ь темные линии дорожек, живых изгородей или де-
ревьев, сеть столь же тонкую, как нервная система живого организма. А совсем 
далеко возвышались окаймлявшие долину холмы, синяя складка за синей склад-
кой, мягкие и темные на фоне бледно-серого, без оттенков, неба. 
	Шевек никогда не видел ничего прекраснее этого пейзажа. Нежность и 
живость красок, смесь прямых линий, проведенных человеком, и мощных, 
обильных природных контуров, разнообразие и гармония всех элементов созда-
вали впечатление сложной цельности, такой, какую он никогда еще не видел, 
разве что, быть может, порой встречал ее слабое предвестие на ясных и задум-
чивых лицах некоторых людей. 
	По сравнению с этим любой пейзаж, которым мог похвалиться Анар-
рес, даже Аббенайская долина и ущелья в горах Нэ-Тэра, был убогим: бесплод-
ным, пустынным и примитивным. Просторы пустынь Юго-Запада были краси-
вы, но эта красота была враждебной и вневременной. Даже там, где люди усер-
днее всего возделывали землю Анарреса, ландшафт по сравнению с этим завер-
шенным великолепием жизни, полной чувства истории и грядущих времен, не-
истощимой, был подобен грубому наброску желтым мелом. 
	-- Вот так и должна выглядеть планета,-- подумал Шевек. 
	А там, снаружи, где-то среди зелено-голубой роскоши, в вышине что-то 
пело: тоненький голосок, невероятно нежный, то замолкавший, то вновь начи-
навший звучать. Что это такое? Мелодичный, дикий, слабый, нежный голосок, 
музыка в воздухе. 
	Он слушал, и у него перехватывало дыхание. 
	В дверь постучали. Обернувшись от окна, Шевек, голый и удивленный, 
сказал: "Войдите!" 
	Вошел какой-то человек со свертком. Он остановился у порога. Шевек 
подошел к нему, по анарресскому обычаю назвав свое имя и по уррасскому 
обычаю протягивая руку. 
	Вошедший, мужчина лет пятидесяти, с морщинами, испитым лицом, 
сказал что-то, из чего Шевек ни слова не понял, но руку пожимать не стал. Мо-
жет быть, ему мешали свертки, но он даже не попытался переложить и освобо-
дить руку. Лицо у него было страшно серьезное. Возможно, он был смущен. 
	Шевек, полагавший, что хотя бы уррасскую манеру здороваться он ос-
воил, растерялся. 
	-- Заходите,-- повторил он и, так как уррасти вечно применяли всякие 
титулы и почетные звания, добавил: -- Сударь! 
	Вошедший опять произнес какую-то непонятную тираду, а сам тем вре-
менем бочком пробирался к спальне. На этот раз Шевек уловил несколько 
иотийских слов, но смысла остальных так и не разобрал. Он отпустил этого ти-
па, раз уж ему, как видно, нужно было в спальню. Может, это его сосед по ком-
нате? Но ведь кровать только одна. Шевек оставил его в покое и вернулся к ок-
ну, а тот торопливо прошел в спальню и несколько минут довольно шумно там 
возился. Только Шевек решил, что этот человек работает в ночную смену и 
пользуется этой спальней днем (так иногда делали во временно перенаселенных 
общежитиях), как он опять вышел. Он что-то сказал -- кажется, "Ну, вот, госпо-
дин"? -- и как-то странно нагнул голову, точно думал, что Шевек, стоявший в 
пяти метрах от него, сейчас ударит его по лицу. Он ушел. Шевек стоял у окон, и 
до него медленно доходило, что сейчас ему впервые в жизни поклонились. 
	Он вошел в спальню и увидел, что его постель застелена. 
	Медленно, задумчиво он оделся. Когда он обувался, в дверь снова по-
стучали. 
	Эта группа вошла иначе; нормально, как показалось Шевеку, словно 
они имеют право быть здесь или вообще всюду, где захотят. Тот, со свертками, 
вошел неуверенно, почти прокрался в комнату. А между тем, его лицо, руки, 
одежда были ближе к представлению Шевека о том, как выглядит нормальный 
человек, чем у новых посетителей. Тот, робкий человек, вел себя странно, но вы-
глядел, как анаррести. Эти четверо вели себя, как анаррести, но выглядели, со 
своими бритыми лицами и роскошными одеяниями, словно происходили из 
другого вида живых существ. 
	В одном из них Шевек сумел узнать Паэ, а в остальных -- людей, кото-
рые провели с ним вчерашний вечер. Он объяснил, что не расслышал их имен, и 
они, улыбаясь, снова представились: д-р Чифойлиск, д-р Оииэ и д-р Атро. 
	-- Ох ты, черт! -- сказал Шевек.-- Атро! Я рад познакомиться с вами! -- 
Он положил руки на плечи старика и поцеловал его в щеку, и лишь после поду-
мал, что это братское приветствие, вполне обычное на Анарресе, здесь может 
оказаться неприемлемым. 
	Однако, Атро в ответ сердечно обнял его и снизу вверх заглянул ему в 
лицо мутными серыми глазами. Шевек понял, что он почти слеп. 
	-- Мой дорогой Шевек,-- сказал он,-- добро пожаловать в А-Ио, добро 
пожаловать на Уррас, добро пожаловать домой! 
	-- Мы столько лет переписывались, каждый так усердно громил теории 
другого! 
	-- Вы всегда были лучшим разрушителем. Погодите, вот, у меня для вас 
кое-что есть.-- Старик порылся в карманах. Под бархатной университетской 
мантией на нем была куртка, под ней -- жилет, под ним -- рубашка, а под ней, 
наверно, еще что-нибудь. На всех этих вещах, и на штанах тоже, были карма-
ны. Шевек, как зачарованный, смотрел, как Атро роется в шести или семи кар-
манах, в каждом из которых что-то лежало; наконец, он достал кубик из желто-
го металла, укрепленный на кусочке полированного дерева. 
	-- Вот,-- сказал он, вглядываясь в кубик.-- Это ваша награда. Премия 
Сео Оэн, знаете ли. Деньги -- на вашем счету. Вот. Опоздала на девять лет, но 
лучше поздно, чем никогда.-- Когда он передавал кубик Шевеку, руки его дро-
жали. 
	Вещица оказалась тяжелой; кубик был из литого золота. Шевек стоял 
неподвижно и держал его. 
	-- Не знаю, как вы, молодые,-- сказал Атро,-- а я сяду. 
	Они уселись в глубокие, мягкие кресла, которые Шевек осмотрел еще 
раньше, удивляясь материалу, которым они были обтянуты -- нетканой корич-
невой материи, на ощупь -- как кожа живого существа. 
	-- Шевек, сколько вам было лет девять лет назад? 
	Атро был самым выдающимся из уррасских физиков того времени. Он 
держался не только с достоинством, свойственным его возрасту, но и с простой 
уверенностью в себе, свойственной человеку, привыкшему, чтобы ему оказыва-
ли почтение. Для Шевека это было не ново. Атро обладал именно тем единст-
венным видом авторитета, который Шевек признавал. Кроме того, ему было 
приятно, что его, наконец, называют просто по имени. 
	-- Когда я закончил "Принципы", мне было двадцать девять лет, Атро. 
	-- Двадцать девять? Боже милостивый. Так вы самый молодой из всех 
лауреатов Сео Оэн за последние лет эдак сто. Мне-то ее собрались дать, когда 
мне было уже лет шестьдесят или около того... Но тогда сколько же вам было 
лет, когда вы впервые написали мне? 
	-- Около двадцати. 
	Атро фыркнул. 
	-- А я решил, что вам сорок! 
	-- Ну, а Сабул? -- спросил Оииэ. Оииэ был ростом еще меньше, чем боль-
шинство уррасти, которые вообще все казались Шевеку низкорослыми; у него 
было плоское лицо, с которого не сходило выражение вежливого внимания, и 
овальные, черные, как агат, глаза.-- Был период, лет шесть -- восемь, когда вы 
вообще не писали, а Сабул поддерживал с нами контакт, но ни разу не говорил 
с нами по вашему радиоканалу. Мы не могли понять, какая между вами связь. 
	-- Сабул преподает физику в Аббенайском Институте,-- сказал Шевек.-- 
Я одно время работал с ним. 
	-- Более старый соперник; завидовал; лез в ваши книги; с самого начала 
было ясно. Вряд ли нам нужны объяснения, Оииэ,-- жестко сказал четвертый, 
Чифойлиск. Это был коренастый, смуглый мужчина средних лет и изящными 
руками кабинетного работника. Из них всех только у него лицо было не выбри-
то полностью: он оставил на подбородке торчащие, короткие, серо-стального 
цвета волосы, такие же, как на голове.-- Незачем притворяться, что все вы, 
братья-одониане, преисполнены братской любви,-- сказал он.-- Человеческая 
природа есть человеческая природа. 
	Шевек промолчал, но это молчание никому не показалось многозначи-
тельным, потому что он вдруг отчаянно расчихался. 
	-- У меня нет носового платка,-- извинился он, вытирая глаза. 
	-- Возьмите мой,-- предложил Атро и достал из одного из своих много-
численных карманов белоснежный платок. Шевек взял его, и сердце у него сжа-
лось от непрошенного воспоминания. Он вспомнил, как его дочка Садик, ма-
ленькая темноглазая девочка, сказала: "Давай я поделюсь с тобой носовым 
платком, которым я пользуюсь".-- Это воспоминание, очень дорогое ему, сейчас 
было невыносимо мучительным. Пытаясь уйти от него, он наугад улыбнулся и 
сказал: 
	-- У меня аллергия к вашей планете. Это говорит доктор. 
	-- Господи, да неужели вы так всегда и будете чихать? -- спросил старый 
Атро, близоруко вглядываясь в него. 
	-- А ваш лакей еще не приходил? -- спросил Паэ. 
	-- Мой лакей? 
	-- Слуга. Он должен был принести вам кое-какие вещи. В том числе но-
совые платки. Просто, чтобы вам хватило до тех пор, пока вы не сможете само-
стоятельно делать покупки. Ничего особенного -- боюсь, что из готового 
платья для человека вашего роста ничего особенного и не выберешь. 
	Когда Шевек разобрался во всем этом (Паэ говорил быстро и протяж-
но, и это гармонировало с мягкими, красивыми чертами его лица), он сказал: 
	-- Вы добры ко мне. Я чувствую себя...-- Он взглянул на Атро.-- Я, знае-
те ли, Нищий,-- сказал он старику, как говорил д-ру Кимоэ на "Вниматель-
ном".-- Я не мог взять с собой деньги, мы ими не пользуемся. Я не мог привезти 
дары, мы не пользуемся ничем, чего бы не было у вас. Поэтому я пришел, как 
хороший одонианин, "с пустыми руками". 
	Атро и Паэ заверили его, что он -- гость, что о плате и речи нет, что это 
-- их привилегия. 
	-- А кроме того,-- сказал своим кислым голосом Чифойлиск,-- по счетам 
платит Иотийское Правительство. 
	Паэ быстро, внимательно взглянул на него, но Чифойлиск, не ответив 
на этот взгляд, в упор посмотрел на Шевека. На его смуглом лице было выра-
жение, которое он не пытался скрыть, но которое Шевек не мог понять: предо-
стережение или соучастие? 
	-- В вас говорит нераскаянный тувиец,-- фыркнул старик Атро.-- Но вы 
хотите сказать, Шевек, что не привезли с собой совсем ничего, никаких статей, 
никаких новых работ? А я-то ждал книги. Еще одного переворота в физике. Ду-
мал увидеть, как вы перевернете вверх ногами этих бойких молодых людей. 
Так, как вы своими "Принципами" перевернули меня. Над чем вы работали? 
	-- Ну, я читал работу Паэ... д-ра Паэ о блочной вселенной, о Парадоксе 
и Относительности. 
	-- Все это прекрасно. Саио у нас сейчас -- звезда, в этом никто не сомне-
вается, а меньше всех -- он сам, а, Саио? -- Но причем тут цена сыра? Где ваша 
Общая Теория Времени? 
	-- У меня в голове,-- широко и весело улыбнувшись, сказал Шевек. 
	Последовала крошечная пауза. 
	Оииэ спросил его, видел ли он работу по теории относительности одно-
го инопланетного физика, Айнсетайна с Терры. Шевек не был знаком с ней. 
Эта теория очень сильно интересовала их всех, кроме Атро, который был уже 
не способен ни на какие сильные чувства. Паэ побежал к себе в комнату, чтобы 
дать Шевеку экземпляр перевода. 
	Ей уже несколько сот лет, но для нас в ней есть свежие идеи,-- сказал он. 
	-- Возможно,-- сказал Атро,-- но никто из этих чужаков не может по-
нять нашу физику. Хейниты называют ее материализмом, а террийцы -- мисти-
цизмом, и в результате и те, и другие отказываются от нее. Не позволяйте этому 
модному увлечению всем инопланетным сбить вас с толку, Шевек. Для нас у 
них нет ничего. Как говорил мой отец, "сам копай свой огород".-- Он снова 
старчески фыркнул и с трудом выбрался из кресла.-- Пойдемте со мной, погуля-
ем в Роще. Неудивительно, что вы сопите носом -- закупорились тут. 
	-- Доктор говорит, что я должен три дня оставаться в этой комнате. Я, 
может быть... зараженный? Заразительный? 
	-- Не обращайте вы на докторов внимания, милый мой. 
	-- В этом случае, может быть, следует все же послушаться, д-р Атро,-- 
предположил Паэ своим обычным непринужденным, примирительным тоном. 
	-- В конце концов, ведь этот доктор назначен Правительством, не так 
ли? -- с явным ехидством заметил Чифойлиск. 
	-- Лучший специалист, какого они сумели найти, я в этом уверен,-- без 
улыбки сказал Атро и откланялся, больше не уговаривая Шевека. 
	С ним ушел и Чифойлиск. Оба молодых человека остались с Шевеком и 
еще долго разговаривали о физике. 
	С огромным наслаждением и с тем же чувством глубокого узнавания, с 
ощущением, что все -- именно так, как и должно быть, Шевек впервые в жизни 
открыл для себя, что такое беседа на равных. 
	Хотя Митис была великолепным преподавателем, она так и не сумела 
последовать за ним в новые области теории, которые он начал разрабатывать 
при ее поддержке и поощрении. Из всех, с кем он сталкивался, единственным че-
ловеком, не уступавшим ему по подготовке и способностям, была Гвараб, но он 
и Гвараб встретились слишком поздно, в самом конце ее жизни. С тех пор Ше-
век работал с многими талантливыми людьми, но, так как он не был штатным 
сотрудником Аббенайского Института, ему не удавалось ознакомить их со 
своей теорией достаточно глубоко; они увязали в старых проблемах, в класси-
ческой секвенциальной физике. Там ему не было равных. Здесь, в царстве нера-
венства, он наконец встретил их. 
	Это было откровение, освобождение. Здесь, в Университете, были все: 
физики, математики, астрономы, специалисты по логике -- и они подходили к 
нему или он шел к ним, и они разговаривали, и из их разговоров рождались но-
вые миры. Идея должна быть сообщена другим: написана, высказана, выполне-
на -- это лежит в ее природе. Идея -- как трава. Ей необходим свет, она любит, 
чтобы было многолюдно, ей очень полезно скрещивание с другими видами, чем 
больше ее топчут, тем лучше она растет. 
	Даже в этот первый день в Университете, с Оииэ и Паэ, Шевек понял, 
что нашел то, о чем тосковал всегда, с тех самых пор, как, еще мальчишками и 
на мальчишеском уровне, он, и Тирин, и Бедап, бывало, по пол-ночи разговари-
вали, дразня и вызывая друг друга на все более смелые полеты мысли. Он живо 
припомнил некоторые из этих ночей. Он увидел Тирина, Тирина, говорившего: 
"Если бы мы знали, каков Уррас на самом деле, может быть, кто-то из нас захо-
тел бы отправиться туда".-- А его эта идея так шокировала, что он прямо-таки 
набросился на Тирина, и Тир сразу же пошел на попятный; он всегда шел на 
попятный, бедная пропащая душа, но всегда оказывался прав... 
	Разговор прервался. Паэ и Оииэ молчали. 
	-- Извините,-- сказал он.-- В голове тяжело. 
	-- А как с притяжением? -- спросил Паэ с обаятельной улыбкой челове-
ка, который, как сообразительный ребенок, рассчитывает на свое обаяние. 
	-- Я не замечаю,-- ответил Шевек.-- Только вот в этих... как они называ-
ются? 
	-- Колени. Коленные суставы. 
	-- Да, колени. Функция нарушена. Но я привыкну.-- Он посмотрел на 
Паэ, потом на Оииэ.-- Есть вопрос. Но я не хочу причинить обиду. 
	-- Не стесняйтесь, сударь,-- ответил Паэ. 
	Оииэ сказал: 
	-- Я не уверен, что вы умеете обижать.-- Оииэ не был симпатичным, как 
Паэ. Даже говоря о физике, он держался как-то уклончиво, скрытно. И все же 
под этой манерой держаться было что-то, чему, как казалось Шевеку, можно 
было доверять; тогда как под обаянием Паэ... что скрывалось под ним? Ну, не-
важно. Он должен доверять им всем -- и будет им доверять. 
	-- Где женщины? 
	Паэ засмеялся. Оииэ улыбнулся и спросил: 
	-- В каком смысле? 
	-- Во всех смыслах. Вчера вечером, на приеме, я встречал женщин -- 
пять, десять -- и сотни мужчин. Эти женщины, я думаю,-- не ученые. Кто они 
были? 
	-- Жены. Одна из них, собственно говоря,-- моя жена,-- сказал Оииэ со 
своей скрытной улыбкой. 
	-- Где другие женщины? 
	-- О, сударь, это проще простого,-- торопливо ответил Паэ.-- Вы только 
скажите, что вы предпочитаете, и мы вам это доставим без всяких проблем. 
	-- Конечно, нам приходилось слышать довольно яркие рассуждения об 
анарресских обычаях, но я склонен думать, что мы сможем предоставить вам 
почти все, что вы пожелаете,-- сказал Оииэ. 
	Шевек совершенно не понимал, о чем они говорят. Он почесал голову. 
	-- Значит, здесь все ученые -- мужчины? 
	-- Ученые? -- словно не веря своим ушам, переспросил Оииэ. 
	Паэ кашлянул: 
	-- Ученые. О, да, разумеется, все они -- мужчины. В школах для девочек 
есть, конечно, преподаватели-женщины. Но им никогда не удается подняться 
выше уровня Аттестата. 
	-- Почему? 
	-- Математика не дается; не способны к абстрактному мышлению; не го-
дятся они для этого. Ну, вы же знаете, процесс, который женщины называют 
"думать", происходит в матке! Конечно, есть отдельные исключения. Жуткие 
мозговитые бабы с атрофией влагалища. 
	-- А вы, одониане, разрешаете женщинам заниматься наукой? -- спросил 
Оииэ. 
	-- Ну да, они занимаются науками. 
	-- Надеюсь, таких немного. 
	-- Ну, примерно половина. 
	-- Я всегда говорил,-- сказал Паэ,-- что при соответствующем подходе 
девушки-лаборантки могли бы в любой ситуации очень разгрузить мужчин в 
лабораториях. Фактически, они выполняют монотонную работу более ловко и 
быстро, чем мужчины, они более послушны, и им не так быстро надоедает де-
лать одно и то же. Если бы мы использовали женщин, мы гораздо скорее смог-
ли бы высвободить мужчин для творческой работы. 
	-- Ну уж, только не в моей лаборатории,-- возразил Оииэ.-- Пусть знают 
свое место. 
	-- Д-р Шевек, а вы считаете каких-нибудь женщин способными к опре-
деленному интеллектуальному труду? 
	-- И даже в большей степени, чем они -- меня. Митис, на Северном 
Склоне, была моей учительницей; и еще Гвараб -- я думаю, вы о ней знаете. 
	-- Гвараб -- женщина? -- с неподдельным изумлением спросил Паэ и рас-
хохотался. 
	У Оииэ сделался недоверчиво-оскорбленный вид. 
	-- Конечно, по вашим именам не поймешь,-- холодно сказал он.-- Вы, я 
полагаю, специально стараетесь не делать различий между полами. 
	Шевек кротко заметил: 
	-- Одо была женщина. 
	-- Вот именно,-- сказал Оииэ. Он не пожал плечами, но было заметно, 
что он едва удержался от этого. Паэ с почтительным видом кивнул, точно так 
же, как кивал, когда разболтался старый Атро. 
	Шевек понял, что затронул в этих мужчинах некую очень глубоко уко-
ренившуюся безличную враждебность. По-видимому, в них, как и в столах на 
"Внимательном", скрывалась женщина, подавляемая, заглушаемая, превращен-
ная в животное женщина, фурия в клетке. Он не имел права дразнить их. Они 
знают лишь один вид отношений -- обладание. И они -- одержимые. 
	-- Красивая, добродетельная женщина,-- сказал Паэ,-- вдохновляет нас; 
она -- самое драгоценное, что есть на свете. 
	Шевек почувствовал себя крайне неловко. Он встал и подошел к окнам. 
	-- Ваша планета удивительно красива,-- сказал он.-- Я хотел бы увидеть 
больше. Пока мне нельзя выходить, вы дадите мне книги? 
	-- Конечно, сударь! Какие? 
	-- Историю... иллюстрации... рассказы... что угодно. Может быть, это 
должны быть книги для детей. Видите ли, я очень мало знаю. Мы учим про Ур-
рас в школе, но в основном -- про эпоху Одо. До этого были восемь с половиной 
тысяч лет! И потом, после Заселения Анарреса прошло полтора века; с тех пор, 
как последний планетолет привез последних Первопоселенцев,-- полное неведе-
ние. Мы игнорируем вас, вы -- нас. Вы -- наша история. Мы, быть может,-- ва-
ше будущее. Я хочу узнавать, не игнорировать. Поэтому я и прилетел. Мы дол-
жны знать друг друга. Мы -- не первобытные люди. Наша мораль -- уже не пле-
менная мораль, она не может быть такой. Такое неведение -- зло, из которого 
произойдет зло. Поэтому я пришел, чтобы узнать. 
	Он говорил очень серьезно. Паэ с энтузиазмом согласился: 
	-- Совершенно верно, сударь! Мы все полностью согласны с вашими це-
лями! 
	Оииэ взглянул на него этими своими черными, непроницаемыми, оваль-
ными глазами и сказал: 
	-- Значит, по сути дела, вы прибыли в качестве посланника вашего об-
щества? 
	Шевек вернулся к камину и сел на мраморную скамью возле него, кото-
рую уже воспринимал, как свое место, свою территорию. Он чувствова