У. 
Ле Гуин. Обездоленный (перевод с англ. - Н. Ачеркан) 
 


 
 
Глава первая 
 
АНАРРЕС -- УРРАС 
 
 
	Дорога упиралась в стену. Стена не казалась значительной. Она была 
сложена из нетесанного камня, небрежно скрепленного раствором; взрослый 
легко мог бы заглянуть поверх нее; и даже ребенок сумел бы перелезть через 
нее. Там, где стена пересекала дорогу, ворот не было -- она вырождалась в чис-
то геометрическое понятие, в линию, в идею рубежа. Но эта идея была реаль-
ной. Она была значительной. На протяжении семи поколений не было ничего 
важнее этой стены. 
	Как все стены, она была двуликой, двусторонней. От того, по какую 
сторону от нее находишься, зависело, что находится внутри нее, а что -- снару-
жи. 
	Если смотреть с одной стороны, этой стеной было обнесено голое поле 
в шестьдесят акров, под названием Космопорт Анаррес. На поле стояло не-
сколько больших портальных кранов, была взлетно-посадочная площадка для 
ракет, три склада, гараж для грузовиков и общежитие. Общежитие выглядело 
прочным, грязным и унылым -- ни садов, ни детей; в нем явно никто не жил; и 
даже не предполагалось, что кто-то поселится в нем надолго. Фактически это 
был карантин. Стена замыкала не только посадочную площадку, но и корабли, 
прибывшие сюда из космоса, и людей, прилетавших на этих кораблях, и миры, 
откуда они прилетали, и всю остальную вселенную. Она огораживала вселен-
ную, оставляя Анаррес снаружи, на свободе. 
	Если смотреть с другой стороны, стена огораживала Анаррес; внутри 
нее вся планета -- огромный тюремный лагерь, отрезанный от других миров и 
других людей, в карантине. 
	Довольно много людей шло по дороге к полю или стояло там, где доро-
га прорывалась сквозь стену. 
	Из соседнего города, Аббеная, сюда часто приходили люди, в надежде 
увидеть космический корабль или просто поглядеть на стену. В конце концов, 
это стена была единственной на их планете границей. Нигде больше они бы не 
смогли увидеть надпись "Посторонним вход воспрещен". Особенно тянуло сюда 
подростков. Они подходили к самой стене; они садились на нее. Иногда им уда-
валось увидеть, как возле склада бригада сгружает ящики с гусеничных грузо-
виков. Иногда на площадке даже стоял грузовой планетолет. Грузовые корабли 
приходили только восемь раз в году, и об этом сообщали только синдикам, ра-
ботавшим в это время в Космопорте, так что когда зрителям везло -- удавалось 
увидеть корабль -- они сначала приходили в возбуждение. Но они сидели здесь, 
а там, вдалеке, на другом краю поля, стоял он, как приземистая черная башня, 
окруженная передвижными кранами. А потом от одной из складских бригад от-
делялась женщина и говорила: "На сегодня закрываемся, братья". На рукаве у 
нее была повязка Обороны -- зрелище почти такое же редкое, как и космиче-
ский корабль. Это само по себе было довольно захватывающе. Однако тон ее 
был хотя и мягким, но не терпящим возражений. Она была бригадиром этой 
бригады, и если бы ее разозлить, ее синдики поддержали бы ее. Да и вообще, 
смотреть-то было не на что. Инопланетяне, пришельцы с дальних миров, прята-
лись в своем корабле, не выходили. Ничего интересного. 
	Для бригады Обороны тоже ничего интересного не было. Иногда бри-
гадиру даже хотелось бы, чтобы кто-нибудь попробовал перелезть через стену -
- инопланетный космонавт, сбежавший с корабля, или мальчишка из Аббеная, 
пытающийся пробраться на поле, чтобы поближе разглядеть планетолет. Но 
ничего такого никогда не случалось. А когда что-то случилось, она оказалась 
не готовой к этому. 
	Капитан грузового планетолета "Внимательный" сказал ей: "Этой тол-
пе понадобился мой корабль?" 
	Бригадир взглянула и увидела, что у ворот действительно собралась 
толпа, не меньше ста человек. Они стояли, просто стояли, так, как во время Го-
лода люди стояли у раздаточных пунктов. Это ее испугало. 
	-- Нет. Они... э-э... протестуют,-- медленно, с трудом подбирая слова, 
сказала она по-иотийски.-- Протестуют этого... э-э... знаете, пассажира. 
	-- Вы хотите сказать, что они ждут этого ублюдка, которого мы, как 
предполагается, должны взять на борт? Они что же, хотят попытаться задер-
жать его -- или нас? 
	Слово "ублюдок", непереводимое на родной язык бригадира, для нее оз-
начало только какое-то чужеземное название ее народа, но ей никогда не нра-
вилось, как оно звучит; не понравился ей и тон капитана, и сам капитан. Она 
коротко спросила: "Вы можете сами позаботиться о себе?" 
	-- Черт возьми, да. Вы только быстренько загрузите, что осталось. И 
доставьте на борт этого ублюдка-пассажира. Уж мы-то с любой толпой одиков 
(презрительная кличка одониан -- последователей учения Одо) справимся.-- Он 
похлопал по металлическому предмету, висевшему у него на поясе и по форме 
напоминавшему деформированный член, и бросил на безоружную женщину по-
кровительственный взгляд. 
	Она холодно посмотрела на фаллический предмет (она знала, что это -- 
оружие). "Погрузка будет закончена к 14 часам,-- сказала она.-- Держите эки-
паж на корабле в безопасности. Старт в 14-40. Если вам будет нужна помощь, 
передайте сообщение на автоответчик в диспетчерскую".-- Она отошла раньше, 
чем капитан успел ответить ей непристойным жестом. От злости она заговори-
ла со своей командой и с толпой более повелительным тоном. "А ну, освободите 
дорогу!" -- приказала она, подходя к стене.-- "Сейчас пойдут грузовики, кто-то 
может под них попасть. А ну, в сторонку!" 
	Люди в толпе спорили с ней и друг с другом. Они, не переставая, ходили 
через дорогу, а некоторые зашли внутрь, за стену. Но дорогу они все же более 
или менее освободили. Если бригадир не умела управлять толпой, то они не 
умели быть толпой. Они были членами сообщества, а не элементами сборища, и 
их не подталкивало стадное чувство; эмоций здесь было столько же, сколько 
людей. И они не считали, что приказы могут быть необоснованными, поэтому у 
них не было опыта неповиновения приказам. Их неопытность спасла пассажи-
ру жизнь. 
	Некоторые из них пришли сюда, чтобы убить предателя. Другие -- что-
бы помешать ему улететь, или чтобы выкрикивать ему оскорбления, или чтобы 
просто посмотреть на него, и все эти другие усложнили убийцам задачу. Ни у 
кого из них не было огнестрельного оружия, но у одного-двух были ножи. Дра-
ка для них означала рукопашную; они хотели расправиться с предателем свои-
ми руками. Они ждали, что он приедет на машине, с охраной. Пока они пыта-
лись проверить грузовик и спорили с возмущенным водителем, человек, которо-
го они ждали, пришел по дороге пешком, один. Когда они узнали его, он про-
шел уже половину поля, а за ним шли пять синдиков Обороны. Те, кто хотел 
его убить, кинулись за ним -- слишком поздно -- и начали швырять камнями -- 
не слишком поздно. Человека, которого они хотели убить, они лишь задели, в 
тот самый момент, когда он подошел к кораблю, но двухфунтовый кусок крем-
ня попал в висок одному из синдиков и убил его на месте. 
	Люки корабля закрылись. Команда Обороны повернула назад, унося 
своего мертвого товарища; они не попытались остановить вожаков толпы, ко-
торые бегом кинулись к кораблю, хотя бригадир, побелев от потрясения и яро-
сти, ругала их на чем свет стоит, когда они пробегали мимо нее, и они сворачи-
вали, чтобы обежать ее стороной. Подбежав к кораблю, первые ряды толпы 
рассыпались и остановились в нерешительности. Они растерялись от безмолвия 
корабля, от резких движений громадных, похожих на скелеты портальных кра-
нов, от странного вида земли, казавшейся выжженной, от отсутствия хоть чего-
нибудь, измеримого человеческой меркой. От струи пара или газа, ударившей 
из чего-то, подсоединенного к кораблю, некоторые из них вздрогнули; они тре-
вожно взглянули вверх, на ракеты -- широкие черные воронки над их головами. 
Далеко, на другой стороне поля, предостерегающе взвыла сирена. Один за дру-
гим они начали отходить назад, к воротам. Их никто не останавливал. Через 
десять минут на поле не осталось никого, толпа рассеялась вдоль дороги к Аб-
бенаю. Казалось, что ничего, в сущности, не произошло. 
	Внутри "Внимательного" происходило очень многое. Поскольку диспет-
черская перенесла старт на более раннее время, все положенные операции нуж-
но было проделать вдвое быстрее. Капитан приказал, чтобы пассажира при-
стегнули ремнями и заперли в кают-компании вместе с доктором, чтобы не пу-
тались под ногами. Там есть экран, пусть смотрят старт, если хотят. 
	Пассажир смотрел. Он видел поле, и стену вокруг поля, и далеко за сте-
ной -- отдаленные склоны гор Нэ-Тэра, испещренные кустами хотума и редкой 
серебристой порослью лунной колючки. 
	Все это внезапно, с ошеломляющей быстротой промчалось по экрану 
вниз. Пассажир почувствовал, что его затылок прижало к подушке подголовни-
ка. Это было, как у зубного врача -- голова насильно запрокинута, рот насиль-
но раскрыт. Он не мог вздохнуть, его замутило, он почувствовал, что от страха 
у него сейчас начнется понос. Все его тело вопило, обращаясь к завладевшим 
им чудовищным силам: Не сейчас, нет еще, подождите! 
	Его спасли глаза. То, что они упорно воспринимали и сообщали ему, 
вывело его из состояния всепоглощающего ужаса. Потому что на экране теперь 
было видно нечто странное: большая, бледная каменная равнина. Это была пу-
стыня, так она выглядела с гор над Большой Долиной. Как он попал обратно в 
Большую Долину? Он пытался объяснить себе, что он -- в воздушном корабле. 
Нет, в космическом корабле. Край равнины сверкнул ярко, как свет на воде, 
свет за дальним морем. В этих пустынях нет воды. Так что же он тогда видит? 
Каменная равнина была уже не плоской, а вогнутой, как огромная чаша, пол-
ная солнечного света. Пока он изумленно смотрел, чаша стала мельче, свет стал 
выплескиваться из нее. Вдруг по ней прошла линия, абстрактная, геометриче-
ская, идеальное сечение окружности. За пределами этой дуги все было черно. 
Эта чернота превращала всю картину в негатив. Реальная, каменная ее часть 
уже не была вогнутой и полной света, она отражала, отталкивала свет. Это бы-
ла уже не равнина и не чаша, а сфера, шар из белого камня, падавший во тьму, 
уносившийся вдаль. Это была его планета. 
	-- Я не понимаю,-- сказал он вслух. 
	Кто-то ему ответил. Некоторое время он не мог понять, что человек, 
стоящий у его кресла, обращается к нему, отвечает ему, потому что он больше 
не понимал, что такое ответ. Он четко сознавал только одно -- свою полную 
изоляцию. Его планета ушла у него из-под ног, и он остался один. 
	Он всегда боялся, что это случится, сильнее, чем когда-либо боялся 
смерти. Умереть -- значит потерять себя и соединиться с остальными. Он сохра-
нил себя и потерял остальных. 
	Наконец, он смог поднять взгляд на человека, стоявшего возле него. Ко-
нечно, он был ему незнаком. С этого момента будут одни лишь незнакомые. Че-
ловек говорил на чужом языке: по-иотийски. Слова имели смысл. Все мелкие де-
тали имели смысл; только целое было лишено смысла. Человек говорил что-то о 
ремнях, которые удерживали его в кресле. Он начал возиться с ними. Кресло 
резко выпрямилось, и он чуть не выпал из него, потому что у него кружилась 
голова, и не удавалось удерживать равновесие. Тот человек все спрашивал, не 
ранен ли он. О ком он? "Он уверен, что он не ранен?" -- на иотийском языке 
вежливая форма прямого обращения -- в третьем лице. Человек имел в виду его 
самого. Пассажир не знал, почему он должен быть ранен; тот человек все время 
говорил что-то о брошенных камнях. "Но этот камень никогда не попадет в 
нас",-- подумал пассажир. Он снова взглянул на экран, ища камень, белый ка-
мень, падающий вниз, во тьму, но изображение исчезло. 
	-- Я здоров,-- ответил он наконец, наугад. 
	Это не успокоило того человека. 
	-- Пожалуйста, пойдемте со мной. Я -- доктор. 
	-- Я здоров. 
	-- Пожалуйста, пойдемте со мной, доктор Шевек! 
	-- Вы -- доктор,-- сказал Шевек, помолчав.-- Я -- нет. Меня называют 
Шевек. 
	Доктор, низкорослый, светлокожий, безволосый, встревоженно смор-
щился. 
	-- Вам следовало бы быть у себя в каюте, сударь... опасность инфекции... 
вам нельзя было контактировать ни с кем, кроме меня, я две недели проходил 
дезинфекцию -- и все зря, будь он проклят, этот капитан! Пожалуйста, пройди-
те со мной, сударь. Спросят-то с меня... 
	Шевек заметил, что человечек расстроен. Он не ощущал ни сожаления, 
ни сочувствия; но даже в том абсолютном одиночестве, в котором он находил-
ся, продолжал действовать один-единственный закон, тот единственный закон, 
который он когда-то признавал. Он сказал: "Хорошо" -- и встал. 
	У него все еще кружилась голова и болело правое плечо. Он понимал, 
что корабль движется, но ощущения движения не было; была только мертвая 
тишина, полная, абсолютная тишина, начинавшаяся сразу же за стенами. По 
безмолвным металлическим коридорам доктор провел его в комнату. 
	Комната была очень маленькая, с голыми стенами в сварных швах. Ше-
веку она была очень омерзительна, потому что напоминала место, о котором 
он не хотел помнить. Он остановился в дверях. но доктор настаивал и упраши-
вал, и он вошел. 
	Он сел на кровать, похожую на полку, равнодушно глядя на доктора; 
ему хотелось спать, голова все еще немного кружилась. Он понимал, что дол-
жен бы чувствовать любопытство: ведь этот человек -- первый уррасти, которо-
го ему довелось увидеть. Но он слишком устал. Ему хотелось откинуться назад 
и тут же заснуть. 
	Всю предыдущую ночь он не спал, разбирая свои бумаги. Три дня назад 
он проводил Таквер с детьми в Мир-и-Изобилие и с тех пор все время был за-
нят, то бегал в радиобашню для последних переговоров с Уррасом, то обсуждал 
планы и возможности с Бедапом и остальными. И все эти, заполненные спеш-
кой, дни у него было такое чувство, что не он управляет своими действиями, а 
они -- им. Он был в руках других. Его собственная воля бездействовала. Ей и не 
нужно было действовать. Ведь это его собственная воля положила начало всему 
этому, она создала эту минуту и эти стены, которые его окружают сейчас. Дав-
но ли? Годы назад. Пять лет назад, в безмолвии ночи в Чакаре, в горах, когда 
он сказал Таквер: "Я поеду в Аббенай и разрушу стены". И даже до этого; в Пы-
ли, в годы Голода, в годы отчаяния, когда он дал себе слово отныне всегда по-
ступать только по своему собственному свободному выбору. Это-то обещание и 
привело его сюда -- в этот миг, лишенный времени, в это место, лишенное зем-
ли, в эту маленькую комнатку, в эту тюрьму. 
	Доктор кончил осматривать его ушибленное плечо (Шевек не мог по-
нять, откуда взялся этот ушиб: он был слишком взвинчен и слишком спешил, 
чтобы воспринимать происходившее на посадочной площадке, и даже не почув-
ствовал, что в него попал камень) и повернулся к Шевеку; в руках у него был 
шприц. 
	-- Мне не нужно это,-- сказал Шевек. Он говорил по-иотийски медленно 
и, как он понял по радиопереговорам, с плохим произношением, но граммати-
чески довольно правильно; ему было труднее понимать, чем говорить. 
	-- Это противокоревая прививка,-- сказал доктор с профессиональной 
глухотой. 
	-- Нет,-- сказал Шевек. 
	Доктор на секунду прикусил губу и спросил: 
	-- Вы знаете, что такое корь, сударь? 
	-- Нет. 
	-- Болезнь. Заразная. У взрослых часто протекает тяжело. У вас на 
Анарресе ее нет; когда планета заселялась, меры профилактики не допустили ее 
туда. На Уррасе она широко распространена. Она может вас убить. Так же, как 
и десяток других распространенных здесь вирусных инфекций. У вас нет имму-
нитета. Вы левша, сударь? 
	Шевек машинально кивнул. С ловкостью фокусника доктор вонзил иг-
лу в его правую руку. Шевек молча стерпел и эту инъекцию, и многие другие. 
Он не имел права ни на подозрения, ни на возражения. Он сам отдал себя в ру-
ки этим людям; он сам отказался от своего неотъемлемого права решать само-
му. Оно ушло от него, покинуло его вместе с его миром, миром Обещания, бес-
плодным камнем. 
	Доктор снова заговорил, но он его не слушал. 
	Уже много часов или дней он существовал в пустоте, в безжизненном и 
горестном вакууме без прошлого и будущего. Эти стены сдавили его. За ними 
стояла мертвая тишина. Плечи и ягодицы у него болели от уколов; у него был 
жар, который так и не стал достаточно сильным для бреда, но удерживал его 
где-то на границе между здравым рассудком и безумием, на ничьей земле. Время 
не шло. Времени не существовало. Временем был он и только он. Он был той ре-
кой, той стрелой, тем камнем. Но он двигался. Брошенный камень неподвижно 
завис в средней точке. Не было ни дня, ни ночи. Иногда доктор выключал свет 
или включал его. В стену у кровати были вделаны часы; их стрелка бессмыслен-
но двигалась по циферблату от одной из двадцати цифр к другой. 
	Он проснулся после долгого, глубокого сна и, так как лежал лицом к ча-
сам, стал сонно рассматривать их. Их стрелка стояла чуть дальше цифры 15. 
Если часы на циферблате отсчитывались от полуночи, как на 24-часовых анар-
ресских часах, это должно было означать середину второй половины дня. Но 
как может быть "вторая половина дня" в пространстве между двумя мирами? 
Ну, в конце концов, у них на корабле, наверно, свое время. То, что он сумел все 
это сообразить, безмерно ободрило его. Он сел -- и голова у него не закружи-
лась. Он встал с постели и проверил, может ли держать равновесие: получалось 
неплохо, хотя у него было ощущение, что он не совсем твердо стоит на полу. 
Притяжение на корабле, как видно, было довольно слабым. Это ощущение бы-
ло ему не очень приятно: ему была нужна устойчивость, надежность, прочная 
реальность. В поисках таковых он начал методически обследовать комнатку. 
	Голые стены были полны сюрпризов, которые обнаруживались, стоило 
лишь прикоснуться к панели: умывальник, унитаз, зеркало, письменный стол, 
стул, стенной шкаф, полки. Было там несколько совершенно загадочных элект-
рических штучек, соединенных с умывальником, и, когда он отпускал кран, во-
да не отключалась, а так и лилась, пока не закрутишь кран -- верный признак, 
подумал Шевек, либо очень большого доверия к человеческой натуре, либо 
очень большого количества горячей воды. Предположив последнее, он вымылся 
весь, целиком, и, не найдя полотенца, обсушился при помощи одной из загадоч-
ных штучек, из которой выходила приятно щекочущая струя теплого воздуха. 
Своей собственной одежды он не нашел и надел ту, что обнаружил на себе, про-
снувшись: свободные завязывающиеся штаны и бесформенную блузу; и то, и 
другое -- желтое в мелкий синий горошек. Он посмотрел в зеркало и решил, что 
это ему не идет. Неужели на Уррасе так одеваются? Он тщетно искал расческу 
и, не найдя, удовлетворился тем, что отбросил волосы назад и заплел их в косу. 
Приведя себя таким образом в порядок, он хотел выйти из комнаты. 
	Но не смог. Дверь была заперта. 
	Шевек сначала не поверил себе, потом его охватила ярость, такая 
ярость, такое слепое желание крушить все вокруг, какого он не испытывал еще 
ни разу в жизни. Он отчаянно дергал неподвижную дверную ручку, колотил ла-
донями по гладкому металлу двери, потом повернулся и со злостью ткнул в 
кнопку, которую доктор велел ему нажать, если что-нибудь понадобится. Ниче-
го не произошло. На панели внутренней связи было еще много других разно-
цветных кнопочек с цифрами; он хлопнул ладонью по всем сразу. Динамик на 
стене забормотал: "Кто там черт возьми да сейчас выхожу ясно что из двадцать 
второй..." 
	Шевек заглушил все это: "Отоприте дверь!" 
	Дверь скользнула в сторону вбок, в комнату заглянул доктор. При виде 
его безволосого, встревоженного, желтоватого лица гнев Шевека остыл и спря-
тался внутрь, в глубинную тьму. Он сказал: 
	-- Дверь была заперта. 
	-- Простите, д-р Шевек... мера предосторожности... инфекция... чтобы не 
впускать других... 
	-- Запереть, чтобы не впускать, запереть, чтобы не выпускать,-- один