ь. В чем дело?
Рассказывай!

Эвелина решилась.

- Видишь ли, дорогая, мы привезли тебе гостя, тебя не спросясь, причем,
признаюсь, из-за него заявились к тебе на другой день по твоем приезде,
чего не должна делать хорошо воспитанная дама, что ни в какие ворота не
лезет, видишь же - я вся так и горю от стыда, но уж очень он просил, а я не
могла отказать. Он познакомился с тобой еще задолго до твоего замужества, а
потом много путешествовал по свету, вернулся недавно и только о тебе и
говорит. Но не это главное. У него для тебя какое-то важное сообщение,
из-за чего он, собственно, так и настаивал на приезде к тебе в такой
неприличной спешке, без твоего приглашения. Правда, он вроде бы какая-то
твоя дальняя родня по французской линии...

Сердце так и упало. Арман! Мурашки побежали по телу, однако я собрала все
силы, призвала все свое мужество. Раз козе смерть!

И почти спокойно перебила Эвелину:

- Да что ты оправдываешься? Сейчас Винсента пошлю за ним, где это видано
гостя за дверью держать?

- Но он не осмелился без твоего приглашения...

- Так скажи наконец, кто же он?

- Граф Гастон де Монпесак. А он дальняя родня Фелиции Радоминской...

Эвелина что-то еще говорила, но я уже ничего не слышала. Великий Боже,
Гастон!

Хорошо, что я успела отправить за ним Винсента, сейчас я была бы не в
состоянии даже дернуть шнур звонка, не говоря уже о словесном распоряжении.
Ноги подкосились, пришлось опереться о спинку кресла, благо оказалось под
рукой. Уж не знаю, что выражалось у меня на лице, я вся пылала, голос
Эвелины доходил как сквозь вату в ушах.

И в этот момент в дверь гостиной вошел Гастон.

Просто чудо, что я не бросилась ему на шею, ноги - и откуда в них сила
взялась? - сами рванулись к любимому, я даже сделала два шага, да, по
счастью, путь преградило кресло с сидящим в нем Каролем, и это препятствие
заставило меня малость опомниться. Да и Гастон вел себя... ну, не совсем
так, как должен вести себя Гастон, встретившись со мной после разлуки.
Вовсе не кинулся ко мне со всех ног, а остановившись в дверях, уже оттуда
принялся кланяться и извиняться за назойливость. Поскольку Эвелина глядела
на меня большими глазами, пришлось свое двусмысленное поведение объяснить
моим смущением по поводу того, что заставила гостя так долго ждать за
дверью.

Пробормотав извинения, я пригласила гостя войти, а сама не сводила с него
глаз. Ну конечно же, это оказался тот самый незнакомый молодой человек,
которого я увидела накануне своей свадьбы и запомнила на всю жизнь. Правда,
теперь он стал старше на восемь лет, но я его сразу узнала. Тот самый,
которого я встретила в Париже в двадцатом веке и полюбила без памяти и за
которого собиралась выйти замуж в октябре, о чем вот этот молодой человек в
дверях гостиной не имел ни малейшего понятия.

Может, мне и удастся выйти за этого Гастона... только в каком же это будет
столетии?

Новый Гастон был мною приглашен на ленч, то есть, я хотела сказать - на
второй завтрак и после церемонных отказов принял-таки приглашение. Что и
говорить, у этого Гастона безукоризненные манеры, умение вести себя в
обществе и поддерживать светскую беседу. За завтраком он мимоходом
упомянул, что и впрямь должен мне что-то сообщить, но не за столом же,
улыбаясь при этом Эвелине и говоря ей какой-то комплимент. И с Каролем
нашел о чем поговорить, однако смею думать, что моя особа произвела на него
неотразимое впечатление, о чем свидетельствовали заблестевшие глаза, а
любая женщина поймет сразу, если произведет сильное впечатление на мужчину.
Эвелина тоже это заметила, многозначительным взглядом дала мне понять - все
видит, все понимает, но не позволила себе ни малейшего намека в разговоре.

Теперь мне надо было хорошенько подумать о новых встречах с гостями, ведь и
с подружкой, и с Гастоном надо встретиться наедине, да и встречу с паном
Юркевичем тоже откладывать нельзя. Предстоящие два дня будут у меня весьма
насыщенными.

Очень надеюсь, что завтрак прошел нормально и я не допустила никакой
промашки, потому что все мысли мои были заняты Гастоном. Стараясь тоже
притушить блеск в глазах и не смотреть только на графа, я думала - какие же
все-таки они разные, вот этот Гастон и Гастон парижский, сто лет спустя.
Человек - тот же самый, а вот одежда, поведение, манера держать себя,
прическа... Там, в Париже, я сразу отметила в Гастоне сдержанность,
бросающуюся в глаза на фоне всеобщей распущенности, и полюбила его за это.
Этому же Гастону мне хотелось бы пожелать не быть таким скованным, таким уж
слишком воспитанным.

Учитывая, что я только сегодня вернулась из дальнего путешествия, и речи
быть не могло о приглашении кого бы то ни было из них на обед.

Никто из них наверняка не принял бы приглашения, надо быть последним хамом,
чтобы так обременять еще не отдохнувшую после дороги хозяйку дома. Эвелина
мне даже сделала комплимент - она, дескать, удивлена, как это я, едва
переступив порог дома после долгого отсутствия, сумела все так чудесно
устроить, так распорядиться, никто из дам, она, Эвелина, уверена, не принял
бы гостей, ибо после отсутствия хозяйки в доме столпотворение, надо и дом,
и прислугу, и усадьбу, и себя в порядок привести, я же выгляжу так, словно
и не уезжала никуда, а в доме все в поразительном порядке. Она, Эвелина,
испытывала жуткие угрызения совести, сваливаясь мне на голову именно
сегодня, но уже не испытывает.

Улыбаясь, я всю заслугу приписала Мончевской, и это была чистая правда:
домоправительница она отличная и прислугу держала крепко в руках.

Больше всего потребовалось мне самообладания при прощании с Гастоном. Язык
просто чесался - так хотелось предложить ему остаться на ужин уже сегодня,
ну хотя бы под предлогом сообщить мне то, что он собирался. Однако
вспомнила пана Юркевича, которого на сегодняшний обед пригласила, и это
очень помогло соблюсти приличие. Да и по глазам Гастона было видно, что он
воспользуется первым удобным случаем посетить меня.

В свои покои наверху, проводив гостей, я вернулась уже совсем
успокоившаяся, во всяком случае, душевное равновесие удалось обрести.

А вот Зузя за время моего отсутствия, похоже, напротив, утратила остатки
самообладания. Я застала ее сидящей среди моих распакованных парижских
шмоток в полной прострации. Того и гляди начнет лить слезы и в отчаянии
заламывать руки. О боже, как же непросто дается мне переход из одного
времени в другое!

- Я молчу, проше пани, я ничего не говорю, - дрожащим голосом произнесла
бедняжка, - но ведь это ни на что не похоже, и откуда пани графиня такое
раздобыла? И что с этим делать? Я не знаю, что и подумать...

- Вот и не думай! - беззаботно отозвалась я, но взглянула на несчастную
девушку и сжалилась над ней. - Ну ладно, вот покончу со срочными делами и
разобъясню тебе что к чему, а пока успокойся, ведь все эти вещи куплены
мною в самую жаркую пору, и важные дамы специально такое придумали, чтобы
легче переносить жару. Вспомни, ведь летом деревенские девки бегают босиком
и в коротких юбчонках, а важные барыни в своей сбруе, случалось, теряли
сознание на улицах от жары да духоты. Ну, согласна?

- Ясное дело! - немного ожила Зузя, с надеждой глядя на свою барыню. Она
так и знала, та всегда сумеет толком объяснить и развеять ее сомнения.

Пришлось потратить время и развеивать все сомнения горничной: насчет
хождения без теплых панталончиков, без шляп, без нижних юбок, без зонтиков.

- Понятно! - обрадовалась Зузя. - Это как пани Марчицкая,
помещица-однодворка, что сама за курями ходит, ну как ей в шляпке или под
зонтиком курей щупать? Но ведь пани Марчицкая от солнца, почитай, совсем
черная сделалась, а пани графиня, слава Господу, белизну свою сохранила,
хотя и не пряталась от солнца. Как такое возможно?

Я подвела девушку к туалетному столику и показала на батарею выставленных
там кремов, в тюбиках и флаконах, а также прочую косметику.

- А вот это все служит для того, чтобы нежная кожа дамы не стала шершавой и
грубой от ветра и солнца.

- Так у нас имеются на этот случай сметана, смалец, притирания да настои из
трав и огородного овоща, - осмелилась возразить горничная.

- Правильно, но куда проще воспользоваться вот этим, скажем, косметическим
молочком, вместо того чтобы тебе же часами растирать в ступке яичные
желтки, свежее маслице, сок петрушки, уксус и еще много чего прочего. И не
портится это молочко, не приобретает неприятный запах, как, скажем, тот же
смалец, не застывает на лице пленкой, как сметана. А для волос чего только
не придумали! Волосы промывается отлично и никаких сложностей с
расчесыванием.

Теперь Зузя уже покачивала головой не осуждающе, а с недоверием и вроде бы
робким одобрением.

- Чего только люди не выдумают! Значит, вот всем этим благородные дамы
пользуются, а я-то испужалась, уж не для таких ли... ну, таких женщин, что
и выговорить неприлично...

И пришлось опять потратить время, объясняя: все эти косметические средства
широко используются самыми что ни на есть благородными дамами, а не
продажными женщинами. А куда денешься? Иначе Зузя бы не успокоилась, а для
меня очень важно было иметь в лице горничной верную союзницу.

В соответствии с приглашением, нотариус Юркевич явился к обеду. Мончевская
не подвела, обед нотариусу явно понравился, ел он с большим аппетитом да
похваливал. К делам мы приступили уже в малой гостиной, за кофе и ликерами.
Обсудили уже привычное, и тут я высказала пожелание написать завещание.

- Мысль сама по себе благоразумная, - сдержанно похвалил пан Юркевич мою
идею. - Пани графиня уже может мне представить свои предложения в
письменном виде?

- Нет, - ответила я и засомневалась - рассказать ли о своих матримониальных
планах? Во всяком случае, намекнуть можно. - Полагаю, это завещание не
будет моим окончательным словом, надеюсь, в будущем оно может измениться.
Ведь я надеюсь дожить не только до завтрашнего дня...

- До завтрашнего, до завтрашнего, - разворчался старый нотариус. - Дитя
мое... Ох, простите, шановная графиня, но я знаю пани с детства, так что не
сочтите эти слова фамильярностью... Но хотя бы можете мне назвать лицо,
которому намерены завещать состояние? Ведь близких родственников у вас нет.

- Вот именно, поэтому и считаю вопрос с завещанием весьма деликатным.
Оставляю все Зосе Яблонской.

Нотариус даже задохнулся от волнения.

- Так ведь она еще ребенок, панна Яблонская!

- Ну так что?

- Как же, ее опекуны... Молодой граф Бужицкий... Как бы тут...

Холера! Ну как же я позабыла о молодом Бужицком? Дядя и тетка Зоей сами по
себе были людьми достойными, на этих опекунов можно положиться, потому
попечительский совет и назначил Бужицких опекунами бедной сиротки. Однако
за прошедшие годы подрос их единственный сынок, драгоценный Янушек, на
которого любящие родителя не надышатся, особенно матушка. А он один
способен растранжирить десять приданых подопечной сиротки. И даже если всем
ясно - незаконно, что из того? Пусть в тюрьму его упекут, нет такой силы,
которая выжала бы из него прокученные деньги. Умри я - все мое состояние
перейдет в руки Бужицких, и Зосеньке шиш достанется.

- Неужели ничего нельзя сделать? - задумалась я. - Привлечь опекунский
совет, как-то подстраховаться...

Нотариус резонно возразил:

- Даже если удастся наложить ограничения на недвижимость и банковские
суммы, на получение доходов с недвижимости практически нет ограничений. И
кто бы ими пользовался, пани графиня догадывается?

Конечно, пани графиня догадывалась - пользовался бы немалыми доходами с
моих поместий молодой повеса Янушек. Но тогда что же делать?

Я молчала, не зная, что сказать, тупо глядя на поверенного. Тот задал
наконец главный вопрос:

- А зачем, собственно, такая спешка с завещанием? К тому же если заранее
известно - оно будет лишь временным.

Ну что ему ответить? Рассказать всю правду о покушениях на мою жизнь, об
Армане Гийоме?

Эх, не могу позвонить ни пану Дэсплену в Париж, ни пани Ленской в Трувиль,
ведь это они посоветовали мне побыстрее написать завещание, чтобы Арману
уже не было смысла меня убивать. Да, но я могла позвонить Роману, ведь он
здесь, не остался в будущем веке!

И я позвонила. На звонок явился Винсент, велела ему немедленно позвать
кучера Романа. А тот, умница, как чувствовал, что понадобится мне, через
минуту уже явился. Не обращая внимания на ошарашенность нотариуса, я без
церемоний обратилась к Роману:

- Вам известно о моем намерении написать завещание, помните, и месье
Дэсплен советовал, и пани Лен... и пани Патриция. Что бы такое придумать,
чтобы Янушек Бужицкий не лишил Зосю Яблонскую приданого?

Судя по ответу, Роман уже давно об этом думал, потому что ответил без
запинки:

- Если пани графиня соизволит выслушать мое мнение, то я бы советовал панне
Яблонской отписать лишь часть состояния, а все завещать церкви. И широко
оповестить всех соседей об этом. А если возникнет необходимость - и
изменить завещание или внести изменения в прежнее.

Не привыкший обсуждать свои дела со слугами, нотариус надулся и чуть ли не
собирался отказаться вообще работать над моим завещанием, однако разумный
совет Романа заставил его поневоле взять дело в свои руки, выясняя неясное.

- А спешка такая по какой причине? - спросил он, обращаясь уже не ко мне, а
к Роману.

- А по той причине, - не моргнув глазом пояснил Роман, - чтобы кое-какие
нежелательные персоны расстались с напрасными надеждами. Вы, пан советник,
лучше меня знаете, какой лакомый кусочек представляет молодая богатая
женщина, к тому же сирота, знаете, сколько крутится вокруг нее искателей
богатого приданого, И это бы еще ничего, однако случается и так, что на
самую жизнь богатой невесты покушаются, не приведи Господь...

Пан Юркевич даже вздрогнул, услышав такие страшные слова. Внимательно
поглядел на Романа, потом перевел взгляд на меня. Вспомнил, видно, что
Роман, человек уже немолодой, в нашем доме провел всю жизнь, перестал
дуться и в глазах его вроде бы мелькнуло понимание. Ведь и он сам только
что назвал меня, оговорившись "дитя мое".

- Ну, раз пани графиня так желает, сделаем по ее воле. Что же касается
интересов Зоси Яблонской... найдем достойного поручителя, которому можно
довериться. Он и о доходах, в случае чего, позаботится. Тогда мне
обязательно понадобятся сведения и о французской недвижимости. Надеюсь, они
имеются?

- Телеграмму месье Дэсплену мы отправили, но полагаю, если все свое
состояние я оставляю костелу, можно сформулировать мою волю в самых общих
чертах.

- А конкретные суммы для прислуги? Тут уж нужно упомянуть как конкретную
сумму, так и конкретную особу. Без этого не обойдешься.

Я и не собиралась обходиться, ясное дело, в завещании упомяну всю свою
дворню, но вот, черт побери, откуда мне знать, кто конкретно в данное время
обслуживает мой дворец в Монтийи? Это мне гораздо сподручнее было бы
обсудить с Романом, а не со своим официальным поверенным, но для соблюдения
остатков приличий мне пришлось Романа отослать. И все равно пан Юркевич не
замедлил поинтересоваться, с чего это у меня столь доверительные отношения
с простым кучером и такое к нему уважение.

- Роман не просто кучер, - сухо пояснила я. - Во Франции он оказал мне
просто неоценимую услугу. Французским языком Роман владеет прекрасно, и,
пользуясь своими знакомствами среди тамошней прислуги, он сумел получить
такие сведения, благодаря которым буквально спас и меня, и мое имущество.
Так что о моем состоянии он осведомлен гораздо лучше меня самой, и уже
сколько раз мне приходилось обращаться к нему за практическими советами.

Объяснение вполне удовлетворило юриста, и он принялся за составление
завещания. И тут просто надивиться не мог, что почти ни на один из его
вопросов я не могла дать точного ответа. Как могло получиться, что,
поехавши во Францию специально для решения имущественных проблем, я так
мало знаю о своем французском имуществе? Ведь вроде бы я женщина неглупая,
вон как умно распоряжалась делами здесь по кончине мужа, и соображала, и
сама ему, старому нотариусу, многое подсказала. А теперь ни одного путного
вопроса решить не могу. И так он меня стыдил, старый зануда, что довел до
крайности. Ах, ты так, ну погоди же...

- Ладно, так и быть, признаюсь пану, - потупив глаза покаянно заговорила я.
- Но, умоляю, никому ни слова. Видите ли, во Францию приехавши, я
накинулась на устрицы, уж очень я их люблю. Короче, питалась одними
устрицами, запивая их шампанским и белым вином, и потому постоянно была
пьяна.

Несчастный нотариус так и застыл раскрыв рот от изумления.

- Что это? Как это? Госпожа графиня шутить изволит?

- Да нет, какие уж тут шутки, так оно и было. Чистая правда.

- Да как же такое возможно? - в панике выкрикнул шепотом бедный старик,
соблюдая профессиональную тайну даже в состоянии ошеломленности. - И
советник Дэсплен ничего не заметил?!

- Заметил, разумеется, как такое не заметить? Именно поэтому он перестал
говорить со мной о делах и общался только с Романом.

- О, Езус-Мария!

- "И бочонок рома"! - восклицали в таких случаях французы, - услужливо
подсказала я. - Жизнь - тяжелая штука.

Вот так, хвативши обухом старика нотариуса, я обрела наконец покой, он
присмирел и перестал придираться. Правда, соображать и заниматься делом
тоже перестал, пришлось мне же его отпаивать коньяком, благо столик с
напитками был заранее накрыт в кабинете. Собственноручно наполнив рюмку, я
поднесла ее поверенному, и тот послушно хватил, не отдавая себе отчета в
том, что он пьет и кто ему подносит.

Воспрянув с помощью коньяка, нотариус потребовал к себе Романа. Бесценный
Роман прекрасно знал состав обслуживающего персонала моего поместья, и они
на пару с нотариусом выделили каждому из прислуги завещанную мною сумму. В
том числе и прислуге дворца в Монтийи последующего века. Вдобавок,
поскольку я-то сейчас была трезва как стеклышко и ничем не занималась, а
только внимательно слушала беседу мужчин, узнала массу нового. Оказывается,
в моем распоряжении находилось еще одно большое поместье под Лионом,
доставшееся мне от прадеда, которое к двадцатому веку куда-то подевалось,
ибо месье Дэсплен о нем не упоминал. Да еще очень доходные товарные склады
в Гавре, тоже за сто лет безвозвратно утерянные. Надо же, холера, слишком
уж расточительны были мои французские предки!

Засиделись мы допоздна, и пану Юркевичу уже поздно и небезопасно было
возвращаться в Варшаву. Он согласился остаться у меня на ночь, причем я
должна была клятвенно пообещать отправить его чуть свет. Договорились, что
уже подготовленное завещание он привезет мне на подпись послезавтра.

Понадеявшись, что завтрашний день я уж как-нибудь переживу, я наконец
отправилась спать в собственную спальню, в собственную постель.

* * *

Долго я не могла заснуть, все что-то мешало. Сначала собственная постель.
Оказалось, матрасы XX века куда удобнее этих, вроде бы столь мягких перин.
Кто бы мог подумать, что лежать на прославленных перинах - мука
мученическая! То какие-то углубления, ямы и впадины, то вдруг впивающееся в
бок колючее возвышение, то куча сбившихся в твердые комья каких-то
россыпей. Примостившись наконец, я вроде бы заснула и проснулась от духоты.
Привыкла спать с открытым окном, видите ли. Вскочила, подошла к окну.
Разумеется, закрыто, да еще для теплоты и ковриком занавешено. Содрав
коврик и распахнув окно, я с наслаждением вдохнула свежий воздух,
полюбовалась на звездное небо, послушала деревенскую тишину и, вернувшись в
постель, заснула.

И опять что-то меня разбудило. Не спится толком, и все тут, а ведь устала
после дороги, да и день выдался хлопотливый. На этот раз меня разбудил шум.
Я совсем проснулась, открыла глаза и стала прислушиваться. В окно светил
месяц, немного рассеивая сумрак темной спальни. И все равно темно. Рука
потянулась к лампочке на прикроватной тумбочке. Кажется, я чертыхнулась и
помянула "холеру", что совсем не. пристало даме, но как тут удержаться?