быть, отменное, потому
как легко на лошадь вскочила. Надеюсь, о ночных происшествиях гости мои не
много узнали, ибо я строго-настрого запретила дворне болтать о пожаре,
притворившись, что больше всего боюсь компрометации, ибо нечаянно всплыл
факт моего ночного обжорства.

От пана Юркевича приехал посланец. Вот, пожалуйста, Роман все правильно
угадал. Посланец не привез не только завещания, но даже и его чернового
проекта, лишь информировал о новых осложнениях нотариального оформления.

Желая гарантировать сохранность имущества Зоей Яблонской и уберечь ее от
распутника Янушека, пан Юркевич перебрал все кандидатуры порядочных людей,
годных в опекуны, и ни одной не признал достойной. Вспомнил о моем
упоминании о церкви и решил дождаться возвращения из Рима знакомого
епископа, по словам поверенного - человека достойного. Церковь церковью,
считает пан Юркевич, но должно быть и указано какое-то конкретное лицо, а
этот епископ вроде подходит. Хотя мой нотариус и в нем сомневается и
подумывает, не отписать ли мне наследство французским церковникам. Ох,
боюсь, пан Юркевич с его дотошностью оставит мое состояние самому Папе
римскому!

Очень рассердили меня все эти препятствия, разве можно медлить, когда вот и
минувшей ночью меня могли запросто лишить жизни? И я в гневе села за стол,
чтобы собственноручно обо всем этом информировать поверенного и
настоятельно требовать скорейшего оформления документа. Даже взяла и сама
написала завещание, в котором оставляла Зосе Яблонской сто тысяч, прислуге
на всех пятьдесят тысяч, а все остальное, сколько бы там ни оказалось, по
подсчетам месье Дэсплена и пана Юркевича - на костел отписала, исполнителем
же назначала Кароля Борковского, мужа Эвелины. Как-то внезапно он пришел в
голову, раньше я о нем не думала. Очень надеюсь, с гулякой Янушеком
Бужицким не подружится.

Написав собственноручно это завещание, я призвала подписаться в качестве
свидетелей своего управителя Лешека Дронжкевича и случайно завернувшего к
нам со свежим мясом торговца Шмуля, которого издавна знала как очень
честного человека, к тому же рассудительного и оборотистого, не случайно же
сделала его своим арендатором.

Изумленные тем, что барыня в столь поздний час призывает их подняться к ней
в кабинет, оба свидетеля явились незамедлительно и, услышав, что я все
имущество оставляю на костел, подписали без лишних расспросов, хотя и
посматривали на меня как-то странно. Последнее обстоятельство ни в чем не
уменьшало законной силы завещания, и я, призвав посланца нотариуса, вручила
ему вместе с письмами и этот документ, велев отправляться немедленно в
путь, хотя уже и смеркалось. Плевать мне, что посланец разбудит пана
Юркевича, не будет в другой раз так медлить.

Мои обгоревшие покои прислуга целый день приводила в порядок, так что на
ночь я могла вернуться к себе. Тут уже пахло не гарью, а лавандой, воском и
моими духами. Вместо обгоревшей кровати принесли бывшее мое супружеское
ложе из мужниных покоев, да я утешала себя - недолго мне на нем спать. А
супружеское ложе для себя уж я оборудую по-своему, постараюсь, чтобы похоже
было на матрасы XX века, без углублений и возвышенностей.

Ах, как мне будет не хватать современной ванны, то есть ванны будущего...

* * *

Наконец хоть одна ночь прошла спокойно, без всяких нежелательных сенсаций.
Теперь днем предстояла встреча с Арманом.

Моим свидетелям, Дронжкевичу и Шмулю, я не запретила рассказывать о том,
зачем их вызывала к себе, и очень надеюсь, весть о завещанном мною церкви
состоянии разойдется по округе. Во всяком случае, Арман-то непременно
вытянет из Шмуля все, что надо.

На этот раз при моей встрече в лесу с Гастоном присутствовал и Роман, хотя
маячил лишь в отдалении. Он явно больше верил Шмулю и всерьез взялся меня
охранять, как я его ни убеждала, что, узнав о моем наследнике и сочтя его
учреждением солидным, Арман до поры до времени перестанет покушаться на мою
жизнь, ну хотя бы до тех пор, пока я не напишу нового завещания. Арман, по
словам моего верного слуги, слишком опасен, а вчера он разыскивал меня в
лесу и, к счастью, заблудился в просеках. Да, он не так хорошо знал лес,
как я.

Зато заловил меня дома. Гастона ко второму завтраку я не пригласила,
поскольку договорилась о встрече с Эвелиной, а потом меня ожидало совещание
со специалистами-водопроводчиками.

Завтракать мы сели с Эвелиной вдвоем, но тут-то Арман и заявился. Увидев
его, Эвелина вопросительно глянула на меня. Я лишь смогла скривиться и
отрицательно покачать головой, как Арман уже нахально усаживался за наш
стол, громогласно заявляя о своем аппетите. Хорошо, что тут же подъехал и
барон Вонсович, якобы возвращаясь с какой-то охоты. Не выдержал, бедняга,
ну да оно и к лучшему вышло. К тому же привез мне в подарок дикую утку.
Боюсь, он был удивлен тому, как радостно его приняли, не подозревая, что
нужен мне был лишь для того, чтобы после завтрака оставить его вдвоем с
Арманом - ведь это так естественно предоставить мужчинам возможность
поговорить об охоте! Я же с подругой уединилась в будуаре.

Эвелину потрясли услышанные от меня сенсации, ведь здесь никто и не знал об
убийстве Луизы Лера.

- Надо же, в собственной квартире убита! - восклицала Эвелина, удивляясь
немного, что я решила ей поведать столь жуткую тайну. В обществе вообще
было не принято говорить о таких шокирующих вещах, как связь моего прадеда
с экономкой. Она не знала, что главное еще впереди. - Теперь понятно,
почему она не доставила тебе никаких неприятностей, ведь этого можно было
ожидать.

- Зато неприятности, причем в неограниченном количестве, доставляет другой
субъект. Тот, что сейчас в салоне с паном Вонсовичем обсуждает утиную
охоту. И признаюсь тебе, я просто не знаю, как от него избавиться.

Эвелина по привычке собралась было изображать удивление, но вдруг махнула
рукой на приличия и горячо заговорила:

- Я и сама заметила, что не нравятся тебе его ухаживания, а такой очень
даже способен скомпрометировать женщину. И кажется, он тоже претендовал на
наследство после твоего прадедушки?

- Он и сейчас претендует.

- По всему видно - старается получить твою руку. И я сама хотела
предупредить тебя, дорогая, что уже пошли разговоры. А когда ты пригласила
меня нынче на завтрак, я ехала в большом беспокойстве - боялась: ты хочешь
сообщить мне о скором обручении...

- Да, но не с ним же! - вырвалось у меня. У Эвелины ушки на макушке, а
соображать она умеет.

- О! Уж не с паном ли де Монпесаком?

Мне уже было нечего терять, и я лихо перла напролом.

- Почему бы и нет?

Эвелина смутилась.

- Но... моя дорогая... я не любительница сплетен, но, боюсь, мой долг тебя
предупредить. Говорят, у него определенные... интимные... обязательства
перед мадемуазель Русийон... и он с нею обручен...

- Кто это сказал? - гневно вскричала я. - Ты слышала об этом, будучи в
Париже? Я, например, ничего там не слышала.

У Эвелины сразу изменилось выражение лица, она словно что-то с себя
стряхнула и задумалась.

- А знаешь... в Париже мне тоже никто о таком не говорил.

- А ты с ним во Франции встречалась? Знаешь его давно?

- Ну, еще бы, с детства, мы дружили семьями и часто встречались. Потом все
реже, но в Париже я ничего такого о нем не слыхала. Только здесь, в наших
краях, все об этом и говорят. Пани Порайская нацелилась было на него,
надеясь пристроить одну из своих "крошек", да потом жаловалась - ах, в наше
время никому верить нельзя.

- Ну и не верила бы, - холодно отозвалась я. - Уверена, все эти сплетни о
молодом графе здесь распускает господин Гийом. С определенной целью.
Оговорить невинного человека - это для него такой пустяк! Ты не заметила,
слухи поползли с моим приездом или он начал распускать их заранее?

- Это как-то совпало, - внимательно глядя на меня, рассеянно сказала
Эвелина, думая о другом. Да, она не глупа, моя Эвелина, и выводы из
наблюдений делать умеет.

- Что на пана Монпесака ты произвела впечатление с первой же встречи, это
бы и слепой заметил, - заговорила она задумчиво. - У него и в самом деле
было для тебя сообщение? Хотя, зачем об этом спрашивать, достаточно уже
одной информации о смерти Луизы Лера. А может, и не только об этом сообщил?

- Да, не только это. Месье Дэсплен не хотел, чтобы пошли сплетни о моем
прадеде, царство ему небесное, вот и попросил молодого графа кое-что
сообщить мне устно, при встрече. Зачем порочить память покойного?

Эвелине не надо было растолковывать, чем именно порочить память моего
покойного прадеда. Хватило упоминания о Луизе Лера...

Эвелина принялась рассуждать вслух:

- Значит, граф приехал действительно с важным сообщением, тут без обмана. В
Париже о нем все как наилучшего мнения, репутация у него там безупречная.
Мог, конечно, скрывать... и раз я своими глазами видела его на Елисейских
полях у коляски мадемуазель де Русийон, но всего один раз, честно говоря.

- Это еще ни о чем не говорит.

- Возможно. А вот пана Гийома я совсем не знаю. О нем больше может
рассказать пани Танская.

- Вот и держался бы за нее! - раздраженно заметила я. - Зачем ко мне
приставать?

- Моя дорогая, ну что ты такое говоришь? Во-первых, пан Танский жив-здоров.
Во-вторых, насколько я понимаю, вместе с твоей рукой пан Гийом надеется
получить все твое состояние, в придачу к нему теперь еще и состояние твоего
парижского прадеда. Какое может быть сравнение? Повторяю, я его совсем не
знаю, но должна признать: красив, бестия! И чувствую своим женским
инстинктом - опасен. И тебя совсем не привлекает возможность укротить дикую
бестию?

И первая рассмеялась от души, а я с удивлением вдруг заметила в ней большое
сходство с Эвой, которую встретила во Франции сто с лишним лет спустя.
Истинная праправнучка своей прапрабабки.

Посмеявшись, я решительно заявила:

- Нет, не привлекает. Нисколечко. Не говоря уже о том, что Арман Гийом не
моргнув глазом мог бы меня убить, чтобы одному владеть всеми моими
богатствами.

- Да он тебя и сейчас мог бы убить, - вдруг встревожилась Эвелина. - Раз уж
мы решились затронуть столь ужасные темы, разреши тебе напомнить, дорогая,
что у тебя нет ни детей, ни мужа, а значит, он твой прямой наследник.

На что я с превеликим торжеством возразила:

- А вот и нет! Я только что написала завещание, где все свое состояние
оставляю церкви. Костел он не посмеет затронуть. Так что убивать меня
сейчас ему нет никакого резону!

Эвелина пришла в восторг от замечательной идеи, а я собралась ей выложить
остальное - и о суммах, оставленных дворовым, и о том, что исполнителем
завещания назначила ее супруга, о чем они пока не знают. И о Зосе
Яблонской. Но не успела. Арман потерял терпение.

Ни один воспитанный человек не ворвался бы нахально во внутренние покои
хозяйки, когда она ясно дала понять, что желает побеседовать с
приятельницей с глазу на глаз. В будуар не осмелится постучать даже
официальный жених, разрешено разве что мужу, отцу или брату и то в
чрезвычайных обстоятельствах. А Арман осмелился! Наглость этого человека не
знает пределов. Обе мы с Эвелиной окаменели, не находя слов от возмущения.

Другое дело, что хорошо воспитанная хозяйка не оставит гостей на столь
долгое время без внимания, не бросит их одних в гостиной, разве что
намерена показать свое неудовольствие и намеренно желая обидеть. Обижать
барона Вонсовича не входило в мои расчеты, но я знала, что когда у него под
рукой неограниченный запас его любимых напитков, он и до вечера просидит
без обиды, а потом беспрекословно примет мои извинения.

Как хорошо, что я успела Эвелине открыть правду о моем отношении к Арману
Гийому, иначе его вторжение в святая святых она восприняла бы как
несомненное доказательство наших интимных отношений, и Арман достиг бы
цели, скомпрометировав меня в глазах ближайшей приятельницы.

- Что произошло? - холодно поинтересовалась я. - Опять пожар? Иначе пан не
посмел бы нарушить наш тет-а-тет.

А этот наглец, ничуть не смущенный, с улыбкой возразил:

- Не замечать, как бежит время - привилегия прекрасных дам, мы же с паном
бароном, лишенные вашего чарующего общества, истосковались беспредельно и я
себе позволил...

- Коль скоро пан так дорожит временем, я не задерживаю - можно и
распрощаться.

- Ах, о чем вы, графиня! Я весь к вашим услугам, и мое время тоже.

- В таком случае извольте еще немного подождать.

- А не разрешите ли присоединиться к вам?

- Нет! - пришла мне на помощь Эвелина, причем сказано это было таким тоном,
что негодяю оставалось только с поклоном покинуть будуар.

Оставшись одни, мы какое-то время молча глядели друг на друга.

- Ну, знаешь! - возмущенно заговорила Эвелина, а я воспользовалась случаем:

- И ты еще подозревала, что я могла выйти за такого! Лучше уж заранее
покончить самоубийством. Хотя нет, лучше его убить. Например, отравить.

Светская дама Эвелина тем не менее предложила вернуться к мужчинам,
опасаясь, что Арман Гийом может бог знает что наговорить барону.

И наверняка наговорил, потому что барона мы нашли во вздрюченном состоянии.
Он весь как-то сник, уже не осыпал меня комплиментами, тут же заявил о
необходимости покинуть мой гостеприимный дом, но я задержала гостя, ни
минуты не сомневаясь, что мерзкий Арман порешил пересидеть всех гостей и
остаться со мной наедине. Вот когда я пожалела, что разрешила Гастону
прибыть лишь к вечеру, и тут же порадовалась этому обстоятельству, ведь
негодяй Гийом мог бы графа и на поединок вызвать, с него станется. Не зная,
на что решиться, я молила Господа о спасении, и Господь внял моим молитвам.
Приехала пани Танская. Что могло быть лучше!

Подозреваю, гостья руководствовалась двумя поводами - и охотой за Гийомом,
и желанием расспросить меня наконец о новейших парижских новинках. С порога
пани Танская принялась сговариваться с бароном о совместной охоте на
кабанов, к ним присоединился и Арман. Похоже, охота его и в самом деле
интересовала.

Вздохнув с облегчением, я распрощалась с Эвелиной, которая уже давно должна
быть дома, и даже не обращала внимания на подробности обсуждаемой охоты и
ее сроки. В присутствии Танской Арман не посмел нахально ухлестывать за
мной, а я не сомневалась, что теперь она не выпустит его из своих коготков,
уж на нее можно в этом положиться.

Распрощавшись с гостями, я опять поспешила к своему секретеру и написала
коротенькое письмецо Эвелине, уведомляя о моем завтрашнем к ней визите,
ведь мы так и не успели обо всем поговорить. Я и не посоветовалась с ней, и
ей не обо всем рассказала. Выслала казачка верхом с запиской, наказав
возвращаться с ответом.

Сама же стала думать о Гастоне. Видать, брошенное Эвелиной зерно не
засохло, пустило-таки ростки. Ну что я знала о современном Гастоне де
Монпесаке? О том, из будущего, знала все. Разведен, теперь свободен, люблю
его всей душой и лучшего мужа мне не встретить. А этот? Ладно, в Париже о
нем ничего дурного не слышала, но он мог и скрывать свои похождения. Не был
женат, но мог иметь кучу любовниц, а уж какую-нибудь куртизанку и
содержать, прикипев к ней душой. И телом, молодым людям это свойственно.
Возможно, и хотел теперь освободиться от былой зависимости после того, как
познакомился со мной, а может, и не хотел. Ведь даже не заговорил о своем
намерении жениться на мне, даже не намекнул, всю дорогу речь шла только о
его чувствах, не о серьезных намерениях. Те он мог питать по отношению к
мадемуазель де Русийон. Меня любил, это и слепой бы заметил, но надолго ли?
Можно ли верить ему, как тому Гастону, которого я встретила через сто
пятнадцать лет?

И как всегда, додумав до этих ста пятнадцати лет, почувствовала - хватит,
иначе спячу.

Сидела я за обеденным столом и размышляла. Кажется, за столом была и панна
Ходачкувна, тихо сидела как мышка. Кажется, я что-то ела, хотя мне жутко
мешали стук и грохот, разносившиеся по всему дому - это обустраивали мою
новую ванную комнату. Вот тоже последствия моего путешествия во времени.

Интересно, как бы я жила, не побывав в будущем? Теперь мне часто приходили
в голову такие мысли. Если бы я не перескочила через проклятый барьер
времени, если бы не покидала своего времени... ведь я бы была другой.
Совсем другой. Что бы я знала о мире? Да совсем ничего, и кто знает, может
быть, по своей дремучей отсталости клюнула бы на Армана Гийома,
соблазненная его красотой и самоуверенностью, покоренная шокирующей
смелостью поведения. Возможно, с ходу поверила бы сплетням о Гастоне.

Не замечала бы неудобств и недостатков жизни в собственном поместье, сидела
бы сейчас в корсете под платьем - рубашка и нижняя юбка, на ногах - толстые
чулки с подвязками, от которых ныли ноги. Не знала бы, как чудесно может
измениться мое лицо от самой малости косметики.

Вспомнив о косметике, вскочила. Гастон вот-вот придет, а я еще не готова.

Еле успела навести марафет, как Винсент доложил о приезде Гастона. Я
собиралась принять его в будуаре, как вдруг неожиданно для себя передумала:
слишком уж интимно, однозначно, а во мне уже какое-то недоверие поселилось,
что ли, сомнение какое-то... Надо же, неужели и на меня повлияли сплетни
Армана Гийома, на меня, просвещенную женщину, побывавшую в будущем? Сердце
просто сжималось при одной мысли, что это могло быть правдой, что у меня
есть две соперницы - неведомая куртизанка парижская и мадемуазель де
Русийон. И одновременно злость брала на себя - вот, оказывается, какая я
отсталая баба, считаюсь с глупыми приличиями. Да сто лет пройдет и смогу
принимать мужчину в любой из своих комнат, хоть в спальне, хоть в ванной, а
тут, видите ли, будуар неприличен! Смех! И плевала бы я на все сплетни.

Гастон едва вошел - сразу почувствовал: во мне что-то изменилось. Совсем
другой была я утром в лесу. Наверное, подумал, я теперь упрекаю себя за
слишком вольное поведение на природе и напускной холодностью стараюсь его
компенсировать. И сразу послушно поддался моему настроению, лишь пылкими
взглядами говоря о великой любви ко мне, что меня окончательно добило. Как
страшно, как невыносимо страшно хотелось мне, чтобы этот молодой человек
был мой и только мой, чтобы не делиться им ни с какими куртизанками и
невестами.

Эх, времена! Не могла я ему этого сказать прямо, неприлично, видите ли. А
он считал неприличным делать мне предложение после каких-то трех дней
знакомства.

И все равно я была счастлива уже от того, что могу глядеть на него,
разговаривать с ним, и чуть было совсем не расслабилась, как вдруг он сам
все испортил.

Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло.
Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три
дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!

Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя - один Господь знает. А он,
опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его
туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о
грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.

И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и
мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа -
он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда.
Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он
пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.

Первой мыслью было - сердце! А руку?! Второй - ведь и то, и другое он уже
получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное.
Третьей - ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно
набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и
сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет - другое дело, но
теперь?

И у меня непроизвольно вырвалось:

- Но ведь в октябре...

И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не
смогу!

А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:

- В октябре я наверняка уже