и 
тот же поступок,-- сказал Шевек, глядя на доктора сверху вниз светлыми, от-
чужденными глазами. 
	-- Безопасность... 
	-- Безопасность? Меня нужно держать в коробке? 
	-- Офицерская кают-компания,-- поспешно, примирительно продолжил 
доктор.-- Вы голодны, государь? Может быть, вы бы оделись, и мы пойдем в 
бар. 
	Шевек посмотрел на одежду доктора: синие брюки в обтяжку, заправ-
ленные в сапоги, которые казались такими же гладкими и тонкими, как ткань 
брюк; фиолетовая блуза, открытая спереди и зашнурованная серебряной тесь-
мой, а под ней -- трикотажная рубашка ослепительной белизны, которая была 
видна только у шеи и у запястий. 
	-- Я не одет? -- спросил наконец Шевек. 
	-- О, конечно, сойдет и пижама. Какие уж церемонии на грузовике! 
	-- Пижама? 
	-- То, что на вас надето. Спальная одежда. 
	-- Одежда, чтобы носить, когда спишь? 
	-- Да. 
	Шевек поморгал, но ничего не сказал. Потом спросил: 
	-- Где одежда, которая была на мне? 
	-- Ваша одежда? Я отдал ее в чистку... простерилизовать, надеюсь, вы не 
возражаете, сударь... 
	Он повозился с панелью на стене, которую Шевек до сих пор не заме-
чал, и вынул сверток из светло-зеленой бумаги. Развернув его, он вынул старый 
костюм Шевека, который теперь выглядел очень чистым, но несколько умень-
шившимся в размерах, скомкал зеленую бумагу и, включив что-то на другой па-
нели, бросил ее в открывшийся мусорный контейнер и неуверенно улыбнулся. 
	-- Вот, пожалуйста, д-р Шевек. 
	-- Что будет с бумагой? 
	-- С бумагой? 
	-- С зеленой бумагой. 
	-- О, я бросил ее в мусорку. 
	-- Мусорку? 
	-- Для отходов. Их сжигают. 
	-- Вы сжигаете бумагу? 
	-- Ну, не знаю, может быть, ее просто выбрасывают за борт, в космос. Я 
не космический медик, д-р Шевек. Мне оказали честь, поручив следить за ва-
шим здоровьем, так как у меня уже есть опыт в отношении других гостей из 
дальних миров, послов Терры и Хейна. Я руковожу процессами обеззаражива-
ния и адаптации у всех инопланетян, прибывающих в А-Ио; хотя вы, конечно, 
не совсем инопланетянин, в том смысле, что они. 
	Он робко взглянул на Шевека, который не сумел разобрать все, что он 
сказал, но все же разглядел за словами человека -- встревоженного, робкого, 
доброжелательного. 
	-- Нет,-- заверил его Шевек,-- может быть, у меня та же бабушка, что и у 
вас, двести лет назад, на Уррасе.-- Он надевал свою старую одежду и, просовы-
вая голову в ворот рубашки, увидел, что доктор запихивает желтую с синим 
"спальную одежду" в "мусорку". Шевек застыл с носом, закрытым воротником 
рубашки. Высунув голову полностью, он опустился на колени и заглянул в кон-
тейнер. Он был пуст. 
	-- Одежду сожгли? 
	-- О, это дешевая пижама, одноразовая -- снимешь и выбрасываешь, это 
стоит дешевле, чем стирка. 
	-- Это стоит дешевле,-- задумчиво повторил Шевек. Он произнес эти 
слова так, как палеонтолог рассматривает ископаемую окаменелость, позволя-
ющую датировать целую формацию. 
	-- Боюсь, что ваш багаж, очевидно, потерялся в этой предстартовой 
спешке... надеюсь, в нем не было ничего важного. 
	-- Я ничего не принес с собой,-- сказал Шевек. Хотя его костюм выцвел 
почти добела и чуть-чуть сел, он все же был ему впору, и было приятно ощу-
тить знакомое шершавое прикосновение ткани из волокна холума. Он снова 
почувствовал себя самим собой. Он сел на кровать лицом к доктору и сказал: 
	-- Понимаете, я знаю, что вы относитесь к вещам не так, как мы. В ва-
шем мире, на Уррасе, вещи приходится покупать. Я вхожу в ваш мир. Я не 
имею денег, я не могу купить, поэтому я должен был бы привезти. Но сколько я 
могу привезти? Одежду -- да. Я мог бы привезти два костюма. Но еду? Как я мо-
гу привезти достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если надо, 
чтобы я оставался в живых, вы должны давать мне ее. Я -- анаррести. Я застав-
ляю уррасти вести себя так, как анаррести: давать, а не продавать. Конечно, 
чтобы я остался в живых, нет необходимости! Я -- Нищий, видите ли. 
	-- О, нет, сударь, нет, нет, ничего подобного. Вы -- весьма почетный 
гость. Пожалуйста, не судите о нас по экипажу этого корабля, они очень неве-
жественные, ограниченные люди... вы себе не представляете, как прекрасно вас 
встретят на Уррасе. Ведь вы же -- всемирно известный, всегалактически извест-
ный ученый! И наш первый гость с Анарреса! Уверяю вас, когда мы приземлим-
ся на Пейеровом Поле, все будет совершенно иначе. 
	-- Я не сомневаюсь, что все будет иначе,-- сказал Шевек. 
	Лунный Рейс обычно занимал четыре с половиной дня в один конец, на 
сей раз к обратному пути добавились пять дней адаптации для пассажира. Ше-
век и доктор Кимоэ провели их за прививками и разговорами. Капитан "Вни-
мательного" провел их, гоняя корабль по орбите вокруг Урраса и ругаясь. Ког-
да ему приходилось говорить с Шевеком, тон у него был смущенно-неуважи-
тельный. У доктора, у которого на все имелись объяснения, был готов диагноз 
и на это: 
	-- Он привык относиться к чужеземцам, как к низшим существам, не со-
всем людям. 
	-- По терминологии Одо, создание псевдо-вида. Да. Я думал, что, может 
быть, на Уррасе люди уже больше так не думают, раз у вас там столько разных 
языков и государств, и даже есть посетители из других солнечных систем. 
	-- Их-то как раз очень немного, потому что межзвездные перелеты так 
дороги и так медленны. Может быть, так будет не всегда,-- добавил д-р Кимоэ, 
видимо, намереваясь польстить Шевеку или вызвать его на откровенность, но 
Шевек не обратил на это внимания. 
	-- Второй помощник капитана, кажется, боится меня,-- сказал он. 
	-- О, у него это религиозный фанатизм. Он -- строгий эпифанист. Каж-
дый вечер вслух повторяет наизусть "Начала Веры". Совершенно закостенелый 
ум. 
	-- Значит, он считает меня... кем? 
	-- Опасным атеистом. 
	-- Атеистом!! Почему? 
	-- Да потому, что вы -- одонианин с Анарреса, ведь на Анарресе нет ре-
лигии. 
	-- Нет религии? Разве мы, на Анарресе,-- камни? 
	-- Я имею в виду организованную религию -- церкви, вероисповеда-
ния...-- Кимоэ легко приходил в смятение. Как врачу, ему была свойственна 
бодрая самоуверенность, но Шевек ее постоянно разрушал. Все его объяснения 
после двух-трех вопросов Шевека кончались тем, что он запутывался. Для каж-
дого из них сами собой разумелись какие-то взаимосвязи, которые собеседник 
был не в состоянии даже заметить. Например, эта курьезная проблема с поня-
тием "выше" и "ниже". Шевек знал, что для уррасти существенно понятие отно-
сительной высоты: в их литературе слово "выше" часто употреблялось как сино-
ним слова "лучше", тогда как анаррести написал бы: "центральнее". Но какая 
связь между тем, кто выше или ниже, и тем, что кто-то -- чужеземец? Это была 
загадка -- одна из сотни. 
	Теперь Шевеку начала становиться ясной еще одна непонятная прежде 
вещь, и он сказал: 
	-- Понимаю. Вы не признаете религии вне церквей, так же, как не при-
знаете морали вне законов. Вы знаете, сколько я ни читал уррасских книг, а 
этого я так и не понял. 
	-- Ну, в наши дни любой просвещенный человек признает... 
	-- Трудно из-за лексики.-- Шевек продолжал говорить о своем откры-
тии.-- В правийском языке слово "религия" встречается редкостно. Нет... как это 
у вас... редко. Не часто применяемо. Конечно, это -- одна из Категорий: четвер-
тая Модальность. Немногим удается научиться практически выполнять все Мо-
дальности. Но модальности построены из естественных способностей разума, 
вы же не можете всерьез считать, что у нас нет способностей к религии? Что мы 
могли бы создавать физику, будучи отрезаны от самой глубокой связи, которая 
существует между человеком и Космосом? 
	-- О, нет, отнюдь... 
	-- Вот это бы действительно означало -- превратить нас в псевдо-вид. 
	-- Образованные люди, безусловно, поняли бы это; но эти офицеры не-
вежественны. 
	-- Но разве летать в космос разрешается только фанатикам? 
	Такими -- изматывающими для доктора и не удовлетворяющими Шеве-
ка, но чрезвычайно интересными для обоих -- были все их разговоры. Для Ше-
века они были единственным способом исследовать новый мир, ожидавший его. 
Сам корабль и мозг Кимоэ были его микроскопом. Книг на "Внимательном" не 
было, офицеры избегали Шевека, а команде было приказано не попадаться ему 
на глаза. Что касается мозга доктора, то, хотя доктор был человек умный и, не-
сомненно, доброжелательный, в голове у него была каша из интеллектуальных 
построений, разобраться в которых Шевеку было еще труднее, чем во всех этих 
переполнявших корабль штучках, приспособлениях и бытовых приборах. Эти 
последние казались Шевеку забавными: всего было чересчур много, все было 
стильно и хитроумно; но интерьер интеллекта Кимоэ Шевек находил не таким 
комфортабельным. Идеи Кимоэ, казалось, вообще не в состоянии двигаться по 
прямой; им все время требовалось обойти одно, уклониться от другого; и все 
кончалось тем, что они с размаху упирались в стену. Все идеи были окружены 
стенами, которых он, по-видимому, совершенно не замечал, хотя постепенно за 
них прятался. За все эти дни бесед двух миров Шевек лишь однажды увидел, как 
в них образовалась брешь. 
	Он спросил, почему на корабле нет женщин, и Кимоэ ответил, что во-
дить грузовые планетолеты -- не женское дело. Курс изучения истории и знание 
трудов Одо позволили Шевеку представить себе положение вещей достаточно 
ясно, чтобы понять этот тавтологический ответ, и он больше ничего не сказал. 
Но доктор задал встречный вопрос, вопрос об Анарресе: 
	-- Д-р Шевек, правда ли, что в вашем обществе с женщинами обраща-
ются точно так же, как с мужчинами? 
	-- Тогда бы зря пропадало хорошее оборудование,-- со смехом ответил 
Шевек, а когда до него дошла вся нелепость этой идеи, он опять засмеялся. 
	Доктор помедлил, видимо, обходя одно из препятствий у себя в уме, по-
том со смущенным видом сказал: 
	-- О, нет, я не имел в виду в сексуальном отношении... очевидно, вы... 
они... Я имел в виду их социальный статус. 
	-- Статус -- это то же самое, что класс? 
	Кимоэ попытался объяснить, что такое статус, не сумел и вернулся к ис-
ходной теме. 
	-- Неужели действительно нет никакой разницы между мужской рабо-
той и женской работой? 
	-- Да нет, это ведь сугубо механическая основа для разделения труда, не 
так ли? Человек выбирает работу согласно своим интересам, таланту, силам -- 
причем же тут его пол? 
	-- Мужчины физически сильнее,-- ответил доктор с профессиональной 
категоричностью. 
	-- Да, часто; и крупнее; но какое это имеет значение, раз у нас есть ма-
шины? И даже, когда машин нет, когда приходится копать лопатой или носить 
на спине, мужчины, может быть, работают быстрее -- те, что больше и сильнее,-
- но женщины могут работать дольше... Я часто жалел, что я не так вынослив, 
как женщина. 
	Кимоэ уставился на него, потрясенный настолько, что забыл о вежливо-
сти. 
	-- Но утрата всего... всего женственного... изящества, утонченности, 
нежности... и потеря мужчинами уважения к себе... Ведь вы же не станете утвер-
ждать, что в вашей работе женщины равны вам? В физике, в математике, по ин-
теллекту? Вы же не можете постоянно опускаться до их уровня? 
	Шевек сидел в уютном, мягком кресле и оглядывал офицерскую кают-
компанию. На смотровом экране, как голубовато-зеленый опал на фоне черно-
го космоса, неподвижно висел сверкающий изгиб Урраса. И этот дивно краси-
вый вид, и сама кают-компания за последние дни стали привычными для Шеве-
ка, но сейчас яркие цвета, плавные контуры кресел, скрытое освещение, столы 
для игр, и телевизионные экраны, и мягкие ковры -- все это показалось ему та-
ким же чуждым, как и в первый раз, когда он их увидел. 
	-- По-моему, я не так уж много притворяюсь, Кимоэ,-- сказал он. 
	-- Конечно, мне приходилось встречать и женщин с очень высоким ин-
теллектом, женщин, которые были способны мыслить совершенно, как мужчи-
ны,-- поспешно сказал доктор, сообразив, что только что почти кричал... "Ко-
лотил руками по запертой двери и кричал",-- подумал Шевек... 
	Шевек сменил тему разговора, но думать о ней не перестал. Эта пробле-
ма высшего и низшего, по-видимому,-- одна из центральных в социальной жиз-
ни уррасти. Если для того, чтобы уважать себя, Кимоэ должен считать полови-
ну человечества ниже себя, то как же тогда женщины ухитряются себя уважать? 
Считают, что мужчины -- ниже их? И как все это влияет на их половую жизнь? 
Из трудов Одо Шевеку было известно, что двести лет назад основными сексу-
альными институтами на Уррасе были "брак" -- партнерство, санкционирован-
ное и проводимое в жизнь при помощи юридических и экономических санкций,-
- и "проституция", которая, видимо, являлась более широким понятием -- сово-
куплением в экономической модальности. Одо решительно осуждала и то, и 
другое; и, однако же, Одо сама состояла в "браке"; и вообще, за двести лет эти 
институты могли претерпеть большие изменения. Если он собирается жить на 
Уррасе и среди уррасти, надо бы это выяснить. 
	Странно было, что даже секс, который столько лет был для него источ-
ником такого наслаждения, радости и утешения, за один миг превратился в не-
известную территорию, по которой он должен идти осторожно и сознавать 
свое невежество; тем не менее, это было так. Предостережением ему послужила 
не только странная вспышка презрения и гнева у Кимоэ, но и возникшее у него 
еще раньше смутное впечатление, которое этот эпизод высветил. Когда он 
впервые очутился на "Внимательном", в эти долгие часы лихорадки и отчаяния, 
его беспокоило -- то доставляло удовольствие, то раздражало -- грубо-прими-
тивное ощущение: мягкость постели. Хотя это была всего лишь койка, ее мат-
рац оседал под ним с ласкающей податливостью, подчинялся ему; подчинялся 
так настойчиво, что даже и теперь он, засыпая, все еще ощущал эту податли-
вость. И удовольствие, и раздражение, которые это у него вызывало, носили яв-
но эротический характер. Или все это устройство, заменяющее полотенце,-- со-
пло с горячим воздухом -- такой же эффект. Щекочет. И конструкция мебели в 
офицерской кают-компании -- плавные изгибы пластмассы, в которые силой за-
гнаны непонятливые дерево и сталь, гладкость поверхности и нежность факту-
ры -- разве нет и в них слабой, но всепроникающей эротичности? Он достаточ-
но хорошо знал себя, чтобы быть уверенным, что несколько дней без Таквер, 
даже при очень сильном стрессе, не должны взвинтить его до такой степени, 
чтобы он начал чувствовать женщину в каждой крышке стола. Если, конечно, 
там действительно нет женщины. 
	Неужели на Уррасе все столяры живут в вынужденном целомудрии? 
	Так ничего и не поняв, он перестал думать об этом: на Уррасе он скоро 
и так все выяснит. 
	Перед тем, как они пристегнули ремни для посадки, доктор пришел к 
Шевеку в каюту проверить, как идут дела всевозможные процессы иммуниза-
ции; от последней прививки -- против чумы -- Шевека мутило и пошатывало. 
Кимоэ дал ему какую-то новую таблетку. 
	-- Это вас подбодрит при посадке,-- сказал он. Шевек стоически прогло-
тил эту гадость. Доктор покопался в своем медицинском чемоданчике и вдруг 
очень быстро заговорил: 
	-- Д-р Шевек, я не думаю, что мне опять позволят заботиться о вашем 
здоровье, хотя может быть и так, но если нет, то я хочу вам сказать, что это... 
что я... что это была для меня большая честь. Но потому, что... а потому, что я 
начал уважать... ценить... что просто по-человечески... что ваша доброта, ис-
тинная доброта... 
	У Шевека так болела голова, что сквозь эту боль не смогли пробиться 
более подходящие слова, поэтому он взял Кимоэ за руку и сказал: "Так давай 
встретимся снова, брат!" Кимоэ нервно потряс его руку, по обычаю уррасти, и 
торопливо вышел. Когда он ушел, Шевек сообразил, что говорил с ним по-пра-
вийски, назвал его "аммар" -- брат -- на языке, которого Кимоэ не понимает. 
	Динамик в стене выкрикивал какие-то приказания. Шевек слушал, отре-
шенно и словно сквозь туман. От ощущений, вызванных посадкой, туман сгу-
щался; Шевек не сознавал почти ничего, кроме горячей надежды, что его не вы-
рвет. Он понял, что они уже приземлились, лишь когда снова прибежал Кимоэ 
и поспешно повел его в офицерскую кают-компанию. Смотровой экран, на ко-
тором так долго был виден окруженный облаками и сияющий Уррас, теперь 
был пуст. Комната была полна людей. Откуда они все взялись? Он был приятно 
удивлен тем, что может стоять, ходить и пожимать руки. На этом он и сосредо-
точился, не вникая в смысл происходящего. Голоса, улыбки, рукопожатия, сло-
ва, имена. Его имя, снова и снова: д-р Шевек, д-р Шевек... И вот уже он и все 
окружившие его незнакомцы спускаются по крытому пандусу, все голоса звучат 
очень громко, слова эхом отражаются от стен. Шум голосов ослабел. Чужой 
воздух коснулся его лица. 
	Он поднял взгляд и, ступив с пандуса на ровную землю, споткнулся и 
чуть не упал. В этот момент -- промежуток между началом шага и его заверше-
нием -- он подумал о смерти; а завершив шаг, он стоял уже на новой земле. 
	Вокруг него был просторный, серый вечер. Голубые огни, расплывав-
шиеся в дымке, горели далеко, на другом конце лежавшего в тумане космодро-
ма. Воздух у него на лице, и руках, в ноздрях, в горле, в легких был прохладен, 
влажен, полон разных ароматов, ласков. Это был воздух мира, из которого 
пришел его народ. Это был воздух родины. 
	Когда он споткнулся, кто-то подхватил его под руку. Засверкали на-
правленные на него огни фотовспышек. Эту сцену снимали для последних изве-
стий: Первый Человек с Луны -- высокая, хрупкая фигура в толпе сановников, и 
профессоров, и охранников; красивую лохматую голову он держит очень прямо 
(так, что фотографам удалось поймать в объектив каждую черту), словно ста-
рается заглянуть поверх лучей прожекторов в небо, в широкое небо, затянутое 
туманом, скрывающим звезды, Луну, все другие миры. Журналисты пытались 
пробиться сквозь кольцо полицейских: "Д-р Шевек, не сделаете ли вы для нас 
заявление, в этот исторический момент..." Их сразу же оттеснили обратно. Ок-
ружавшие его люди подталкивали его вперед. Его увели к ожидавшему его ли-
музину, до последнего момента чрезвычайно фотогеничного из-за высокого ро-
ста, длинных волос и странного выражения лица -- полного печали и узнава-
ния. 
 
 
	Башни города уходили вверх, в туман -- огромные лестницы расплыва-
ющихся огней. Над головой светящимися полосками, с пронзительным воем, 
проносились поезда. Массивные фасады из камня и стекла выстроились вдоль 
улиц, над мчавшимися, словно наперегонки, автомобилями и трамваями. Ка-
мень, сталь, стекло, электрический свет. Лиц не было. 
	-- Это Нио-Эссейя, д-р Шевек. Но было решено, что в самое первое вре-
мя лучше держать вас подальше от городской сутолоки. Мы едем прямо в Уни-
верситет. 
	В темном, с мягкой стеганой обшивкой, чреве автомобиля с ним сидели 
пятеро мужчин. Они показывали ему достопримечательности, но в тумане он не 
мог разобрать, какое из этих огромных, смутных, проносящихся мимо зданий -- 
Верховный Суд, а какое -- Национальный Музей, которое -- Директорат, а ко-
торое -- Сенат. Они переехали через какую-то реку или дельту; свет миллионов 
огней Нио-Эссейя, рассеянный туманом, дрожал на темной воде позади них. 
Дорога стала темнее, туман сгустился, водитель сбавил скорость. Фары автомо-
биля освещали туман впереди, словно стену, все время отступавшую перед ни-
ми. Шевек сидел, чуть наклонившись вперед и глядя на дорогу. Взгляд его не 
был сфокусирован, так же, как и его мысли, но вид у него был отчужденный и 
серьезный, и остальные говорили тихо из уважения к его молчанию. 
	Что это за тьма, еще более густая, бесконечно текущая вдоль дороги? 
Деревья? Неужели они, как выехали из города, так все время и едут меж деревь-
ев? В его памяти всплыло иотийское слово: "лес". Они внезапно не въедут в пус-
тыню. Деревья все не кончались, ни на ближайшем склоне холма, ни на следую-
щем, ни на следующем... стояли в душистом холодке тумана, бесконечные, лес, 
покрывающий всю планету, неслышное спле