том, что перед смертью господина графа пытались оженить с его
экономкой, вам известно?

- Известно, фальшивое свидетельство о браке... - начала было я, да
прикусила язык. Кто знает, как эта история выглядела в девятнадцатом веке.
Ведь, по моим сведениям, Луиза Лера подстроила автокатастрофу с целью
избавиться от сотрудницы загса, а тут никаких автомашин еще и в помине нет.

Гастон подхватил:

- Да, документы подделали, но подделка обнаружилась благодаря свидетельству
ксендза, который отпускал грехи умирающему и тот скончался у него на руках,
так что никак не мог обвенчаться с... этой особой, хотя она и утверждала,
что они перед смертью графа были обвенчаны священником. Однако преступники,
эта особа и ваш главный соперник на получение наследства покойного графа,
не отказались от своих преступных планов. Этот претендент на наследство
намерен или жениться на вас, или устранить со своего пути, и тогда
беспрепятственно получит все состояние покойного. Данное обстоятельство
совершенно точно установлено месье Дэспленом, о чем он и просил меня вам
сообщить. К сожалению, этим претендентом является Арман Гийом, которого я с
ужасом увидел здесь, в вашем доме!

Как же это все получается! Я полагала, что удалось сбежать от Армана и я в
безопасности, а он и здесь меня нагнал. И с точно такими же целями, с
какими преследовал меня в Трувиле в будущем веке.

- А что же произошло с мадемуазель Лера? - неосторожно поинтересовалась я,
позабыв, что и фамилии этой особы не должна знать.

Гастон смешался.

- Ужасная вещь! Я не хотел пани говорить, избавить пани графиню от этих
ужасных подробностей. Она исчезла, никто не знал куда делась...

- Но ее же нашли?

- Да, нашли в собственной ее квартире, о наличии которой никто не знал.
Обнаружили ее тело...

- Ее убили?

Теперь уже Гастон, видно, что-то почувствовал необычное в моих расспросах,
так как бросил на меня странный взгляд.

- Да, она убита. А как пани графиня узнала об этом?

Пришлось изворачиваться.

- Да ничего я не знаю, просто мыслю логично. Ведь она была здоровой
женщиной, месье Дэсплен даже как-то выразился - железного здоровья женщина,
и очень опасался с ее стороны неприятностей...

Ох, не к добру я разговорилась. Не имеет права мыслить логично молодая
уездная помещица моего пошиба! Ох, выдам себя с головой!

И я, умильно взглянув на графа, потупила глазки. Тот растаял.

- О, у меня слов нет выразить восхищение! Пани графиня не только
мужественно восприняла дурные вести, но и проявляет столько чисто женской
интуиции! Я потрясен! Прекрасно, что именно так вы воспринимаете эту
неприятную историю, ваше поведение и в меня вселяет мужество, ибо,
признаться, я чрезвычайно озабочен грозящей пани опасности.

Итак, тело убитой Луизы Лера обнаружено не в графском доме в Монтийи, как в
двадцатом веке, а в ее парижской квартире. Скорее всего, тоже пролежала там
долго, ее обнаружила консьержка по запаху. Ладно, оставлю эти предположения
при себе, и без того много лишнего наболтала.

- А мотивы преступления? - поинтересовалась я.

Интересно, такие ли они, как в будущем веке?

- Мне бы не хотелось их называть, - опять засмущался граф. - И вообще,
говорить об этой особе я не должен был с дамой, но, надеюсь, вы мне
простите, ведь я так беспокоился о вашей судьбе. Что же касается мотивов,
то, судя по всему... как бы поделикатнее выразиться... Арман Гийом был
связан с этой особой... планы они строили в расчете на женитьбу вашего
прадедушки на экономке, с тем чтобы после смерти старого графа завладеть
его состоянием. Но поскольку женить графа не удалось, после его смерти эта
особа оказалась для Армана Гийома опасной и он... Нет, не подумайте, я не
хочу напрасно бросать тень на невиновного человека. У нас есть основания в
этом не сомневаться. А пани графиня при своей молодости и неопытности...
может стать жертвой еще одного преступления этого человека...

Ах, каким неотразимым был Гастон, когда вот так, запинаясь, давился
словами! Врожденная порядочность не позволяла ему порочить человека, каким
бы подлым тот ни был. Боюсь, давая мне понять, что стремление Гийома
жениться на мне ради денег никогда не позволит самому Гастону сделать мне
предложение. Ну уж нет, этого я не допущу!

И осторожно приступила к делу.

- Должна заметить, дорогой граф, что я ожидала чего-то в этом роде, вы лишь
подтвердили мои смутные предположения. Месье Дэсплен давал мне понять, что
нельзя рассчитывать на порядочность и благородство господина Гийома, да и
мне самой он с первого взгляда...

Стоп! Не надо врать. Вспомнилось, как с первого взгляда Арман произвел на
меня сильное впечатление и я наверняка бы им увлеклась, не появись вовремя
он, Гастон. Только когда это было... будет... ох, уж эти времена!

И я закончила неопределенно:

- ...с первого взгляда он вызвал у меня подозрения.

Гастон пылко воскликнул:

- Я счастлив, о пани, что моя новость не так огорчила вас, как могла бы,
счастлив, что вы в некоторой степени были подготовлены...

Ах, как я люблю этого человека, как желаю, чтобы он отбросил церемонии и
дал волю чувствам, которые я читала в его выразительных глазах. Будь мы в
саду, я женскими уловками постаралась бы придать ему смелости, всегда ведь,
располагая свободой движений, можно ненароком споткнуться и показать
изящную ножку, можно нечаянно зацепиться за ветку дерева и позволить
шпильке выскользнуть из прически, чтобы волосы рассыпались пушистым
каскадом, как это было в те незабвенные времена, когда, оставаясь у меня на
ночь, Гастон сам вытаскивал шпильки из моей прически и волосы покрывали всю
меня с головы до ног, являясь единственной моей одеждой. А что можно
предпринять, сидя за столом?

- Давайте перейдем в салон, - вскочила я, не обращая внимания на то, поел
ли гость или еще не притронулся к кушаньям. - Или нет, лучше в кабинет,
ведь могут понадобиться какие-нибудь документы, да и окна кабинета выходят
в сад.

Не нужны мне никакие документы, но авось, проходя анфиладой комнат, удастся
споткнуться и появится предлог опереться на руку гостя...

Забыла я об одной мелочи, а именно: в утренние часы мой кабинет целиком
находился в распоряжении Сажи. Так звали мою любимую кошечку, уже не очень
молодую, действительно черную как сажа и чрезвычайно ко мне привязанную.
Сажа, еще будучи котенком, облюбовала себе для утреннего сна цветок в
большом горшке, стоявший на подставке в кабинете, и не было силы отучить ее
от этой дурной привычки. Каждый раз перед тем, как свернуться клубком в
большом цветочном горшке, кошка так уминала и нещадно топтала цветок, так
энергично протестовала, когда ее стаскивали за загривок с логовища, что
пришлось перенести цветок в другое место, а на высокую подставку положить
сложенную в несколько раз старую ангорскую шаль.

И вот получилось так, что, входя в мой кабинет, я с силой толкнула дверь,
которая со стуком ударила по подставке, и в тот же момент за открытой
стеклянной дверью в сад громко взлаяла Дамка. А это моя любимая собака.
Дама она та еще, обыкновенная дворняжка (не терплю комнатных собачек), плод
коллективных усилий нашей пойнтерки и целой стаи бездомных кобелей со всей
округи. Очаровательное создание, умная, безгранично мне преданная, ласковая
и с потрясающим чутьем, Дамка считала своей святой обязанностью каждое утро
обегать все поместье, дабы убедиться, что все в порядке, о подозрительном
же непременно "докладывала" мне или своим любимчикам из дворни. И столько
услуг нам оказала, что все ее полюбили, все уважали и ценили.

И вот теперь она громко гавкнула под распахнутыми в сад дверями кабинета.

Удар по подставке и собачий лай над ухом - всего этого было для Сажи уж
слишком. Кошка взметнулась и с высоты подставки сиганула с гневным шипеньем
на круглый стол посередине кабинета. С силой оттолкнувшись от него,
свалилась нам под ноги, попутно когтями сдернув со стола скатерть, отчего с
громким бряканьем и звоном на пол грохнулись парадный серебряный подсвечник
и хрустальный подносик с хрустальным же графином и рюмками.

Спускаясь из коридора в кабинет по ступенькам, я уже занесла ногу над
последней ступенькой, но не успела опустить ее, как Сажа подбила мне другую
ногу, еще стоящую на второй ступеньке. Следовавший за мной Гастон, по всей
видимости, тоже уже начал спускаться, так что не смог поддержать меня, а
может, я ему помешала, судорожно вцепившись в его одежду. И мы, словно
группа цирковых акробатов, вывалились, как на арену, в кабинет. Хорошо еще,
что не вверх ногами.

Вот таким образом осуществились мои тайные помыслы, правда в несколько
преувеличенном виде. И платье задралось, и шпильки из волос выскочили. Я
сидела на полу, ошалело глядя на Гастона, шлепнувшегося на последнюю
ступеньку лесенки с выражением полной прострации на лице. Надеюсь, однако,
способности видеть он не утратил и мог разглядеть во всей красе и стройные
ножки, обнажившиеся чуть ли не до бедер, и роскошные волосы, рассыпавшиеся
в беспорядке.

Какое-то время мы оба остолбенело молчали, пялясь друг на друга. Потом меня
прорвало и я закатилась от смеха. Гастон, пытаясь и в этой экстремальной
ситуации соблюсти этикет и даже закрыть глаза, чтобы не видеть конфуза
дамы, перестал с собой бороться и тоже разразился смехом.

Мы хохотали так, что от смеха слезы выступили на глазах, а перепуганная
прислуга со всего дома сбежалась на шум. Первым примчался лакей Базилий и с
силой затормозил на верхней ступеньке, по счастью, не свалившись на нас, с
изумлением разглядывая господ, заходящихся от смеха посередине всего этого
разгрома.

Внезапно я почувствовала, что смех Гастона принял какой-то другой оттенок -
ага, проняло! Мне тоже расхотелось смеяться. И тут, к счастью, через
стеклянную дверь из сада в комнату шагнул Роман.

Ему хватило одного взгляда, и он принялся распоряжаться. Я милостиво
разрешила поднять себя с пола, теперь уже вполне воспитанно похихикивая и
поясняя, что это все Сажа и Дамка. Боюсь, не удалось скрыть своей
признательности виновникам катаклизма, не говоря уже о возмущении и
осуждении. Дамку же я поклялась вознаградить ее любимым блюдом - заячьим
паштетом.

Благодаря энергичным действиям Романа все в кабинете было приведено в
порядок, мне закололи волосы и принесли нам кофе с новым комплектом
хрусталя вместо разбитого. Тут выяснилось - нет необходимости представлять
Гастону моего личного кучера. Гастон тут же заявил - они давно знакомы, он
даже жизнью обязан Роману, когда тот доставил в Монтийи Сапфира, еще
необъезженного, а он, Гастон, легкомысленно попытался на нем проехаться. Я
предпочла не уточнять, когда же такое случилось.

Когда все успокоилось и мы с Гастоном смогли вернуться к прерванной беседе,
оказалось, что беседуется нам совсем по-другому: смех нас сблизил. Мы уже
не были высокородными дворянами, познакомившимися всего два дня назад, а
хорошими друзьями, знавшими друг друга с детства. Исчезли натянутость и
сдержанность, мы болтали, не замечая, как летит время. Но вот пришла пора
прощаться.

- Ах, пани! - почти нежно произнес Гастон, когда я провожала его на
террасу. - Как тяжко уезжать из рая! Для меня это был лучший, самый
счастливый день в жизни. И я позволю себе...

- Пан может себе позволить все, что угодно! - лихо отозвалась я и,
спохватившись, добавила: - Ведь я так страшно скомпрометировала себя в
ваших глазах...

И не договорила, надо же ему предоставить возможность возразить. Он не
замедлил ею воспользоваться.

- Как можно говорить о компрометации! - горячо воскликнул граф. - Дар
небес! Счастливый случай! Если кто себя и скомпрометировал, так это я...
ведь я осмелился... и теперь умоляю простить за то, что...

Тут уж я воспользовалась паузой. Очень тянуло закончить "не воспользовался
случаем", но лицемерие опять заставило наивно поинтересоваться, за что
именно.

- ...что я осмелился поднять свой взор на богиню!

Чтоб тебе! Пора кончать с этими церемониями. И я шутливо заметила:

- Кошке тоже позволено глядеть на короля.

Воспоминание о кошке заставило нас опять рассмеяться. Так, смеясь, Гастон
вскочил в седло и, обернувшись, крикнул на прощанье:

- Обожаю кошек!

Роман меня уже ждал.

- Что ясновельможная пани графиня намерена предпринять, пока пан Юркевич не
привез завещания? - без вступления начал он.

Увы, голова моя была занята отнюдь не паном Юркевичем и завещанием и я
легкомысленно отозвалась:

- А ничего! Знаете же, что я люблю господина де Монпесака и намерена
заставить его как можно скорее сделать мне предложение. В крайнем случае,
могу и два раза выйти за него, с интервалом в сто лет! Я и на то согласна.
А что?

- Пани изволит проявлять легкомыслие, чрезвычайно огорчительное для меня,
ведь поблизости ошивается Арман Гийом. А я не знаю, что легче вывести из
строя - карету или автомашину.

Радостное упоение меня не покидало.

- Как же, в карете ехать безопаснее, если ее не слишком разогнать.

- Зато по обочинам больше деревьев. Прошу отнестись к делу серьезнее.
Господин де Монпесак сообщил то, что нам уже известно?

- В принципе, да, за исключением того, что Луизу Лера убили в ее
собственной парижской квартире.

- Для нас это без разницы, - махнул рукой Роман. - И при теперешних
возможностях полиции им ни в жизнь не найти убийцы, разве что обратятся к
какой колдунье за помощью. Я же лично считаю, что сейчас для убийцы более
благоприятная обстановка, у него больше возможностей и, следовательно, для
вас больше опасности. Так что, пока завещание не будет окончательно
оформлено и подписано, я лично буду пани графиню охранять. Надеюсь,
господин граф тоже. Надо еще и то иметь в виду, что многие яды пока даже не
открыты.

Только услышав страшное слово, я стала внимательнее слушать верного друга.
И внесла интересное предложение.

- Яды действуют в обе стороны. В конце концов, не обязательно Арман Гийом
отравит меня, могу и я его. Однако для этого непременно надо его чем-то
кормить, а потому он должен быть здесь.

- Был вчера.

- Вот именно. И ничего не произошло.

Сказала и вспомнила ночные шумы.

- Ох, забыла поинтересоваться у пана Юркевича, не блуждал ли он ночью по
дому, потому что я слышала, как кто-то ходил по коридору. Кроме пана
Юркевича некому. А я уверена - шаги слышались в коридоре у моей двери.

- И что пани сделала?

- Да ничего, просто заперлась на ключ. А пройти ко мне через кабинет
нельзя, я его обязательно на ночь запираю, там ведь деньги лежат.

Роман весь напрягся.

- Вы уверены в том, что ночью кто-то ходил?

- Ну, раз я говорю... А что?

- А то, что, уезжая от нас, пан Юркевич не мог нахвалиться, как славно ему
у нас спалось, дескать, давно так спокойно не спал. Как лег, сразу заснул,
даже на другой бок не повернулся, горничной его пришлось на рассвете
расталкивать.

- Роман, неужели вы можете предположить, что Арман Гийом как-то проник
ночью в дом и пытался меня во сне... скажем, задушить?

- Почему бы нет? - пожал плечами Роман. - Да вы, графиня, и сами так
думаете.

Помолчали. Вот, значит, какие дела.

- Вам известно, где он проживает?

Роман мрачно информировал:

- Под самым нашим носом, можно сказать. В нашей корчме. Заявил - любит
чувствовать себя свободным, поэтому, несмотря на родство с пани графиней,
не желает в ее поместье проживать. В жизни не приходилось мне столько
говорить с людьми, прачка из корчмы, небось, убеждена, что я женюсь на ней.

- Потерпите, Роман, еще денька два - и все кончится. Подпишу завещание. Два
денечка выдержите?

- Не знаю, два ли, - возразил Роман. - Не было случая сообщить пани, что
нотариус предвидит большие сложности, опасается, что без согласования с
месье Дэспленом не сможет составить полноценный документ, чтобы не к чему
было придраться. Разве он пани об этом не сказал?

Может, и говорил, да я слушала вполуха. А вот привезти через день завещание
обещал, это мне запомнилось.

Поскольку Роман и в самом деле лучше меня разбирался в моих делах, у него
наверняка были основания возразить:

- Сомневаюсь. Вот увидите, завтра он в лучшем случае привезет
предварительный вариант, чтобы его обсудить, окончательный же сможет
составить лишь после консультации с парижским нотариусом, а когда от него
ответ придет - кто знает.

Все-таки канцелярские они крысы, эти нотариусы! Бывает, человек свою волю
изложит на клочке бумаги без всяких согласований и в самых общих чертах, а
все равно завещание считается законным и все его признают. Сколько раз
случалось - завещатель сам не знал, чем располагает, и тем не менее все
делалось по его воле.

Я высказала свое возмущение вслух, на что Роман возразил - да, такое
случалось, но лишь когда не было никаких спорных вопросов и наследники были
приличные люди. А сколько раз дело доходило до суда, именно такого рода
завещания чаще всего опротестовывались. Достаточно было возникнуть малейшим
сомнениям или какой забытый родственник предъявлял претензии - и
пошло-поехало. В моем же случае и сомневаться нечего, такой родственник
налицо, давно моей смерти ждет.

Вздохнув, я не могла не признать правоту Романа, но дальнейшее обсуждение
проблемы нарушило прибытие панны Цецилии Ходачкувны. Дальняя родственница
покойного мужа, она долгие годы жила в нашем поместье, будучи
сиротой-бесприданницей. Были у нее более близкие родственники, какие-то
двоюродные братья и сестры, которым не хотелось иметь на шее
старуху-нахлебницу. Незадолго до моего отъезда во Францию панна Цецилия
отправилась к ним поразведать ситуацию и теперь вот возвратилась. Ее
причитания я еще издали услышала. Слезая с брички привезшего ее торговца,
она уже во дворе заголосила, обливаясь слезами:

- Родные называются! Как собаку приблудную меня приняли, признавать не
хотели, в каморку темную приткнули, каждым куском сухого хлеба попрекали! А
я так надеялась на них, родня как-никак, неудобно всю жизнь в Секерках у
Катажинки в приживалках провести, чать, она и не родня мне, только от
доброты сердечной и пригревала старуху. А теперь на старости лет и
подеваться некуда, одна надежда - на Катажинку, ее доброту ангельскую.

Удивили меня эти причитания, ведь панну Цецилию я знала давно и никогда не
замечала в ней склонности к истерии и громким жалобам. Должно быть, довели
родственнички бедную женщину.

Поспешив навстречу старушке, я обняла ее и поспешила успокоить:

- Очень хорошо, что вернулись, дорогая панна Цецилия, комната ваша так и
стоит незанятой, в моем доме всегда найдется для вас место. Ну, ну, хватит
плакать, Бог с ними, вашими родственниками, вы для меня как родная, и я
рада, что опять будем вместе. Франек, отнесите вещи панны Цецилии в ее
комнату, а вы, Юзефа, наведите там порядок и помогите устроиться. Панне
Ходачкувне надо отдохнуть после дороги.

У бедной старушки слезы полились с удвоенной силой, теперь от радости, и
она кинулась целовать мне руки, громко заверяя, что такой второй, как
Катажинка, в мире не найдешь.

Жаль мне было ее, ведь Цецилии еще и шестидесяти не исполнилось, а совсем
старуха, еле ноги передвигает. Невольно вспомнилась восьмидесятилетняя пани
Ленская, бодрая и жизнерадостная.

С панной Цецилией я познакомилась шестнадцатилетней молодой хозяйкой дома,
и уже тогда она мне казалась глубокой старухой, проживающей в приживалках в
доме моего мужа. Я обращалась к ней на "пани", она меня попыталась было
величать "графинюшкой", но я воспротивилась и сама настояла на
уменьшительной "Катажинке", что было в самый раз, учитывая разницу в
возрасте и ее благородное происхождение из старинной сенаторской шляхты.
Так и осталось. Старушка была тихой, спокойной, мне всегда хотелось ее
приободрить и приласкать, ведь жизнь и без того оказалась к ней слишком
жестока.

Сейчас же я особенно была рада ее возвращению. Ведь чем больше людей в
доме, тем лучше для меня и хуже для злоумышленника. А панна Ходачкувна
славилась тем, что сон у нее был чрезвычайно легкий, а слух просто
поразительный, причем она не ленилась проверять к