вокруг его запястий. Он  тяжело  дышал  от  путешествия  по
шахте, но ответил:
   - Гворлы взяли ее с собой в большую долбленку  и  поплыли  через  море  к
горе. Она крикнула мне, умоляя меня помочь ей. Потом гворл ударил ее, и она,
я  полагаю,  потеряла  сознание.  Я  сидел  там  пьяный,  как  Господь,  сам
наполовину без сознания от орехового сока, хорошо проведя время с Антиноей -
знаешь, аковилой  с  длинным  языком.  Прежде  чем  Хрисенду  оглушили,  она
крикнула, что ты висишь из Дыры в Дне Мира. Я не знал, о чем  она  говорила,
потому что я давно уже здесь не бывал. Насколько  давно  -  мне  не  хочется
говорить. Собственно, я на самом деле и не знаю. Теперь уже все, знаешь  ли,
в довольно густом тумане.
   - Нет, не знаю, - сказал Вольф.
   Он поднялся и растер запястье.
   - Боюсь, что если я останусь здесь, то тоже могу  кончить  в  алкогольном
тумане.
   - Я думал пойти к ней,  продолжал  свой  рассказ  Ипсевас,  -  но  гворлы
замахали на меня этими длинными ножами и сказали, что убьют меня. Я смотрел,
как они вытаскивают из кустов свою лодку, и  примерно  тогда  решил:  какого
черта, если они убьют меня, так что? Я не собирался спускать  им  угроз  мне
или утаскивания бедной маленькой Хрисенды один Господь знает куда.  В  былые
дни мы с Хрисендой были друзьями, знаешь, в Троаде, хотя здесь  мы  какое-то
время имели мало общего друг с другом. Я думаю, это  было  долгое  время.  В
любом случае, я вдруг возжаждал какого-то настоящего приключения,  какого-то
истинного волнения, и мне были ненавистны эти чудовищные бугристые твари.  Я
побежал к ним, но они к тому времени спустили лодку на воду, с  Хрисендой  в
ней. Я огляделся в поисках  гистоихтиса,  думая  что  смогу  протаранить  им
лодку. Коль скоро я опрокину их в воду, они будут у меня  в  руках,  хоть  с
ножами, хоть без. То, как они вели себя в лодке, показывало мне, что на море
они чувствуют себя отнюдь не уверенно. Я также  сомневаюсь,  что  они  умеют
плавать.
   - Я тоже в этом сомневаюсь. - согласился Вольф.
   - Но в пределах досягаемости не  было  ни  одного  гистоихтиса,  а  ветер
уносил лодку: у нее был болшой треугольный парус. Я  вернулся  к  Антиное  и
выпил еще. Я мог бы забыть о  тебе  точно  так  же,  как  пытался  забыть  о
Хрисенде. Я был уверен, что ей придется худо, и  не  мог  вынести  мысли  об
этом, и поэтому хотел упиться до забытья. Но Антиноя - благослови ее  пьяный
мозг - напомнила мне о том, что Хрисенда сказала о тебе. Я быстро протрезвел
и немного осмотрелся, потому что не мог  вспомнить,  где  именно  находились
карнизы, ведшие в пещеру. Я чуть было не бросил это занятие  и  не  принялся
снова пить, но что-то продолжало жать меня. Может быть,  я  хотел  совершить
хоть одно доброе дело в этой вечности ничегонеделания, ни добра, ни зла.
   - Если бы ты не пришел, я висел бы там, пока не умер от жажды. А теперь у
Хрисенды есть шанс, если я смогу найти ее. Я отправлюсь за ней. Хочешь пойти
со мной?
   Вольф ожидал, что Ипсевас скажет ?да?, но не думал, что тот сохранит свою
решимость, коль скоро  ему  засветит  путешествие  через  море.  Ему  однако
преподнесли сюрприз.
   Зебрилла  сплавал,  ухватился  за  выступ  раковины  проплывавшего   мимо
гистоихтиса и перебросил себя на спину  этого  существа.  Он  привел  его  к
берегу, нажимая на крупные нервные пятна, темнопурпурные кляксы, видимые  на
открытой коже как раз за конусовидной раковиной,  представлявшей  собой  нос
существа.
   Вольф  под  руководством  Ипсеваса  сохранял  давление  на  пятно,  чтобы
удержать рыбу-парус - ибо таков  был  буквальный  перевод  гистоихтис  -  на
пляже.
   Зебрилла собрал несколько  охапок  плодов,  орехов  и  большую  коллекцию
пуншорехов.
   - Нам надо будет есть и пить, особенно пить, - проворчал Ипсевас. -  Путь
через океан к подножию горы может быть долгим. Я не помню.
   Спустя несколько минут после того, как припасы были  уложены  в  одно  из
естественных вместилищ на раковине рыбы-паруса, они отплыли. Тонкий хрящевой
парус поймал ветер, и огромный маллюск заглотнул в рот воду  и  выбросил  ее
через мускульный клапан сзади.
   - У гаорлов есть задел, - сказал Ипсевас, - но они не  могут  тягаться  с
нами в скорости. Они попадут на другую сторону не на много раньше нас.
   Он расколол пуншорех и предложил Вольфу выпить. Вольф принял предложение.
Он был оустошен, но нервы у него были натянуты, как струны. Ему  нужно  было
что-то такое, что оглушит его и даст ему  уснуть.  Изгиб  раковины  создавал
пещероподобный  выступ,  куда  он  мог  заползти.  Он  лежал,  прижавшись  к
излучавшей тепло,  голой  коже  рыбы-паруса.  В  скором  времени  он  уснул.
Последнее, что он увидел, это плечи и голову Ипсеваса со слившимися в лунном
свете полосами, согнувшегося у нервных пятен.
   Ипсевас поднимал над головой еще один пуншорех и выливал его содержимое в
свой выступавший гориллоидный рот.
   Проснувшись, Вольф обнаружил, что  солнце  только-только  выходило  из-за
изгиба горы. Полная луна - она свегда была полная, так как тень  планеты  на
нее никогда не падала - только-только ускользнула за другую сторону горы.
   Отдохнувший, но проголодавшийся, он съел  кое-что  из  плодов  и  богатых
белком орехов. Ипсевас показал ему, как  он  мог  разнообразить  свою  диету
?кровавыми ягодами?. Это были сверкавшие каштановые шарики мясистых стеблей,
произроставших из раковины, росших гроздьями  на  кончиках.  Каждый  был  не
меньше бейсбольного мяча и имел тонкую, легко разрываемую  кожу,  выделявшую
жидкость походившую на вид и на вкус на кровь. Мясо внутри походило на сырое
мясо с супом из криветок.
   - Созрев, они отваливаются, и большая часть их достается рыбым, -  сказал
Ипсевас, - но некоторые доплывают  до  пляжа.  Лучше  всего  они,  когда  ты
срываешь их прямо со стебля.
   Вольф пригнулся рядом с Ипсевасом. Между наполнением рта он сказал:
   - Гистоихтисы очень удобны. Они кажутся почти чересчур хорошими.
   - Господь придумал  их  для  нашего  и  своего  удовольствия,  -  ответил
Ипсевас.
   - Господь создал эту вселенную? - спросил Вольф.
   Он больше не был уверен, что этот рассказ являлся мифом.
   - Тебе лучше в это поверить, ответил Ипсевас.
   Он выпил еще.
   - Потому что, если ты не поверишь, Господь тебя прикончит.
   Вообще-то я сомневаюсь, что он влюбом  случае  позволит  тебе  продолжать
жить. Он не любит незванных гостей.
   Ипсевас поднял орех и предложил тост:
   - За то, чтобы ты  остался  незамеченным  им,  и  за  внезапный  конец  и
проклятие Господу.
   Он выпил орех и прыгнул на Вольфа. Вольф был настолько захвачен врасплох,
что не имел шанса защититься.
   Он растянулся в выемке раковины, там где  спал,  с  накрывшей  его  тушей
Ипсеваса.
   - Тихо! - Скомандовал Ипсевас. - Оставайся здесь, свернувшись  в  клубок,
пока я не скажу тебе, что все в порядке. Это Око Господне.
   Вольф сьежился, прижавшись к твердой  раковине,  и  попытался  слиться  с
внутренней тенью. Одним глазом он однако выглядывал и, таким образом  увидел
пронесшуюся неровную тень ворона, за которой последовало  и  само  создание.
Суровая птица промелькнула разок, развернулась и начала заходить на  посадку
на корме рыбы-паруса.
   - Черт его побери! Он не может не заметить меня. - пробормотал  про  себя
Вольф.
   - Без паники! - призвал Ипсевас. - Ааа!
   Раздался глухой стук, всплеск и пронзительный  крик,  заставивший  Вольфа
резко выпрямиться и стукнуться головой о раковину над  ним.  Сквозь  вспышки
света и тьмя он увидел, что ворон висит, обмякнув, в двух гигантских  лапах.
Если ворон был размером с орла, то его убийца, обрушившийся с зеленого неба,
словно молния, показался в первую секунду шока таким же громадным, как птица
рух.  Зрение  Вольфа  выправилось  и  прояснилось,  и  он  увидел  орла   со
светло-зеленым телом, бледно-красной головой и бледно-желтым клювом. Он  был
в шесть раз массивнее ворона, и его крылья, каждое длиной по меньшей мере  в
тридцать футов, тяжело хлопали, когда он старался подняться повыше от  моря,
в которое ракетный удар занес и его самого и его  добычу.  С  каждым  мощным
взмахом он поднимался на несколько дюймов выше.
   Вскоре он начал набирать высоту, но прежде чем убраться  слишком  далеко,
он повернул голову и позволил Вольфу увидеть его  глаза.  Они  были  черными
щитами, отражавшими пламя смерти. Вольф содрогнулся.  Никогда  он  не  видел
такой обнаженной жажды убивать.
   - Ты вполне можешь содрогаться, - утешил его Ипсевас.
   Его ухмыляющаяся голова просунулась в пещеру раковины.
   - Это одна из пташек Подарги. Подарга ненавидит Господа и  напала  бы  на
него сама, будь у нее шанс, даже если бы знала, что это  станет  ее  концом,
чем оно и стало бы. Она знает, что не может приблизиться к Господу,  но  она
может сказать своим птичкам, чтобы они питались Очами Господа, что,  как  ты
видел, они и делают.
   Вольф покинул каверну в раковине и  некоторое  время  постоял,  следя  за
съеживавшейся фигурой орлицы и ее добычи.
   - Кто такая Подарга?
   - Она, подобно мне, одно из чудищ  Господа.  Она  тоже  некогда  жила  на
берегах Эгейского моря. Она была  прекрасной  молодой  девушкой.  Это  было,
когда жили великий царь Приам, богоподобный Ахилл и  хитроумный  Одиссей.  Я
знал их всех. Они оплевали бы критянина Ипсеваса, некогда храброго моряка  и
копьеносца, если бы они могли увидеть меня теперь. Но я говорил  о  Подарге.
Господь забрал ее в этот мир, создал чудовищное тело и поместил  в  него  ее
мозг. Она живет где-то там, в пещере на самом  склоне  горы.  Она  ненавидит
господа. Она также ненавидит все нормальные человеческие существа и  поедает
их, если ее птички  не  добираются  до  них  первыми.  Но  больше  всех  она
ненавидит Господа.
   Это кажется было все, что знал о ней Ипсевас, за  исключением  того,  что
имя ее до того, как ее похитил Господь, было не Подарга.  Он  также  помнил,
что был хорошо знаком с ней.
   Вольф принялся распрашивать дальше, потому что его заинтересовало то, что
Ипсевас мог рассказать ему об Агамемноне, Ахилле, Одиссее  и  других  героях
гомеровского эпоса. Он сказал зебрилле, что  предполагалось,  что  Агамемнон
был историческим персонажем. Но что насчет Ахилла и Одиссея?
   - Они и в самом деле существовали? - спросил Вольф.
   - Конечно, существовали.
   Он крякнул, а затем продолжал:
   - Я полагаю, тебе любопытно узнать  о  тех  днях,  но  я  мало  что  могу
рассказать тебе. Это было слишком давно, слишком много праздных дней.  Дней,
веков, тысячелетий - один Господь знает. А также слишком много выпито.
   Весь остальной день и часть ночи Вольф пытался выкачать из Ипсеваса  все,
что он знал, но мало что получил за свои хлопоты. Заскучавший Ипсевас  выпил
половину  своего  запаса  орехов  и  наконец  захрапел.  Из-за  горы  пришел
зеленовано-золотой рассвет.
   Вольф уставился на воду, такую прозрачную, что он мог видеть сотни  тысяч
рыб  фантастических  очертаний  и  роскошных  цветов.  Из  глубины  поднялся
ярко-оранжевый тюлень, существо, похожее на живой бриллиант во  рту.  Рванул
назад отброшенный тюленем спрут с пурпурными жилами. Далеко внизу  появилось
на секунду что-то огромное и белое, а затем нырнуло обратно на дно.
   Вскоре до него донесся рев прибоя, и показалась тонкая белая линия пены у
подножия  Тфйяфайявоэда.  Гора,  казавшаяся   такой   гладкой   на   большом
расстоянии,  была   теперь   изломана   трещинами,   выступами   и   пиками,
вздымавшимися откосами и застывшими каменными  фонтанами.  Тайяфайявоэд  все
рос и рос, и казалось он висел над миром.
   Вольф растолкал Ипскваса, пока зебрилла, стеная и бурча, не  поднялся  на
ноги. Он поморгал покрасневшими  глазами,  почесался,  откашлялся,  а  затем
протянул руку за новым пуншорехом.
   Раконец, по настоянию Вольфа, он так вырулил рыбу-парус, что ее курс  лег
параллельно подножию горы.
   - Я когда-то был знаком с этим районом, - сказал он. -  Некогда  я  думал
влезть на гору, найти Господа и попытаться. . .
   Он помолчал, почесал голову, вздрогнул и закончил:
   - Убить его! Вот! Я знал, что могу  вспомнить  это  слово.  Но  это  было
бесполезно. У меня не хватило духу попробовать совершить это в одиночку.
   - Теперь с тобой я, - заметил Вольф. Ипсевас покачал головой и выпил еще.
   - Теперь - не тогда. Если бы ты был со мной тогда.  .  .  Ну,  что  толку
болтать? Ты тогда  даже  еще  не  родился.  Тогда  еще  не  подился  и  твой
пра-пра-пра-дед. Нет, теперь уж слишком поздно.
   Он замолчал, занявшись направлением рыбы-паруса через отверстие в горе.
   Огромное создание внезапно отклонилось от курса. Хрящевой парус  сложился
у мачты из жесткого как кость, хряща, тело поднялось на  огромной  волне,  а
затем они оказались  в  спокойных  водах  узкого,  крутостенного  и  темного
фиорда.
   Ипсевас показал на серию неровных карнизов.
   - Воспользуйся ими. Ты можешь забраться далеко.  Насколько  далеко  -  не
знаю. Я устал и натерпелся страху и возвращаюсь  в  Сад,  чтобы  никогда  не
вернуться, я думаю.
   Вольф уговаривал Ипсеваса. Он сказал, что ему очень даже понадобится сила
Ипсеваса, и  что  Хрисенда  в  нем  нуждается.  Но  зебрилла  покачал  своей
массивной темной головой.
   - Я дам тебе свое благословение, чего бы оно ни стоило.
   - А я благодарю тебя за то, что ты сделал, - сказал Вольф. - Если  бы  ты
недостаточно сильно хотел прийти мне на помощь, я бы до сих пор  качался  на
конце веревки. Может быть мы снова встретимся с тобой. Вместе с Хрисендой.
   - Господь слишком могуч, - ответил Ипсевас. - Неужели ты думаешь,  что  у
тебя есть  шанс  против  существа,  способного  создать  собственную  личную
вселенную?
   - У меня есть шанс, - сказал Вольф. - Покуда я борюсь, шевелю  мозгами  и
имею некоторое везение, у меня есть шанс.
   Он спрыгнул с палубоподобной раковины и чуть не подскользнулся на  мокром
камне.
   - Дурное знаменье, друг мой! - крикнул Ипсевас.
   Вольф обернулся и, улыбнувшись ему, прокричал в ответ:
   - Я не верю в знаменья, мой суеверный друг, грек! Пока!

Глава 5

   Он начал восхождение и не остановился посмотреть  вниз,  пока  не  прошло
около часа. К тому времени  большое  белое  тело  гистоихтиса  стало  тонкой
бледной нитью, а Ипсевас - только черной точкой на его оси. Хоть он и  знал,
что его нельзя разглядеть, он помахал Ипсевасу и возобновил восхождение.
   Еще час карабканья и цеплянья за скалы вывел его  из  фиорда  на  широкий
карниз на поверхности утеса. Здесь снова засиял яркий солнечный  свет.  Гора
казалась столь же высокой, как всегда, а путь был таким же тяжелым. С другой
стороны, он не казался более трудным, хотя радоваться было не из-за чего.
   Руки и колени  у  него  кровоточили,  и  подъем  утомил  его.  Он  сперва
собирался провести ночь тут же, но изменил свое решение. Покуда  есть  свет,
ему следует им воспользоваться.
   Он снова гадал, был ли прав Ипсевас насчет  того,  что  гворлы,  вероятно
выбрали этот маршрут. Ипсевас утверждал, что там где море врезалось в  гору,
были и другие проходы, но они были  далеко.  Он  искал  признаки  того,  что
гворлы прошли этой дорогой, и ничего не нашел. Это не означало,  что  гворлы
выбрали другую тропу - если эту рваную вертикаль можно назвать тропой.
   Спустя несколько минут он вышел к одному из многих  деревьев,  росших  из
самой скалы. Под его кривыми серыми ветвями  и  пестрыми  коричнево-зелеными
листьями валялись пустые ореховые скорлупки и сердцевины плодов.
   Они были свежими. Кто-то не слишком давно останавливался позавтракать.
   В  ореховых  скорлупках  осталось   достаточно   мяса,   чтобы   он   мог
полуудовлетворить сосанье под ложечкой.
   Остатки плодов дали ему влагу для пересохшего рта.
   Шесть дней он лез на гору и шесть дней  отдыхал.  На  проверхности  этого
перпендикуляра существовала жизнь, на карнизах,  из  пещер  и  трещин  росли
маленькие деревья и большие кусты. Изобиловали  птицы  всех  видов  и  много
мелких животных, которые кормились ягодами и орехами  или  друг  другом.  Он
убивал птиц камнями и ел их мясо сырым. Он обнаружил кремень и высек грубый,
но острый нож. С его помощью он сделал короткое копье с деревянным древком и
другим кремнем в качестве наконечника.
   Он стал сухощавым и твердым от толстых мозолей на руках, ногах и коленях,
борода у него удлинилась.
   На утро седьмого дня он взглянул с карниза и прикинул что,  должно  быть,
находится по меньшей мере в двенадцати тысячах футов над уровнем моря. И все
же воздух был ни разряженнее, ни холоднее, чем когда он начал восхождение.
   Море, достигавшее по меньшей мере двухсот миль в поперечнике,  выглядело,
словно широкая река. За его пределами была грань края мира, Сад, из которого
он отправился в погоню за Хрисендой и гворлами. Она была такой же узкой, как
кошачий усик, а за ней только зеленое небо.
   В полдень восьмого дня он наткнулся на змею, питавшуюся мертвым  гворлом.
Сорока футов длинной, она  была  покрыта  черными  пятнами-ромбами  и  алыми
печатями  Соломона.  Выстроившиеся  по  обеим   бокам   ступни   росли   без
благословения ног и были  терзающи  похожими  на  человеческие.  Челюсти  ее
очерчивались тремя рядами акульих зубов.
   Вольф храбро напал на нее, потому что заметил, как из  средней  части  ее
торчал нож, и все еще сочилась свежая кровь. Змея зашипела,  развернулась  и
начала отступать. Вольф ткнул ее несколько раз, и она бросилась на него.
   Вольф вогнал острие из кремня в один из больших тускло-зеленых глаз. Змея
громко  зашипела  и  поднялась  стоймя,  лягая  двумядесятью  парами   своих
пятипалых ступней. Вольф вырвал копье из окровавленного глаза и воткнул  его
в мертвенно бледный  участок  как  раз  под  челюстью  змеи.  Кремень  вошел
глубоко, змея дернулась так сильно, что вырвала древко из рук Вольфа.  Тварь
упала на бок, глубоко дыша, и через некоторое время умерла.
   Над ним раздался вопль, за которым последовала тень.
   Вольф слышал раньше этот вопль, когда находился на рыбе-парусе. Он нырнул
вбок и покатился по карнизу. Докатившись до  трещины,  он  заполз  в  нее  и
повернулся посмотреть, что же угрожало ему.
   Это была одна из огромных,  ширококрылых,  зеленоватых,  красноголовых  и
желтоклювых орлиц. Она уже сидела, согнувшись на змее и вырывала куски  мяса
клювом, как зубы в челюстях змеи.
   Между проглатыванием кусков она прожигала  взглядом  Вольфа,  пытавшегося
еще дальше забиться под защиту трещины.
   Вольфу пришлось оставаться в своей щели, пока птица не набила  свой  зоб.
Поскольку это заняло весь остаток дня, и орлица не покинула  той  ночью  два
трупа, Вольф стал испытывать голод, жажду и более чем неудобства. К утру  он
также стал сердитым.
   Орлица сидела у двух трупов, сложив крылья вокруг тела и опустив голову.
   Вольф подумал, что если она спит, то теперь самое время сделать откол. Он
вылез из щели, морщась от боли в затекших мускулах.  Когда  он  это  сделал,
орлица вскинула голову, полуповернула крылья и заклекотала  на  него.  Вольф
отступил в щель.
   К полудню орлица все еще не показывала ни малейшего намерения  убираться.
Она немного поела и, казалось,  боролась  со  сном.  Время  от  времени  она
рычала. Солнце жарило птицу и  два  трупа,  все  трое  воняли.  Вольф  начал
отчаиваться. При всем, что он знал, орлица могла остаться, пока не обглодает
и рептилию и гворла до костей. К тому времени он, Вольф,  будет  полумертвым
от голода и жажды.
   Вольф покинул трещину и подобрал копье.
   Оно выпало, когда птица разодрала окружавшее его мясо.
   Вольф угрожающе ткнул  копьем  в  сторону  орлицы,  которая  обожгла  его
взглядом, зашипела, а потом заклекотала на него.
   Вольф крикнул  в  ответ  и  медленно  отступил  от  птицы.  Та  наступала
короткими медленными шагами, слегка покачиваясь.
   Вольф остановился, снова заорал и  прыгнул  на  орлицу.  Пораженная,  она
отскочила назад и снова заклекотала.
   Вольф возобновил свое осторожное от