вы имеете в виду? 
	-- Полеты быстрее света,-- сказал Оэгео.-- Нуль-транспортировку. Ста-
рая физика утверждает, что это невозможно. Террийцы утверждают, что это не-
возможно. Но хейниты -- а именно они, в конце концов, изобрели двигатель, 
который мы сейчас применяем -- говорят, что это возможно, только не знают, 
как это сделать, потому что они еще только учатся от нас темпоральной физи-
ке. Совершенно очевидно, что если это решение вообще у кого-то есть,-- у кого-
то в известных нам мирах -- то именно у вас, д-р Шевек. 
	Шевек посмотрел на него отстраняющим, жестким взглядом светлых, 
ясных глаз. 
	-- Я -- теоретик, Оэгео. Не конструктор. 
	-- Если вы дадите теорию, объединение Последовательности и Одновре-
менности в общей теории временного поля, мы сконструируем корабли. И при-
летим на Терру, или на Хейн, или в соседнюю галактику, в тот самый миг, как 
покинем Уррас! Это корыто,-- и он взглянул в другой конец ангара, где в лучах 
фиолетового и оранжевого света плавал огромный остов недостроенного ко-
рабля,-- окажется таким же устаревшим, как запряженная волами телега. 
	-- Ваши мечты так же грандиозны, как то, что вы строите,-- сказал Ше-
век, все еще ушедший в себя и суровый. Оэгео и остальные хотели показать ему 
еще многое, но вскоре он сказал с такой простотой, что ее нельзя было принять 
за иронию: 
	-- Я думаю, вам следует отвести меня обратно к сторожам. 
	Так они и сделали; прощание было теплым. Шевек сел в машину и сно-
ва вышел из нее. 
	-- Я забыл,-- сказал он,-- есть ли время увидеть в Дрио еще только одну 
вещь? 
	-- В Дрио больше ничего нет,-- ответил Паэ, вежливо, как всегда, и изо 
всех сил стараясь скрыть раздражение, вызванное тем, что Шевек на пять часов 
сбежал к инженерам. 
	-- Я хотел бы видеть форт. 
	-- Какой форт, сударь? 
	-- Старый замок, времен королей. Позже он служил тюрьмой. 
	-- Все здания такого рода снесены. Фонд полностью перестроил город. 
	Когда они уже сидели в автомобиле, и шофер закрывал двери, Чифой-
лиск (который, вероятно, и был источником дурного настроения Паэ) спросил: 
	-- Зачем вы хотели увидеть еще один замок, Шевек? Я-то думал, что вы 
повидали уже столько старых развалин, что вам должно бы на некоторое время 
хватить. 
	-- Форт в Дрио -- место, где Одо провела девять лет,-- ответил Шевек. 
После разговора с Оэгео его лицо так и осталось застывшим. 
	-- После восстания 747-го года. Там она написала "Письма из Тюрьмы". 
И "Аналогию". 
	-- Боюсь, что его снесли,-- сочувственно сказал Паэ.-- Дрио как город 
был уже при последнем издыхании, и Фонд просто-напросто стер его с лица 
земли и построил заново. 
	Шевек кивнул. Но когда машина ехала по шоссе вдоль реки по направ-
лению к повороту на Иеу-Эун, она проезжала мимо утеса на излучине реки 
Сейссе, и на вершине утеса стояли развалины здания, тяжелого, гнетущего, не-
примиримого, с разрушенными башнями из черного камня. Невозможно было 
представить себе что-либо более несхожее с роскошными, веселыми зданиями 
Фонда Космических Исследований, с эффектными куполами, разноцветными 
заводами, аккуратными газонами и дорожками. И ничто другое не могло при-
дать им такое сходство с кусочками цветной бумаги. 
	-- Это, по-моему, и есть тот самый Форт,-- заметил Чифойлиск доволь-
ным голосом, как всегда, когда ему удавалось сказать бестактность в самый не-
подходящий момент. 
	-- Сплошные развалины,-- сказал Паэ.-- Должно быть, он пустой. 
	-- Шевек, хотите остановиться и посмотреть? -- спросил Чифойлиск, 
приготовившись постучать в стекло, отделявшее их от шофера. 
	-- Нет,-- ответил Шевек. 
	Он увидел то, что хотел увидеть. В Дрио все еще был Форт. Ему не было 
необходимости входить в него и разыскивать камеру, в которой Одо провела 
девять лет. Он знал, как выглядит тюремная камера. 
	Шевек взглянул вверх, на массивные темные стены, нависшие теперь 
почти над самой машиной. Лицо его было по-прежнему неподвижным и холод-
ным. "Я здесь уже давно,-- говорил Форт,-- и я все еще здесь". 
	Когда он вернулся в свои комнаты, пообедав в Преподавательской Сто-
ловой Факультета, он сел один у незатопленного камина. В А-Ио было лето, 
приближался самый длинный день года, и хотя был уже девятый час, еще не 
стемнело. Небо за сводчатыми окнами все еще отливало своим дневным цветом 
-- чистой, нежной голубизной. Теплый воздух был напоен ароматом скошенной 
травы и мокрой от дождя земли. В Часовне, за рощей, горел свет, и слабый вете-
рок доносил едва слышные звуки музыки. Не птичьего пения, а музыки, создан-
ной человеком. Шевек прислушался. Кто-то разучивал в Часовне на фисгармо-
нии Числовые Гармонии. Шевеку они были так же знакомы, как любому урра-
сти. Одо, обновляя отношения между людьми, не попыталась обновить основ-
ные соотношения в музыке. К необходимому она всегда относилась с уважени-
ем. Анарресские Первопоселенцы оставили на Уррасе законы, созданные людь-
ми, но взяли с собой законы гармонии. 
	В просторной, спокойной, полной теней и тишины комнате станови-
лось все темнее. Шевек оглядел ее: идеальные двойные дуги окон, слабо побле-
скивающий за краями ковра паркет, смутно различимый изгиб каменного ка-
мина, обшитые панелями стены, восхитительные своей пропорциональностью. 
Это была очень красивая и человечная комната. Это была очень старинная 
комната. Этот Дом Преподавателей Факультета, как ему сказали, был построен 
в 540-м году, четыреста лет назад, за двести тридцать лет до Заселения Анарре-
са. Целые поколения ученых жили, работали, беседовали, умирали в этой ком-
нате еще до того, как родилась Одо. Звуки Числовых Гармоний веками доноси-
лись сюда через газон, сквозь темную листву рощи. "Я здесь уже давно,-- гово-
рила эта комната Шевеку,-- и я все еще здесь. А ты-то что здесь делаешь?" 
	Ему было нечего ответить. Он не имеет права на все изящество и изоби-
лие этого мира, достигнутое, заслуженное и хранимое трудом, преданностью, 
верностью его народа. Рай -- для тех, кто создает Рай. Он здесь чужой. Он -- пе-
реселенец, один из племени, отрекшегося от своего прошлого, от своей истории. 
Анарресские Первопоселенцы отвернулись от Старого Мира и его прошлого, 
выбрали будущее -- и только лишь будущее. Но так же неизбежно, как будущее 
становится прошлым, прошлое становится будущим. Отречься -- не значит до-
стигнуть. Одониане, покинувшие Уррас, были не правы в своей отчаянной и 
мужественной решимости отречься от своей истории, отказаться от возможно-
сти возвращения. Путешественник, который не хочет вернуться или послать об-
ратно свои корабли, чтобы рассказать о том, что он сумел увидеть и узнать,-- 
не путешественник, а всего лишь искатель приключений, и сыновья его рожда-
ются в изгнании. 
	Он полюбил Уррас; но что толку от его томительной любви? Он -- не 
часть Урраса. Но и не часть того мира, в котором родился. 
	Одиночество, несомненность изоляции, которую он ощутил в первый 
час пребывания на борту "Внимательного", снова вспыхнули в нем, и он понял, 
что это -- его истинное состояние, истинное и безусловное, как бы он его не иг-
норировал и сколько бы ни подавлял. 
	Здесь он был одинок, потому что прибыл из общества, добровольно из-
бравшего изгнание. В своем собственном мире он всегда был одинок, потому 
что сам себя изгнал из своего общества. Первопоселенцы сделали один шаг 
прочь. Он сделал два. Он был сам по себе, потому что пошел на метафизиче-
ский риск. 
	И он был настолько глуп, что вообразил, будто сможет помочь сбли-
зить два мира, к которым не принадлежит. 
	Взгляд его привлекла синева ночного неба за окном. За расплывчатыми 
темными пятнами листвы и башни Часовни, над темной линией холмов, кото-
рые ночью всегда уменьшались и отдалялись, появился и все усиливался свет, 
разливалось мягкое сияние. "Луна всходит",-- подумал он с чувством благодар-
ного узнавания. Цельность времени не прерывается. Маленьким ребенком он 
видел, как всходит Луна, из окна барака в Широких Равнинах, с Палатом; 
мальчишкой видел ее восход над холмами; видел его над иссохшими равнинами 
Пыли; над крышами Аббеная, когда рядом с ним смотрела на восход Луны Так-
вер. 
	Но там была не эта Луна. 
	Вокруг него двигались тени, но он сидел неподвижно, а над чужими 
холмами всходил Анаррес, полный, серовато-коричневый с голубовато-белым, 
сверкающий. Свет родной планеты наполнил его пустые руки. 
 
 
 
Глава четвертая 
 
АНАРРЕС 
 
 
	Дирижабль, преодолев последний высокий перевал в горах Нэ-Тэра, по-
вернул на юг, и свет заходящего солнца, упав на лицо Шевека, разбудил его. Он 
проспал большую часть дня -- третьего дня долгого путешествия. Ночь про-
щальной вечеринки осталась позади, между нею и им лежало пол-мира. Он зев-
нул, протер глаза, помотал головой, пытаясь вытрясти из ушей шум двигателя 
дирижабля, и, сообразив, что путешествие подошло к концу, что они, должно 
быть, уже подлетают к Аббенаю, проснулся окончательно. Он прижался лицом 
к пыльному окошку. Действительно, там, внизу, между двумя ржаво-рыжими 
грядами низких гор, лежало большое обнесенное стеной поле -- Космопорт. Он 
жадно смотрел, пытаясь разглядеть, нет ли на посадочной площадке космиче-
ского корабля. Каким бы презренным ни был Уррас, все же он -- другая плане-
та; ему хотелось увидеть корабль из другого мира, корабль, пересекший иссох-
шую и грозную бездну, вещь, сделанную руками инопланетян. Но никаких ко-
раблей в порту не было. 
	Грузовые планетолеты с Урраса приходили только восемь раз в год и 
оставались в Порту ровно столько времени, сколько требовалось на разгрузку 
и погрузку. Они не были желанными гостями. Больше того, некоторые анарре-
сти воспринимали их как постоянно возобновлявшееся унижение. 
	Планетолеты привозили нефть и нефтепродукты, некоторые тонкие де-
тали машин и электронные элементы, для производства которых на Анарресе 
не было оборудования, а часто и новую породу какого-либо плодового дерева 
или злака -- на пробу. Обратно на Уррас они возвращались с полным грузом 
ртути, меди, алюминия, урана, олова и золота. Для них это было очень выгод-
ной сделкой. Распределение их груза восемь раз в год было самой престижной 
функцией Уррасского Совета Правительств Планеты и главным событием на 
Все-Уррасской фондовой бирже. По существу, Свободная Планета Анаррес бы-
ла рудничной колонией Урраса. 
	Этот факт раздражал. В каждом поколении, каждый год, на дебатах 
КПР в Аббенае раздавались яростные протесты: "Почему мы продолжаем эти 
спекулянтские сделки с воинствующими собственниками?" А более здравомыс-
лящие люди каждый раз отвечали одно и то же: "Если бы уррасти добывали эти 
руды сами, это обходилось бы им дороже; поэтому они нас не оккупируют. Но 
если бы мы нарушили торговое соглашение, они применили бы силу". Однако, 
людям, которым никогда не приходилось ни за что платить, было очень трудно 
понять психологию стоимости, рыночную аргументацию. Семь поколений мира 
не принесли доверия. 
	Поэтому отрасль, именуемая Обороной, никогда не испытывала нужду 
в добровольцах. Работа в Обороне большей частью была такой нудной, что на 
правийском языке, в котором работа и игра обозначаются одним и тем же сло-
вом, ее называли не работой, а клеггич -- "надрываловкой". Из работников 
Обороны состояли команды двенадцати старых планетолетов; они поддержива-
ли их в рабочем состоянии и несли на них патрульную службу на орбите; вели 
радарное и радиотелескопное наблюдение в пустынных местах; дежурили в 
Космопорте, что было очень скучно. И тем не менее к ним всегда была очередь. 
Как бы прагматична ни была мораль, которую усваивали юные анаррести, в 
них через край била жизнь, требуя альтруизма, самопожертвования, места для 
подвига. Одиночество, бдительность, опасность, космические корабли: в них 
была притягательность романтики. Именно романтика, и ничто иное, застави-
ла Шевека расплющивать нос о стекло окошка, пока пустой Космопорт там, 
внизу, не остался позади, и ощутить разочарование от того, что ему не удалось 
увидеть на посадочной площадке грязный рудовоз. 
	Шевек опять зевнул, потянулся и стал смотреть из окошка вперед, что-
бы увидеть все, что можно было увидеть. Дирижабль брал последнее препятст-
вие -- последнюю низкую гряду гор Нэ-Тэра. Перед ним, простираясь от отро-
гов гор на юг, сверкая в лучах предвечернего солнца, лежало огромное море зе-
лени. 
	Он смотрел на него с удивлением, как смотрели его предки шесть тысяч 
лет назад. 
	В Третьем Тысячелетии на Уррасе астрономы-жрецы в Сердоноу и Дху-
не наблюдали, как в разное время года меняется темно-желтое сияние Другого 
Мира, и давали мистические названия равнинам, и горам, и отражающим солн-
це морям. Одну область, которая в новом лунном году зеленела раньше всех ос-
тальных, они назвали Анс Хос -- Сад Разума: Анарресский Эдем. 
	В последующие тысячелетия телескопы доказали их полную правоту. 
Анс Хос действительно был лучшим местом на Анарресе; и первый отправлен-
ный на Луну космический корабль, управляемый людьми, совершил посадку 
именно там, в зеленом месте между горами и морем. 
	Но Анарресский Эдем оказался сухим, холодным и ветреным, а вся ос-
тальная планета была еще хуже. Жизнь на ней не развилась выше рыб и бес-
цветковых растений. Воздух был разреженный, как воздух Урраса на очень 
большой высоте. Солнце жгло, ветер леденил, пыль душила. 
	В течении двухсот лет после первой высадки Анаррес разведывали, со-
ставляли его карты, изучали его, но не колонизировали. Зачем переселяться в 
какую-то жуткую пустыню, когда в благодатных долинах Урраса так много ме-
ста? 
	Но руды там добывали. Эры самоограбления в Девятом Тысячелетии и 
в начале Десятого полностью истощили месторождения на Уррасе; и, когда ра-
кетостроение достигло совершенства, добывать металлы на Луне стало дешев-
ле, чем извлекать их из бедных руд или из морской воды. В году IX-738 уррас-
ского летоисчисления у подножия гор Нэ-Тэра, где добывали ртуть, в древнем 
Анс Хос, была основана колония. Ее называли Город Анаррес. Это был не го-
род, там не было женщин. Мужчины завербовывались туда -- шахтерами или 
техниками -- на два-три года, а потом возвращались домой, в настоящий мир. 
	Сама Луна и тамошние рудники находились под юрисдикцией Совета 
Правительств Планеты; но где-то в восточном полушарии луны у государства 
Ту имелся маленький секрет: ракетная база, золотой рудник и поселок рудоко-
пов с женами и детьми. Они по-настоящему жили на Луне, но об этом не знал 
никто, кроме их правительства. Именно падение этого правительства в 771 г. 
привело к тому, что в Совет Правительств Планеты было внесено предложение 
отдать Луну Международному Обществу Одониан -- откупиться от них плане-
той, пока они еще не успели необратимо подорвать на Уррасе авторитет закона 
и государственного суверенитета. Город Анаррес эвакуировали, а из Ту, среди 
заварухи, все же наспех послали пару-тройку ракет, чтобы забрать рудничных. 
Не все захотели вернуться. Некоторым из них эта жуткая пустыня нравилась. 
	Более двадцати лет двенадцать планетолетов, пожалованных Одониан-
ским Первопоселенцам Советом Правительств Планеты, сновали туда и обрат-
но между обеими планетами, пока все, кто выбрал новую жизнь, весь миллион 
душ, не были переправлены через сухую бездну. После этого космопорт закры-
ли для иммиграции и оставили открытыми только для грузовых кораблей Торг-
ового Соглашения. К этому времени в Городе Анарресе жило сто тысяч чело-
век, и он был переименован в Аббенай, что на новом языке нового общества оз-
начало "Разум". 
	Существенным элементом разработанных Одо планов построения об-
щества, до основания которого она не дожила, была децентрализация. Одо не 
собиралась деурбанизировать цивилизацию. Правда, она высказала предполо-
жение, что естественные пределы величины населенного пункта обуславливают-
ся тем, насколько, что касается необходимой пищи и энергии, он зависит от 
своего непосредственного местоположения; однако согласно ее планам все насе-
ленные пункты должна была соединять сеть транспорта и связи, так, чтобы 
продукция и идеи могли бы попадать всюду, где в них нуждаются, и чтобы рас-
пределять продукцию можно было бы быстро и легко, и чтобы все населенные 
пункты были связаны между собой. Но эта сеть не должна была идти сверху 
вниз. Не должно было быть никакого центра, осуществляющего управление, 
никакой столицы, никакого учреждения, допускающего самовосстанавливаю-
щийся бюрократический аппарат и погоню за властью отдельных личностей, 
стремящихся стать предводителями, начальниками, Главами Государств. 
	Однако ее планы основывались на щедрой почве Урраса. На бесплод-
ном Анарресе общины, в поисках природных ресурсов, вынужденно оказались 
разбросанными далеко одна от другой, и очень немногие из них могли полно-
стью обеспечивать себя сами, как бы они не урезали свои представления о том, 
что необходимо для поддержания нормальной жизни. Урезали они очень жест-
ко, но был минимум, ниже которого они не желали опускаться: они не собира-
лись регрессировать до до-городского, до-технологического племенного строя. 
Они знали, что их анархизм -- продукт очень высокой цивилизации, сложной, 
многогранной культуры, стабильной экономики и высокоиндустриализован-
ной технологии, способных обеспечивать высокое производство и быструю до-
ставку продукции. Как бы велики не были расстояния между поселениями, они 
придерживались идеала комплексной органичности. Дороги они строили в пер-
вую очередь, дома -- во вторую. Каждый регион обменивался с другими имев-
шимися только в нем ресурсами и продукцией; это был очень сложный процесс 
поддержания равновесия: того равновесия разнообразия, которое свойственно 
жизни, природной и социальной экологии. 
	Но, как они говорили в аналогической модальности, нельзя иметь нерв-
ную систему, не имея хотя бы нервного узла, а еще лучше -- мозга. Нужен был 
какой-то центр. Компьютеры, координировавшие администрирование, распре-
деление рабочей силы и продукции, и центральные федераты большинства тру-
довых синдикатов с самого начала находились в Аббенае. И с самого начала 
Первопоселенцы сознавали, что эта неизбежная централизация представляет 
собой непрерывную опасность, которой должна противостоять непрерывная 
бдительность. 
 
		О, дитя Анархия, бесконечное обещание 
		Бесконечная осторожность 
		Я прислушиваюсь, прислушиваюсь в ночи 
		У колыбели, глубокой как ночь. 
		Дитя здорово. 
 
	Пио Атэан, принявший правийское имя Тобер, написал это в четырнад-
цатый год Заселения. Первые попытки одониан переложить в стихи свой новый 
язык, свой новый мир были неуклюжими, нескладными, трогательными. 
	И вот Аббенай, разум и центр Анарреса, лежал здесь, сейчас, перед ди-
рижаблем, на просторной зеленой равнине. 
	Эта ослепительная, глубокая зелень полей, вне всякого сомнения, не бы-
ла природной краской Анарреса. Только здесь и на теплых берегах Керанского 
Моря прижились злаки Старого Мира. На всем остальном Анарресе основны-
ми зерновыми были земляной холум и бледная трава мэнэ. 
	Когда Шевеку было девять лет, в течение нескольких месяцев его после-
учебной нагрузкой был уход за декоративными растениями в городке Широкие 
Равнины -- хрупкими экзотическими растениями, которые надо поливать и вы-
носить на солнце, как младенцев. Он помогал в этой спокойной, но нелегкой 
работе одному старику. Этот старик ему нравился; нравились ему и растения, и 
земля, с которой приходилось возиться, и сама работа. Сейчас, увидев краски 
Аббенайской Равнины, он вспомнил того старика, и запах рыбьего жира, на 
котором готовилось удобрение, и цвет первых почек на маленьких голых веточ-
ках, эту светлую, мощную зелень. 
	Вдалеке, среди ярких полей он увидел длинную, нечеткую белую полосу, 
которая, когда дирижабль приблизился, распалась на отдельные кубики, как 
рассыпанная соль. 
	Ослепленный на мгновение гроздью ярких вспышек у восточного края 
города, он заморгал, и в глазах у него поплыли черные пятна; это были п