,
уверенной в себе и других, ободряющей и удивительно красивой.
   На улицах нашего города, в тайге, в  зарослях  тальника  около  реки  -
везде я видел  эту  гордую,  открытую,  зовущую  и...  чуть  настороженную
улыбку. Настороженность эта была едва заметной и адресовалась только  мне,
потому что она еще ничего не знала о моих чувствах.
   Что-то неосязаемо-необыкновенное и волнующее было  в  Ольгиной  улыбке,
неизвестное, непонятное другим, потому что нельзя увидеть  улыбку,  нельзя
ее услышать, ее можно  только  ощутить,  почувствовать.  И  как  часто  мы
ошибаемся, когда мимолетное движение губ и изгиб  едва  заметных  морщинок
возле глаз принимаем за улыбку.
   Часто в лаборатории или просто на улице; стираясь  вспомнить  Ольгу,  я
тем самым вызывал ее улыбку на губах какой-нибудь проходящей мимо девушки,
которая невольно останавливалась изумленная, не понимая почему и кому  она
улыбнулась. Иногда в таких случаях меня осторожно спрашивали:
   - Что с вами?
   Хотя, как мне кажется, это я должен был бы спрашивать.
   - Я коллекционирую улыбки, - ответил я однажды  первое,  что  пришло  в
голову.
   - Чудак, - сказали мне, и я согласился.
   Постепенно я научился улавливать  в  улыбке  Ольги  различные  оттенки,
грани между которыми были  столь  неуловимы,  что,  пытаясь  найти  их,  я
вначале не мог отличить улыбки  радостного  ожидания  от  улыбки  ожидания
радости,  улыбки  физической   боли   от   улыбки   душевного   страдания.
Оказывается, бывают и такие улыбки.
   Для того, чтобы запомнить улыбки Ольги, мне не нужно  было  тренировать
память, я просто все больше и больше понимал Ольгу во всей ее сложности  и
простоте, во всей ее гармоничности  и  дисгармонии,  горе  и  радости,  во
вспышках мимолетной раздражительности и нежности, в песнях и слезах.
   И когда она сказала "люблю", я на одно мгновение  вообразил,  что  знаю
все ее улыбки, и тут же был раздавлен, ослеплен, вознесен на небо,  опущен
на землю и прощен... Это был урок.
   И все же я знал тысячи ее улыбок.
   Когда она приходила с работы, расстроенная и разбитая  беззлобными,  но
обидными  проделками  школьников,  или  плакала  над  порезанным  пальцем,
отпихивая от себя корзину  с  овощами,  я  мысленно  представлял  себе  ее
улыбки, и  какая-нибудь  из  них  тотчас  же  находила  свое  необходимое,
единственное место в ее душе, и  Ольга  улыбалась.  Улыбалась  и  плакала.
Плакала и смеялась. Ей уже не  было  больно.  Потом  она  говорила  не  то
вопросительно, не то утвердительно:
   - Сашка, ты колдун?..
   - Нет, - говорил я. - Это ты колдунья.
   - Значит, мы оба колдуны, - заключала она.
   Способность вызывать улыбки, которые я запоминал, сначала удивляла моих
друзей и знакомых. Потом к этому привыкли. Я же  не  мог  объяснить  этого
свойства, у меня это как-то само собой получалось, безо всякого  усилия  с
моей стороны. Мне всегда казалось, что этим свойством должны обладать  все
люди.
   В  моей  коллекции  улыбок,  кроме  Ольгиных,  были  и  улыбки  друзей.
Отрешенно-сосредоточенные улыбки Андрея - худого,  высокого,  нескладного,
когда он играл органные фуги и прелюдии. Его удивительные  улыбки,  всегда
разные, - как всегда разной была его манера исполнения, - слитые с потоком
звуков, то резко взрывающихся,  расходящихся,  то  сходящихся  в  глубокий
таинственный омут, вызывали в слушателях переживания, о которых бесполезно
говорить вслух, потому  что  даже  самые  точные  из  возможных  выражений
неизбежно разрушали совершенство улыбки и музыки.
   Однажды я не выдержал и сказал ему:
   - Андрей, в твоей музыке я чувствую самое необычное,  что  только  могу
себе представить,  -  многомерность  пространства  и  времени.  Я  успеваю
прожить, пока ты играешь, несколько непохожих одна на другую  жизней.  Что
это?
   Он пожал плечами (разве можно это объяснить) и сказал:
   - Я просто вижу улыбку Энн.



   3

   Андрей  не  был  профессиональным  музыкантом.  Мы  работали  в   одном
исследовательском институте, только на разных  машинах.  Машинах  времени.
Кто-то, еще до нас, назвал их мустангами. И  мы  никогда  не  называли  их
иначе.
   Почти каждый день мы посылали  своих  мустангов  в  прошлое,  наблюдая,
только наблюдая, ни  во  что  не  вмешиваясь,  скрупулезно  изучая  факты,
отсеивая  ненужное,   второстепенное,   мучаясь   сознанием   собственного
несовершенства, когда вдруг второстепенное оказывалось главным и наоборот.
До бессонницы и хрипоты  спорили  мы,  пытаясь-осознать,  что  дал  нам  и
человечеству вообще тот или иной отрезок прошлого, который мы изучали.
   Что дало нам прошлое? Куда оно нас привело?
   Будущее и прошлое не существуют отдельно друг от  друга.  Они  завязаны
настоящим в один тугой узелок. В этом узелке  все  противоречия  и  ошибки
прошлого, все желания и мечты о будущем, вся  радость  и  горе  предыдущих
тысячелетий, в нем все будущее и все прошлое.
   Все будущее, потому что оно зависит от настоящего. Все прошлое,  потому
что от него зависит настоящее. А миг настоящего так краток!
   Человечество часто  делает  ошибки,  которые  мгновенно  оказываются  в
прошлом, уже недоступном для людей. Ошибку уже не исправить. Можно  только
уменьшить зло ее последствий. Но  для  этого  приходится  тратить  слишком
много сил, а иногда и человеческих жизней.
   Мы хотели изменять прошлое, но пока только изучали его.
   Афанасий Навагин, который коллекционировал хрипы, все время  носился  с
идеей отправки Спартаку хотя  бы  двух  пулеметов.  На  него  не  обращали
внимания, так как возможные последствия этого разбирались  еще  на  первом
курсе института.
   Навагин  часто  посещал  клиники  и  больницы,  и  потом,  как   всегда
неожиданно, кто-нибудь из нас  в  лаборатории  вдруг  начинал  хрипеть.  У
Афанасия тоже была способность воспроизводить... воспроизводить  хрипы!  И
когда испуганный инженер или лаборантка, придя в себя, жалобно  озирались,
Навагин громко хохотал, произнося всегда одну и ту же фразу:
   - У всех есть способности...
   - У одних улыбаться, у других делать гадости, - заключал кто-нибудь.
   Но Афанасий был непробиваем, ведь у него была "способность".
   Однажды я подумал, что, не будь у него этой способности  воспроизводить
в окружающих хрипы, никто бы не знал, что он за человек.  Инженер  он  был
толковый и не раз получал почетные грамоты за хорошую работу.
   Я давно заметил, что он не умеет улыбаться. Правда, он  довольно  часто
красиво изгибал губы и щурил глаза, но я не хотел  называть  это  улыбкой.
Так улыбается разрисованный под клоуна мяч, когда на него наступают ногой.
   Однажды я сказал Игорю,  начальнику  нашей  лаборатории,  что  Афанасий
может что-нибудь натворить в прошлом. Я почему-то был уверен в этом.
   - Ерунда,  -  ответил  Игорь.  -  Он  трус,  не  посмеет,  Да  и  потом
блокировка.
   Блокировка меня немного успокоила.
   Игорь был из того рода людей,  для  которых  работа  является  целью  и
смыслом жизни. И только однажды он  позволил  себе  отвлечься.  На  полной
научной основе, с приборами, протоколами  и  выводами  он  исследовал  мою
способность вызывать у людей улыбки, которые я хранил в своей коллекции.
   Афанасий две  недели  скрипел,  угрожая  написать  докладную  директору
института, что оборудование лаборатории используется не по назначению,  но
на него просто не обращали внимания. И тогда он сказал:
   - Ненавижу улыбку! - И ушел раньше времени с работы, хлопнув дверью. Мы
же все минут пять хрипели, чувствуя голод, боль, бессилие и приближающуюся
смерть.
   Игорь довел дело до конца, но, потому что оно не касалось его  основной
работы,  результаты  отправил  не  в   Академию   наук,   а   в   какой-то
научно-популярный журнал, откуда вскоре понаехали корреспонденты, и  я  на
несколько дней стал чем-то вроде трехголового ребенка.
   Игорь в этой канители  отказался  принимать  какое-либо  участие,  и  я
мотался с корреспондентами один.
   О моих способностях вызывать  у  людей  улыбки,  которые  были  в  моей
коллекции, появилось несколько статей в  популярных  журналах.  Посыпались
отклики и реплики. Способность моя была признана шарлатанством.  Меня  это
не особенно задело, и я даже вздохнул свободнее,  когда  меня  оставили  в
покое.
   А месяцев через пять почти во всех городах и почти одновременно  начали
открывать  магазины  улыбок.  Выяснилось,  что  способность   вызывать   и
коллекционировать  улыбки  проявляется  у  каждого  человека,  конечно,  в
большей  или  меньшей  степени.  Ничего  сверхъестественного  в  этом   не
оказалось. А мы это знали уже давно. Ну, если и не знали, то  чувствовали,
что так и должно быть.
   Афанасий Навагин  к  этому  времени  раньше  отчетного  срока  закончил
исследование  отведенного  ему  отрезка  времени,  написал  правильный   и
эрудированный отчет с цитатами из классиков  и  получил  благодарность  от
дирекции института. Полдня с победным видом ходил Он по лаборатории, делая
замечания и читая нравоучения, а потом на несколько дней исчез.  Никто  не
разрешал ему этот самовольный отпуск и, когда он снова появился,  а  Игорь
без улыбки предложил ему пройти в  свой  кабинет,  мы  решили,  что